– Стюарт, теперь я тебе нужна? Раз и навсегда? Я твой костыль. Что бы ты делал без меня, Стюарт? Ничего. Сгинул бы. Вот теперь-то я тебе нужна! Забавно. Куда же я подевала свой пистолет?

За ужином они сидели у длинного стола. Он на одном конце, она на противоположном. Над ними хрустальные люстры, между ними хрустальные канделябры. Длинный стол разделял их, как долгие годы.

Трапеза была безмолвной. То, что он хотел сказать, он, очевидно, не мог облечь в слова. А ее скомканная ярость была так велика, что она не могла есть. Может, она хотела обрушиться на него с гневными речами, а может, нет. Может…

Но по мере того, как ужин продолжался, и ложки тихо описывали в воздухе дуги, одни блюда сменялись другими, ее мелкая нервная дрожь несколько улеглась. Ее челюсти разжались, пальцы размялись, и в мягком освещении комнаты ее вдруг охватил ужас.

Ибо в комнате находилось еще нечто.

Натали неожиданно сказала:

– Стюарт, ты веришь в привидения?

Он поднял свое постаревшее, утомленное лицо на том краю мира, сотворенного из красного дерева.

– Иногда.

Она оглянулась и приложила руку к горлу.

– Что такое привидение, Стюарт? То, что умерло, или то, что нам кажется умершим? Нечто такое, что как тебе казалось, ты уложил в гроб на вечные времена. Стюарт, здесь есть нечто вроде ходячего мертвеца или фантома.

– Я верю тебе, – сказал он.

Это совсем на него не похоже. Десять лет назад он бы громогласно расхохотался, смачно поглощая еду и хлопая себя по колену.

– Я думал, что навечно схоронил этого призрака. Ты знаешь, как он зовется?

Ах, если бы я сохранила свой моложавый вид… чтобы его раздавить и унизить, а теперь мой доморощенный замысел только тешит его растревоженные мысли…

Вошел призрак прежней Натали, чтобы найти, обрести ее и снова обосноваться в своей смертной оболочке…

И тьма заполнила все пустоты, оживила плоть и придала голосам влюбленность… сделав их снова молодыми…

Оружие нетерпимо ко всему живому. Пистолет имеет круглый ствол, разинутую пасть и всегда готов кричать. Крик не принес облегчения. А только бесстрастную констатацию выстрела, пороха и дыма.

Натали лежала на полу, не ведая о беготне, дрожащих руках и обращенным к ней словам:

– Натали – ты мне нужна!

Стюарт лежал поперек нее и рыдал. Они лежали крест-накрест в верхней комнате в летних сумерках, словно «Х», составленный из человеческих тел. Икс – неизвестная величина трагического человеческого уравнения.

Шли часы, Стюарт лежал рядом с ней, беззвучно сотрясаясь. Единственное, что могло изменить лицо Натали, – это смерть.

Окоченение медленно стягивало расслабленные мышцы, и ее лицо украсилось самой жуткой бескровной усмешкой, какая только бывала у нее при жизни…

Их ничто не возмущало

Каждую ночь приходила новенькая. Он протягивал к ней руки, чтобы пощупать и поцеловать в грудь. Они отплясывали для него непристойные танцы, и он злостно отшлепывал их по самым чувствительным местам и вопил:

– Тащите выпивку! Выпивку сюда, черт побери!

Иногда заявлялись полненькие рыженькие, иногда худенькие брюнеточки, которые, деликатно откашлявшись, не показывали ему, что они прячут в носовых платках после того, как они прикладывали их ко рту. Иногда приходили крикливые блондинки, благоухавшие дешевыми духами и своим ремеслом. Его спальня содрогалась от их визитов и визга.

Разумеется, эти сцены разыгрывались в темноте. Когда он возвращался вечером домой после долгого знойного дня, проведенного за перелопачиванием всякого мусора, он принимал ванну, горланя обрывки песен и нещадно измочаливая себе спину. После обильного орошения подмышек квартой одеколона он облачался в халат, и не успевал он выключить свет, как в темную комнату безмолвно входила одна из них. Даже во тьме он отличал блондинку от брюнетки или рыжей. Он не задавался вопросом, откуда ему это известно. Он просто знал и все.

Он кричал:

– Привет, блондиночка!

Или:

– Привет, рыжик! Присаживайся, тяпни огненной водички!

– Еще как тяпну! – кричал в ответ пронзительный женский голос.

– Угощайся, детка, угощайся! – громыхал он.

– Спасибочки.

В темноте позвякивал стакан.

– До дна?

– До дна! – ответствовало сопрано.

– А-а-х, – смаковали его губы. – Хорошо пошла! – промолвил он с вожделением.

Он ощущал, как напряжение отпускает его тело. Он лег на диван и предложил:

– Еще по одной?

– Не возражаю!

Сегодня ночью он опять лег на диван. В комнате царила тьма и безмолвие. Дверь приоткрылась и захлопнулась, и, глядя в потолок и не включая света, он сказал:

– Привет, рыжая!

Ибо он знал, какой масти гостья пришла на этот раз. В темноте он чуял ее приближение, ощущал ее тепло и дыхание на своих щеках, и простер к ней руки:

– Выпьем, подружка!

Далеко, в недрах доходного дома кто-то включил воду. В затемненном квадрате комнаты, где он возлежал на тахте, послышался голос пришелицы:

– Отчего ж не выпить, Джо!

И вновь старый, милый сердцу перезвон: влага вслепую разливается по стаканам, губы еле слышно шевелятся в предвкушении глотка.

– Ах! – вздыхает один голос.

– Ах, – вторит ему другой.

– Отлично, малютка!

– Лучше некуда, Джо.

– Ты – рыжая, так ведь?

– Угадал с первого раза, красавчик Джо.

– Так я и думал. Как здорово что ты здесь! Старина Джо ужасно одинок. Вкалывает весь день до седьмого пота.

– Бедолага Джо, мой бедненький работяга Джо.

– Прижмись ко мне, крошка, согрей, а то холодно стало. Я совсем один, друзей у меня нет!

– Сейчас, Джо, сейчас!

Потом настала пора оценивать и переосмысливать части ее тела. Привычные, налитые теплые груди и истонченные ноги – не слишком тучные, не слишком худые. Она стояла рядом с ним в темноте, жаркая как печка в полуночной комнате, излучая слабый свет и тепло. Обнаженная и прекрасная.

– Распусти волосы, – сказал он, проливая выпивку на халат. – Я люблю, когда они спадают вниз.

– Да, конечно, Джо! – произнес высокий голос в комнате.

– И приляг рядом, – велел он.

– Твое желание – закон, Джо.

Они всегда повиновались. Их ничто не возмущало. Они исполняли все его прихоти. Никогда не жаловались. До чего же они были послушные!

– Обними меня за голову, – сказал он.

– Возьми меня за руки, – велел он.

– Потрогай меня тут, – попросил он, – и тут.

– Давай опрокинем еще по стаканчику, прежде чем ты меня поцелуешь, – сказал он наконец. – Черт возьми, нужно откупорить еще одну бутылку.

– Я откупорю, Джо.

В темноте что-то зашевелилось. Откупорилась бутылка.

– Такова жизнь, – сказал он, смеясь с зажмуренными глазами. – Комната, бутылка, женщина. Ведомо ли тебе, как одиноко в большом городе, где никого не знаешь? Нет. Очень мило, что ты с девочками заглядываешь ко мне на огонек. Скажи, ягодка, как тебя зовут?

– Может, не стоит, – сказала она.

– Да, ладно тебе. Как твое имя?

– Зови как хочешь.

– Элен?

– Можно и Элен.

– Знавал я когда-то одну Элен. В чем-то она была похожа на тебя: рыжеволосая, но ко мне не прикасалась. Я раз попытался поцеловать ее, но, наверное, я не был для нее достаточно хорош, и она отвесила мне оплеуху.

– Я бы так не поступила, Джо.

– Ну, ты другое дело, ты ей не чета.

Он призадумался, обливаясь потом.

– А может, тебя зовут Энн? Я знал одну польку по имени Энн. Она была Анной, но сменила имя на Энн. Она была блондинка, почти как та блондинка вчера вечером. Ты знаешь эту блондинку, милая?

– Да.

– И не ревнуешь?

– Нет.

– Странная ты женщина. Не ревнивая. А почему?

– Я знаю, Джо.

– Что знаешь?

– Тебя знаю. Знаю тебя. Понимаю тебя. Поэтому и не ревную.

– Где я остановился?

Он почувствовал стакан в своих пальцах и на своих губах.