— Всякое бывало, — крайне обтекаемо ответил волхв, бросив на ветерана на шагоходе такой взгляд, что лучше б, пожалуй, ударил. — Неужто в краях заморских проведали о том? И какая сорока на хвосте принесла только? Об том и здесь-то мало кому ведомо.

— Новгородцы трепачи, бабы базарные, не держится вода… — загудел было Гарасим, делясь негодованием с облачком, но тоже заперхал, когда пассажир двинул ему острым локтём под рёбра.

— Соро́к не видал, а вот горлицы, птички Божьи, исправно летают. И на тёткиных землях, и у шведов, и на Руяне-острове, — продолжал неспешную беседу Всеслав. — От Стоислава привет тебе.

— Самого́ видал? — ахнул Буривой.

— Как тебя сейчас. Давеча у костерка сидели втроём, он да мы с воеводой. Тогда и разговорились. Он тебе справы какой-то целый сундук передал, как разгрузят — глянешь.

Волхв только кивнул, стоя с открытым ртом. После Ладомира ни одному из этих краёв не доводилось даже увидеть Великого Волхва Арконы, не то, чтоб поговорить. А Всеслав продолжал раздавать сёстрам серьги.

— Тебе, владыка, Стоислав тоже поклон слал и памятку. А ещё коллега твой, архиепископ Кентерберийский и всея… тамошней оставшейся округи, — чуть подсбившись, вещал Чародей, — смиренный и благочестивый Стиганд Секира.

Прозвище, архивный позывной святого отца, выскочило будто само собой.

— Жив, старая треска! — ухмыльнулся патриарх, удивив несказанно датским присловьем и дав понять, что тайн в его прошлом меньше не становилось.

— Приросли земли союзные новой страной, что средь вод моря-окияна лежит через пролив от земель франков, — повысил голос великий князь, обращаясь к горожанам, — а наши тремя городами большими да богатыми: Юрьевым Русским, Юрьевым Северным и Янхольмом. Два последних на земле брата моего Свена Эстридсона, конунга датского, но вышло так, что подарил он их мне. День-другой — и все новые города и края на площади сами увидите. И два града-побратима Полоцку нашему на землях бриттов: Кентербери и Аннарю́с.

Увидев замешательство не только в толпе, но и на помосте, князь пояснил:

— Аннарюсом франки великий порт назвали, что раньше известен был как Дувр. Нарекли они град сей в честь Анны Русской, дочери родной Ярослава Мудрого. Я его, в общем, тётке подарил.

На последних словах он совсем по-простецки развёл руки и пожал плечами.

Толпа встретила изменения в международной повестке и на политической карте мира сугубо одобрительно, хохотом.

Я так и не смог выбрать, какая картинка лучше, и где Всеслав с Дарёной больше похожи, поэтому оставлю всех.

Предлагаю обсудить в комментариях)

Глава 2

Домашние хлопоты

Утро я встречал на привычной, родной уже, крыше терема. Солнце поднималось над лесом на противоположном берегу Двины, по которой в тумане плыли, перекликаясь, челны и лодки побольше. Крупнейшая в этих краях транспортная и торговая артерия, как Москва в далёком будущем, о которой тут пока и слыхом не слыхивали, никогда не спала. Днём и ночью сновали по ней вверх-вниз торговцы, рыбаки, гонцы, русские и иноземные голоса звучали что при свете дня, что в потёмках. Днями чаще всего с песнями, слушая которые на сердце становилось как-то легко и свободно.

Вчерашнюю процедуру встречи великого князя родным городом провели в полном соответствии со старыми традициями, чем изрядно порадовали Буривоя. Хоть он и бросал время от времени тяжёлые взгляды на Ставра и Гарасима. Но все «разборы полётов» и прочие подробности отложили. На кратком пиру для узкого круга лиц, не пиру даже, а так, бизнес-ланче, выяснили, что ничего пожарного и срочно-обморочного не повестке дня не было, а мелкие детали, вроде «боярин новгородский двух курей подавил, пока до корчмы скакал» или «пришли гонцы от корелы, под руку Полоцка просятся» личного участия не требовали. Поэтому коротко пообщавшись и перекусив, пошли в баню.

Жар и ледяная вода, полумрак парной и тёплый свет новых ламп с прозрачными стёклами в предбаннике, хлебный и хвойный дух — всё будто в один голос говорило: «с возвращением домой!». А когда чистые, во всём белом, как души праведников, вернулись в терем, то же самое повторили и все дворовые и домашние. И Дарёна, когда закрылась, привычно не издав ни звука под Варовой рукой, тяжелая дверь.

По двору сновали работники и ратники, одни — по привычным ежедневным делам, вторые — сменяясь с караула, с утренней «собачьей вахты». Суеты не было, всё шло как-то удивительно размеренно и спокойно, своим чередом. Ни тебе лихозубов, ни волн через борт, ни вражьих кораблей на горизонте. Не нужно было никуда плыть, скакать, бежать и мчаться. И, Господи, как же это было хорошо! Клянусь, я бы так, наверное, до вечера сидел в созерцательно-философическом настроении.

На двор вышли из гостевого терема Энгель с Милонегой. Сакс нёс на руках Заслава, что-то убедительно втолковывая ему на ухо голосом, который вполне можно было бы назвать нежным. Но язык не поворачивался, потому что говорил им здоровый красномордый рыжий громила с водянистыми глазами и руками лесоруба или каменщика. Подруга-жена глядела на них обоих, сына и своего мужчину, лучась таким счастьем, что даже Солнце, кажется, стало светить ярче. А, может, просто взошло повыше чуть.

Бывший граф Экерны был одет по-нашему. Они усадили мальчонку на лавку, бережно расположив ногу в обручах, на подкаченный пенёк, а сами сели по обе стороны от него. Я услышал внизу, под крышей гульбища-галереи негромкий голос:

— Вон, видишь, семья сидит? Снеси позавтракать им. Тут вот наперстнянка, сушеница, ясменник, пустырник да ландыш, отец Антоний передал, велел заваривать да пить. Мордатому сразу кружку дай, а про то, как заваривать да настаивать бабе расскажи, Милонегой звать её. Всё ли поняла?

— Всё, Домнушка, не напутаю!

— Ступай. Да на-ка вон сокола медового, мальчонке подаришь. Его Заславом зовут. Узнай, всё ли есть у них в домУ, всего ли в меру? Матушка-княгиня велела, чтоб ни в чём недостатка не было гостям.

— Сделаю.

Со ступенек всхода слетела ласточкой русоволосая девушка чуть помладше Леси и направилась к приезжим. И то, что улыбалась она ясно и широко, мне почему-то видно было даже со спины. Верно говорили старики-разбойники в прошлом, а ныне патриарх с волхвом: во дают бабы! Когда и успели-то разузнать всё да такой догляд обеспечить? Что такое сушеница и ясменник я не имел ни малейшего представления, а вот то, что при сердечной недостаточности иногда помогали ландыш и наперстнянка, откуда-то помнил. Кажется, в бытность мою молодым главным врачом поселковой больницы под Смоленском, куда мы с первой женой попали по распределению, так учила одна древняя старуха. Которая очень обрадовалась, что из города им прислали «целого фершала учёного». Она сперва сетовала, что уж больно молодого мальчишку направили, не верила в прогресс и советскую школу здравоохранения. Но когда я выдал ей тюбик «Випросала», мази со змеиным ядом от Таллинского фармзавода, от которой у бабки стало меньше болеть колено, враз перешёл из «мальчишек непутёвых» в «касатики». Да, точно, она и говорила про травки. А я уже тогда не упускал случая научиться чему-то полезному в своём деле.

Из-под крыши, из-под моих ног, которых не было, донёсся вздох. Едва слышный, невесомый, как тень облака на ржаном поле или блескучей глади реки. От которой и поле, и вода хоть на миг, но становятся другими. Тревожными, тёмными, будто проступившими в явь, в белый день, с какого-то другого слоя, из другой реальности.