- Что это? - спросил Кранц.

- Если бы мне нужно было дать ему имя, - сказал Люптманн, - я бы назвал его...

Но слова испарились у него на языке, потому что раздалось низкое, звериное рычание. Оно доносилось сверху. Кранц направил туда свой фонарь. Раскачивающиеся конечности отбрасывали метающиеся тени. Вверху, на стропилах, сверкали красным и злобным светом три группы глаз.

- Их стало больше, - сказал Крейг.

Все медленно-медленно подняли оружие. Они имели дело с бешеными собаками в Сталинграде и знали, что нельзя делать резких движений. Нужно быть осторожным, контролировать себя, не пугаться. За стропила цеплялись еще трое детей - две девочки и мальчик. Все они были отвратительными волкоподобными существами. От взмахов рук по ним ползли тени, а глаза ярко светились в мгновенных провалах темноты. Конечности у них были длинные, пальцы узкие и когтистые. Все они были лохматыми, покрытыми бледным пухом, их волосы были длинными и грязными, а лица покрыты язвами. Их рты были открыты, зубы, похожие на иглы, выставлены напоказ, с губ свисали капли слюны.

Люптманн поднял винтовку, и она задрожала в его руках.

Он знал, что если бы он был один, они навалились бы на него, вырвали бы кишки влажными клубками и вскрыли бы ему горло, глотая вытекающую кровь и купаясь в ней с великим варварским наслаждением.

- Сейчас, - сказал Кранц тихим, но твердым голосом.

Все начали стрелять, разрывая на куски раскачивающиеся руки и осыпая пулями балки над головой. Двое детей сорвались со своих насестов, их лица разлетелись на части. Они упали на пол без чувств, кувыркаясь и визжа. Когда остальные убрались с пути этих трепыхающихся рук, Кранц расстрелял их из своего пистолета-пулемета "Шмайссер", разорвав почти пополам. Третий ребенок, девочка, упала сверху, но зацепилась за один из крюков, державших руку. Он зацепил ее за горло и рванул к животу, удерживая ее. Она бешено вращалась вверх ногами, щелкая челюстями и размахивая когтями. Штайн выстрелил ей в голову, и серое желе и осколки костей брызнули на стену. Она была мертва, как и остальные, но продолжала вращаться на цепи в медленном макабрическом танце.

Хольц упал на задницу, испытывая приступы сильного головокружения. Крейг продолжал отступать, пока не ударился о стену.

И тут дверь в конце комнаты распахнулась, и что-то вползло по ступенькам на свет Кранца.

Люптманн стоял, затаив дыхание, и смотрел на это.

Это была женщина... или почти женщина. Стройная, покрытая роскошными белокурыми волосами, густая грива которых спускалась по спине. Ее длинные, тонкие и когтистые пальцы до самых запястий были в крови. Она была ранена, кровь текла из раны в животе, окрасив живот в розовый цвет. Когда она потянулась вперед, то оставила за собой след темной крови.

- Убейте ее, - сказал Крейг, почти в истерике. - Вы слышите меня? Убейте ее!

Она отреагировала на его голос рваным, собачьим рычанием, ее красный кровоточащий рот широко раскрылся и наполнился треугольными клыками, похожими на осколки стекла. Ее лицо было странно красивым в каком-то первобытном, животном смысле - бледная и блестящая плоть, плотно прилегающая к волчьему черепу. Огромные, полупрозрачные глаза, из которых текли слезы, - черные дыры, испещренные прожилками красного цвета.

Люптманн почувствовал, что его внутренности налились воском. Она смотрела на него, в него, возможно, сквозь него, и он на мгновение представил, как она перегрызает ему горло своими длинными зубами, а ее глаза закатываются в чувственном восторге. Она продолжала смотреть. Ее челюсти то открывались, то закрывались, доносился невнятный голос, и ему показалось, что она пытается говорить.

Кранц и Штайн выстрелили.

Она поднялась с пронзительным ревом, ее точеное мускулистое туловище стало гладким и кошачьим. Они увидели, как от груди к животу тянется линия сосков, как в них вонзаются пули, рассекая ее в дюжине болезненных мест. Она содрогалась и корчилась на полу, выдыхая горячее желтое дыхание и обливаясь собственной кровью, челюсти были раскрыты, из них свисали нити ткани, глаза расширены, пряди грязных волос свисали на лицо. Затем она забилась в конвульсиях, и ее вырвало на пол рагу из крови и желчи. В ней были крошечные полупереваренные кусочки, которые могли быть пальцами маленького ребенка.

Люптманн стоял с гудящим звуком в голове, не в силах пошевелиться. Наконец Кранц схватил его за руку и вытащил на ветер.

* * *

Осада Сталинграда к тому времени продолжалась уже четыре месяца, и немецкая 6-я армия находилась в полном упадке. Несмотря на то, что генералы предупреждали о кровопролитии, которое может затянуться до страшной русской зимы, Гитлер приказал 6-й армии войти в Сталинград. Взятие города означало бы захват крупного промышленного узла, а его удержание стало бы деморализующей и символической потерей для советских войск, в особенности для Иосифа Сталина, ведь город носил его имя. После массированной бомбардировки немецкими войсками, вызвавшей бушующий пожар, в результате которого погибли тысячи мирных жителей, а город превратился в кладбище обломков и обгоревших руин, 6-я армия вошла в сам Сталинград и начала ожесточенную, дорогостоящую битву за каждую улицу, завод и дом. То, что немцы называли "Rattenkrieg", война крыс, жестокая война на истощение, где успех измерялся не футами, а дюймами и множеством трупов.

После трех месяцев кровавой бойни вермахт захватил 80% города, но удерживал его недолго. Советская контратака отрезала 6-ю армию и загнала ее в сталинградский котел с голодающим и отчаявшимся гражданским населением. Немцы были в значительном меньшинстве, у них было мало припасов, они были окружены, а затем наступила зима, показавшая свои зубы. Они умирали тысячами от голода, обморожений и болезней. И все равно Красная aрмия затягивала петлю, прижимаясь все ближе и ближе, сжимая захватчиков, раздавливая их под скрежещущим, неумолимым шагом советской военной машины.

Немцы продолжали сражаться, поскольку мало что могли сделать. Они теряли в среднем по 20 000 человек в неделю, но не сдавались, заставляя русских платить за каждый дюйм разрушенного города, как русские заставляли платить их. Это была не просто осада, а жестокое и разрушительное столкновение идеологий, расовая война, жестокая и чудовищная на всех этапах. Немцы, не имея припасов, каждый день вытаскивали себя из разбитых бункеров, замерзшие и разочарованные, пораженные дизентерией и обморожениями, тифом и вшами, чтобы сражаться за разрушенные улицы и развалины заводов, перебираясь через горы замерзших трупов, запутавшихся в колючей проволоке. Они сражались уже не за Гитлера или Рейх, а за выживание, друг за друга, за еще один день и еще один вздох.

А Красная aрмия наступала, сокрушая их. По радио и из огромных громкоговорителей по всему городу тикали часы и голос занудно сообщал, что каждые семь секунд в Сталинграде погибает немецкий солдат. Днем и ночью продолжалось это адское тиканье, сопровождаемое замогильным голосом.

Это был Сталинград.

Это был Aд за пределами Aда.

И в этой преисподней жил и умирал взвод Кранца.

* * *

Запах жарящейся собаки был аппетитным.

После того, что они увидели в доме, Люптманн думал, что больше никогда не будет голоден, но от запаха шипящего мяса у него свело живот. Это была прекрасная эльзасская собака, вероятно, питомец какого-нибудь немецкого офицера. Штайн прострелил ей голову, сбрил шерсть траншейным ножом и выпотрошил, насвистывая при этом "Звезды, что сияют в Германии". Никто не знал, кем был Штайн до войны, но все знали, кем он стал теперь: животным. Но даже животным можно найти применение.

Наконец, устав от тягостного молчания, пристальных взглядов и прищуренных лиц, Кранц сказал:

- Этот зверь - из сказок, да? Волчица. Должно быть, она напала на Боха, убила его и, будучи раненой, утащила Эртеля кормить своих детенышей.