Назад домой мы возвращаемся также чужими огородами. По дороге говорим о чем угодно, кроме нас. Я испытываю смущение и стараюсь лишний раз на Антона не смотреть. Он же наоборот вообще ничего не смущается и весь путь не сводит с меня глаз.

Когда мы добираемся до огорода моих родителей, начинает темнеть. В нашем краю темнеет стремительно. Через пять минут без фонарика невозможно будет рассмотреть ничего дальше своего носа. Я ускоряю шаг. Из зарослей кукурузы, по которым мы идем, слышно музыку и громкий смех. Шашлыки по поводу моего приезда продолжаются. А судя по обилию голосов, гостей стало в два раза больше. Я на всякий случай проверяю свой мобильный, нет ли звонков от мамы или папы. Ничего. Пусто. В этом вся Николаевка. Люди собираются по какому-то поводу, а в процессе празднования напрочь про него забывают. Гости пришли к нам отметить мой приезд из Москвы, но даже не заметили, что меня нет на празднике.

В дом мы с Антоном залезаем также через окно. Я сразу ухожу в душ. Мне нужно не только помыться после реки, но и побыть немного вдали от фиктивного мужа. Потому что я нервничаю, как сопливая девчонка, и понятия не имею, как теперь вести себя дальше. Нам же придется спать в одной комнате!

Я бы провела в ванной бесконечность, но это невозможно. В какой-то момент я заставляю себя закрыть кран и вылезти из ванны. Переодеваюсь в чистую сухую одежду и возвращаюсь в свою спальню. Как только я возвращаюсь, Антон сразу уходит в душ. Уже десять часов, а гости и не думают расходиться. Музыка, смех и новые тосты льются рекой. По коридору слышатся мамины шаги, я выглядываю из комнаты.

— Мам, долго еще это будет?

Родительница закатывает глаза.

— Я уже не знаю, как их всех выпроводить. А они не то, что не уходят, новые приходят! Каждые пять минут открывается калитка и кто-то заходит.

— Потому что у вас музыка орет на всю Николаевку!

— Кто-то принес с собой переносную колонку. А вы, кстати, где с Антоном были? Я к вам в комнату стучала, никто не открывал. Потом дом обошла, смотрю: окно открыто. Так и подумала, что вы куда-то через окно улизнули. Но не стала тебе звонить. Мало ли, вдруг у вас романтика.

О, да! У нас была такая романтика, что я теперь не знаю, как спать с Антоном в одной комнате!

— Мы ходили на реку. Недавно вернулись.

— А, ну понятно. Ладно, пойду к гостям. Надо как-то намекнуть, чтобы уже уходили.

Я думаю, лучший способ всех выпроводить — это выключить колонку с музыкой. Но мама не догадается, поэтому я иду во двор вместе с ней. Кажется, у нас собралась вся Николаевка. Толпы гостей курят, пьют, едят, смеются. Если одеть Аню в свадебное платье, а Федю в костюм, то мероприятие вполне сойдет за их свадьбу. Только драки не хватает. В Николаевке на свадьбах обязательно кто-нибудь дерется.

Я оглядываю двор в поисках источника музыки. Переносная колонка обнаруживается на скамейке между домом и сараем. Направляюсь прямиком к ней. Хочу нажать кнопку, чтобы выключить, как рядом со мной возникает высокая мужская фигура. Федя.

— А ты куда запропастилась? — кричит мне на ухо.

Я задерживаю дыхание, поскольку от Феди так сильно разит самогонкой, что меня сейчас стошнит.

— Уходила по делам.

— А? Что? Я не слышу.

Я снова заношу над колонкой руку, но Федя хватает меня и тащит за сарай. Господи, что ему нужно? Нехотя семеню следом.

— Федя, уже поздно, вам всем пора уходить, — говорю, когда мы чуть отдаляемся от источника музыки.

— Нин, надо поговорить.

У Феди заплетается язык, а глаза в свете тусклой лампы, торчащей из стены сарая, кажутся стеклянными. При этом на ногах он стоит уверенно. Я вспоминаю, что выпив алкоголь, Федя всегда смелеет, и его начинает тянуть на приключения. Это никогда не заканчивалось ничем хорошим. Внезапно мне становится немного страшно. Я оглядываюсь назад, гостей отсюда не видно. Все во дворе, а мы за сараем.

— Федя, мне пора...

Я не успеваю договорить фразу, как Федор одной рукой прижимает меня к себе, а второй зажимает мне рот. На мгновение меня парализует от шока. Ледяной ужас сковывает все мое тело. Но когда Федя начинает меня куда-то тащить, я принимаюсь кричать, что есть сил. Вот только все мои крики заглушаются его лапой. А даже если бы не заглушались, из-за громкой музыки меня бы все равно никто не услышал...

Глава 32. Помоги

Федя больше меня в два раза. Его ладонь, зажимающая мне рот, закрывает половину лица. Я пытаюсь вырваться, но тщетно. Внутри клокочет гнев вперемешку с ледяным страхом. Что Федор задумал? Куда он меня тащит? Он хочет причинить мне вред? Страх заставляет меня вырываться еще отчаяннее. Но не помогает. Федя как медведь. Огромный, крепкий и страшный. А когда пьяный, еще и очень смелый. Ему море по колено, горы по плечо. Ничего не боится и может сотворить любую дичь.

Помню, он как-то напился на дне рождения своего приятеля и стал доказывать кому-то из гостей, что может залезть на третий этаж многоэтажки со стороны фасада. Сначала на окно первого этажа, потом по их решетке на второй этаж, потом как-то еще за что-то цепляясь на третий...

Мы вдесятером его отговаривали. Но пьяный Федя никого не слушает. У него своя пьяная железобетонная логика. Все закончилось тем, что Федя сорвался со второго этажа, сломал ногу, два ребра и получил сотрясение. А когда протрезвел в больнице, наехал на меня за то, что я его не отговорила. То есть, я еще и виновата оказалась.

Где-то посреди чужого огорода я перестаю вырываться и начинаю лихорадочно соображать, как мне выбраться по-хитрому. Федя несет меня так, что я не могу никуда ощутимо его ударить. Поэтому остается только добраться до места назначения, в которое он меня тащит, и попробовать выбраться оттуда. В глубине души теплится надежда, что Федя шутит и не собирается всерьез причинять мне вред. Но когда через чужие огороды мы доходим до дома тети Любы, и там Федя хватает с лавки во дворе какую-то грязную тряпку, чтобы заткнуть мне ею рот, надежда на шутку стремительно тает.

— Федя, да ты с ума сошел! — только и успеваю выкрикнуть я прежде, чем вонючая грязная тряпка оказывается засунута мне по самые гланды.

Следом Федя берет скотч, заламывает мне сзади руки и склеивает их. А после тащит меня к своей старой машине, открывает багажник и грузит меня туда. Когда крышка багажника захлопывается, отрезая меня от внешнего мира, я испытываю такой дикий животный ужас, что волосы на затылке шевелятся.

Я не могу двигаться. Тело сковал ужас. Машина заводится и трогается с места. Тогда я начинаю кричать, что есть сил, но звуки криков заглушаются кляпом и шумом мотора. Я пытаюсь вытолкать кляп языком, но ничего не выходит. Он слишком большой. От тряпки исходит тошнотворный запах, меня начинает мутить. Где-то на задворках сознания появляется мысль, что, если меня стошнит, то я скорее всего захлебнусь. Эта мысль отрезвляет. Я стараюсь успокоиться и дышать носом, игнорируя вонь от тряпки. Представляю, что я нахожусь в чистом хвойном лесу и дышу свежим воздухом. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вот так Нина. Молодец.

Машина подскакивает на неровных дорогах Николаевки. Меня больно подкидывает. В багажнике полно какого-то хлама, которое давит мне то в ноги, то в бок, то в голову. Я пытаюсь освободить от скотча руки, но ничего не выходит. Ситуация осложняется кромешной тьмой. Я совершенно ничего не вижу — хоть глаз выколи.

Темнота начинает давить на меня. Какие-то мешки и коробки в багажнике зажимают мое тело, словно тиски. У меня никогда не было клаустрофобии, но сейчас ощущение, что багажник сужается и вот-вот раздавит меня. Я снова начинаю биться в конвульсиях, как будто это может мне помочь. Пытаюсь разорвать руки, связанные скотчем, но клейкая лента лишь еще больнее впивается в запястья. Из глаз начинают течь слезы. Крупными градинами катятся по лицу. Я понятия не имею, что может быть в голове у пьяного Феди, куда и зачем он меня везет. Через пару минут я вдруг понимаю, что ухабистая дорога закончилась, и теперь автомобиль едет ровно. Значит, Федя везет меня куда-то за пределы Николаевки. Но куда? В лес? Чтобы изнасиловать меня и закопать живьем?