— Мы никогда не знали — и сейчас не знаем, что… что случилось. Знаю только, что твоя мать с миссис Фаулер толковали об этом часами. Энн обрывает мать всякий раз, когда та пытается завести об этом разговор, и я… ну, я тоже старался никогда не вмешиваться в твою личную жизнь.

Пруэтт ласково положил руку отцу на плечо.

— И не думай, что я этого не ценил. Мне трудно рассказывать… все случилось так неожиданно. Все было прекрасно и вдруг… — Он замолчал, не пояснив своих слов. — Ты знал, что я купил ей кольцо?

Старик медленно покачал головой.

— Нет, не знал.

Он замолчал, ожидая, что сын сам раскроет ему душу.

«…кольцо. Красивое. Прекрасный камень, чистой воды, оно бы так ей шло. Энн так и не узнала, что я носил кольцо с собой целый месяц, что я только ждал подходящего момента. Я хотел надеть кольцо ей на палец, но только так, чтобы это было наше собственное маленькое торжество, потому что мы знали, что поженимся, хотя и не говорили этого вслух. Иногда между возлюбленными бывают такие удивительные отношения, что все понятно без слов. А затем вдруг все пропало. Все кончилось. Кто мог предвидеть, что приезд Энн в Лос-Анжелос приведет к полному разрыву?..»

Их отношения развивались годами, пока наконец оба не решили, что женитьба — это только вопрос времени.

Они отправились в поездку на катере, и в ту ночь он бросил якорь в укромной бухточке. С моря дул теплый свежий ветер, катер мягко покачивало. Они лежали рядом на одеялах, и он обнимал ее. Это была какая-то необычайная идиллия, они потеряли чувство времени, они не торопились. Часы во всем мире как бы остановились и ждали их, а они держали друг друга в объятиях и глядели на звезды и неспешно обретали друг в друге то, что искали.

В тот вечер Дик подал ей руку, и она встала. Не говоря ни слова, не спеша, уверенный в себе и в ней, он медленно снял с нее одежду.

Он сделал шаг назад и с нескрываемым восхищением смотрел на ее гибкое молодое тело, на крепкую грудь…

Они многое узнали друг о друге за ту неделю. Они научились любить друг друга, каждый из них старался доставить радость и наслаждение другому. И это им удалось.

А потом… четыре года длительных разлук, очень редких его приездов по воскресеньям, никогда не иссякающего желания…

Однажды она получила письмо, которое он написал, взволнованный новым назначением в школу летчиков-испытателей, находившуюся в Калифорнийской пустыне.

Не могла бы она приехать туда? Не могла бы она устроиться на работу в Лос-Анжелосе или каком-нибудь городке поблизости? Но Лос-Анжелос находился в сотне километров от базы Эдвардс, и Энн нашла работу поближе, в Бэрбанке. И как только у нее появилась квартира, она, так и не сообщив ему о своем приезде, навестила его на аэродроме. Разговор их был коротким. Она дала ему свой адрес.

Они встречались по субботам, потому что в обычные дни он летал и работал по двенадцать — шестнадцать часов. Ей сразу понравилась Пэм Дагерти; много вечеров они коротали вместе, пока Дик и Джим учились и летали, многие воскресенья они проводили вчетвером.

Памела знала, что Дик Пруэтт купил Энн обручальное кольцо. Но Дик молчал, и она, уважая его сдержанность, не сказала об этом ни Энн, ни своему мужу.

А через четыре месяца после приезда Энн в Калифорнию произошло самое страшное для них обоих…

На авиабазе Эдвардс был день открытых дверей, и Энн приехала из Бэрбанка, чтобы посмотреть демонстрацию полетов. До тех пор она имела представление об истребителе только по фотографиям да по сверкающей точке, порой пролетавшей в небе. Теперь она воочию увидела грохочущие машины, которые так любил ее Дик.

Они стояли рядом в двухстах метрах от взлетной полосы, когда два истребителя со скошенными крыльями начали разбег одновременно, для взлета строем.

Она следила за клубами черного дыма, вздымавшимися позади самолетов и над ними, а затем увидела первые медленные движения машин, когда пилоты отпустили тормоза. С новой силой взревели двигатели, позади обоих истребителей захлестало пламя.

Дик наклонился к ней.

— Ты знаешь Майка Бруно? — прокричал он.

Она кивнула; она видела его несколько раз, когда он приезжал вместе с Диком и супругами Дагерти на какое-то свидание в Лос-Анжелос.

— Майк — ведущий. Он и его ведомый — настоящие летчики, они сейчас покажут взлет строем, а затем наберут высоту и только потом разойдутся. Следи за ними…

Она следила за самолетами, мчавшимися все быстрее и быстрее. Грохот нарастал. Передние колеса одновременно оторвались от полосы, фюзеляжи приподнялись, и вдруг позади того самолета, что несся справа, появилось облачко черного дыма.

Это случилось так быстро, что она не поверила своим глазам, раскрытым широко, до боли. Показалось только маленькое облачко дыма, самолет как будто покачнулся, и его занесло. Энн видела, как острым концом крыла он ударился в самолет Майка, который был поближе, и тот, потеряв управление, повалился набок. Энн показалось, что самолет споткнулся, а затем, ударившись брюхом о бетон, стал разваливаться на части. Мелькнул острый язык багрового пламени, оно мгновенно разрослось в стороны и рванулось вверх, принимая грибовидное очертание. В воздух полетели куски металла, а самолет, распадающийся на части, все еще несся вперед, но уже не по взлетной полосе, а как-то вкось, ближе к стоявшим сбоку людям. И вдруг все со страшной ясностью увидели, как пламя объяло кабину. Майк замахал руками неистово и часто — часто, будто крохотная заводная куколка… Энн запомнила крик Джима Дагерти, полный смертельной муки. Он успел только крикнуть: «МАЙК!». Все было кончено, сверкающий колпак кабины подбросило, взрывом вверх, а фюзеляж самолета раскололся на две, на десять, на сотню частей, и все они были объяты пламенем и бешено разбегались всего метрах в пятнадцати от стоявших людей, захватывая все более широкую полосу, и из них вывалилось что-то в лужу пылающей жидкости почти перед Диком, Энн и Дагерти, и это что-то было еще живо, и обрубки ног еще шевелились и дергались…

И Энн почудилось, что этот бесформенный кровавый комок — ее Дик. Она не чувствовала, как в кровь раздирает ногтями голову, как кричит, кричит, кричит, она не замечала, что Дик рядом и поддерживает ее. Она видела только зияющий провал там, где был рот… и конвульсивно дергающиеся обрубки. И тут милосердный мрак скрыл от нее все…

Это случилось на следующее утро. Бледная, вся оцепеневшая, она стояла перед Диком в гостиной дома Дагерти. Она стояла перед человеком, которого любила больше собственной жизни, и собственные слова доносились до нее как будто издалека, ей не верилось, что произносит их она.

— Я… никогда не смогу пройти через это еще раз, — дрожа всем телом, запинаясь, повторяла она. — Никогда!

Дик беспомощно смотрел на нее и страдал вместе с ней, но ничего не мог поделать — она отгородилась от него тем, что завладело ее душой.

— Всякий раз, когда ты будешь уезжать на аэродром, всякий раз, когда ты будешь отправляться в полет… всякий раз… — с мукой говорила она, — я буду видеть это. Я буду видеть только это.

Голос ее был так слаб, что Памела и Джим почти не слышали слов, но для Пруэтта они гремели страшным громом, от которого раскалывалась голова.

— Я… я не смогу так жить, — сказала она.

Он молчал.

— Мы никогда не сможем быть вместе… если ты будешь летать.

Она заставила себя сказать эти слова, она знала, что должна их сказать теперь же.

Лицо его исказилось. И он сказал медленно и ласково:

— Энн… ну, пожалуйста… пожалуйста, не говори этого.

Руки ее безвольно опустились.

— Я сказала, что думала. Я…

Голос ее затих.

— Неужели это так потрясло тебя, Энн?

Она молча кивнула.

— Но… но ты же должна была знать, что такие вещи случаются! Не часто, но время от времени случаются…

Она грустно покачала головой.

— И с тобой случится то же, — сказала она. — Я хочу, чтобы ты… ты должен решить… теперь же, Ричард.

— Энн, пожалуйста…