© Водолазкин Е. Г., Степнова М. Л., Толстая Т. Н. и др., тексты

© Бондаренко А. Л., дизайн

© Николаенко С., иллюстрации

© ООО «Издательство АСТ»

Дорогие друзья!

Сегодня у вас в руках не просто книга. “Семейные обстоятельства” – это больше, чем сборник рассказов. Это приглашение в самый сокровенный уголок нашей жизни – в нашу семью.

У каждого из нас есть семейный архив. Он хранится не в альбомах, а в запомнившихся навсегда фразах, в аромате пирога, в потрепанной фотографии, в мелодии, которую напевал отец, в узелке на память, в котором есть ничего и всё. Авторы, чьи тексты собраны в этой книге, совершили удивительно смелый и щедрый поступок – они поделились с нами этим личным архивом. Они открыли дверь в свои “семейные обстоятельства”, которые, как оказывается, удивительным образом становятся и нашими.

Здесь вы не найдете сухих биографий или парадных портретов. Здесь – жизнь во всей ее сложности и одновременно простоте, тепле и уюте. Здесь будут забавные и нелепые истории, от которых на глаза наворачиваются слезы смеха. И будут моменты такой пронзительной тишины и грусти, что сердце забьется в унисон с сердцем автора.

Читая эти рассказы, мы будем вспоминать своих близких. Своих бабушек, чьи руки пахли пирогами и добротой. Своих отцов, которые казались нам титанами. Своих матерей, чья любовь – это воздух, которым мы дышали и дышим, даже не замечая этого. Своих детей, которые вернули нас к истокам.

Эта книга – мостик. Мостик между поколениями, между нашими личными историями. Она напоминает нам, что при всей нашей непохожести мы объединены главным: мы чьи-то дети, мы чьи-то родители, мы часть большего, и это большее называется семьей. И в этих “обстоятельствах” кроется наша главная сила.

Давайте позволим этим историям коснуться нашего сердца.

Серо-сиреневое осеннее небо, мне года три, и я иду с дедушкой смотреть на наводнение. Я, конечно, не знаю, что это, но огромная сильная и волнующаяся Нева меня удивляет. Вообще-то непонятно, что в чем отражается: они с небом одинаковые… сильный ветер…

Петербургские жители наводнений не боятся, а только и ждут… звонят друг другу и едут на Острова или на Стрелку Васильевского острова, надев плащи и резиновые сапоги… Разочаровываются, если затопило мало: мол, а в прошлые-то годы здесь вообще было не пройти…

Ничего этого я тогда не знала, но говорят, что, вернувшись домой, резюмировала: “Там так глубоко, что не только ножки, но и пальтишко замочить можно”. А подумав, завершила: “Как хорошо, что люди домики придумали”. Это лучшее, что я сказала в жизни. Мне кажется, я помню это и сама, хотя близкие рассказывали. Да, и пальто темно-бордовое, суконное, отделанное такой же кожей. Ума не приложу, как маме пришло в голову мне такое пальто заказать… замочить его прибывшей к нам с Суомщины водой было бы и правда жаль…

Много позже, в Америке, я пыталась понять, как люди живут, часто меняя места и не имея где-то пусть заросшего плющом (хоть и не из Лиги), но все же домашнего дома, терпеливо ждущего, когда в него вернутся хотя бы потомки. На вопрос “Где вы живете?” люди отвечают с подспудными координатами “сейчас” и завтра ответят иначе, если так сложится… То есть нигде. Это жестко применил Набоков, так никогда и не заведший свой дом вне России (хотя Рождествено было, но в другом пространстве, куда живым хода нет). Дом должен где-то быть, и с его обитателями, неважно, хорошими ли. Реальный или запечатленный в ментальном и душевном мире (может, и более реальном, потому лучше по детским местам не бродить). Не зиготу же вспоминать, когда вдруг сплелись два рода…

Запах пекущихся куличей, маринующихся грибов, ландышей и сирени весной, голоса близких, которые так трудно вспомнить… где они все?

Бабушка, которой было бы (и есть) 125 лет, становится все ближе. Все больше скучаю по ней… В блокаду, живя на Невском, она натирала воском и полировала полы, а на стол ставила приборы, хотя ими нечего было есть. А ночами на крыше тушила “зажигалки”. Рассказала об этом как бы походя, в конце жизни, просто вспомнила. Никогда никаких жалоб, осуждений, хотя революции, войны, репрессии, прошедшие за ее без трех месяцев вековую жизнь, давали для того богатую почву. Утешала, помогала, терпела. Святая.

Мой отец (ее сын) попал на войну после школы, был там страшно ранен, и, как потом, нескоро, выяснилось, бабушка в панике проснулась именно в этот момент. Старые деревянные часы на стене были свидетелями и необъяснимого внутреннего смятения, и рассказа о нем уже мне, много лет спустя.

После госпиталя моего будущего отца отправили в Грузию лечиться, перелили ему почти всю кровь, и он стал считать себя грузином, оставаясь при этом человеком ангельского нрава.

Когда мне было пять лет, родители взяли меня в Грузию, и там папа отправился со мной на базар, запах которого не сравним ни с чем. Он подошел к весьма колоритному человеку, торговавшему вином, и бочка была гигантская (возможно, по сравнению со мной). Взяв стакан с темным густым вином, он сказал мне:

– Попробуй, это вино называется ХВАНЧКАРА, запомни.

С тех пор и помню.

Много лун тому назад, когда я учился в университете, случилось мне сдавать экзамен по марксистско-ленинской этике. Какая она, марксистско-ленинская этика, я понятия не имел, так что к экзамену необходимо было подготовиться. Для начала я старался подавить в себе раздражение: вместо чтения Бахтина и Проппа нужно было тратить время на это фуфло. Основоположников марксизма-ленинизма я не любил пламенно, но желание продолжить учебу в университете брало свое: я открывал учебник – и тащил себя за шиворот от страницы к странице.

Так вот, в учебнике по марксистско-ленинской этике я наткнулся на примечательную главу: “Настоящая любовь”. Вслед за несколькими суконными фразами следовало выделенное жирным шрифтом название параграфа: “Признаки настоящей любви”. Их было четыре. Первых трех хоть убей не помню, но четвертый звучал так: “Желание вступить в брак”.

Надо сказать, что такое желание в юном возрасте я испытывал с редкой регулярностью. Первый мой брачный договор я заключил в шесть лет. Он носил предварительный характер и относился к тому времени, когда меня и мою избранницу Надю признали бы готовыми к данному шагу. Не имея полной информации о протекании брака, в глубине души я был уверен, что к нему готов. И хотя я испытывал смутное волнение, когда мы с Надей качались в гамаке, представления мои о жизни в браке были вполне невинны. Впоследствии, знакомясь с биографией Генриха Шлимана, я узнал, что подобные же платонические чувства он испытывал в детстве к девочке Минне. Правда, Генриху было тогда уже девять лет и что он знал о браке, осталось неясным.

Достигнув совершеннолетия, отношения к бракосочетанию я не изменил. Подсознательно был готов сочетаться законным браком с любой из моих тогдашних подружек. Объяснялось это, как я сейчас понимаю, жаждой взросления. Штамп в паспорте казался мне его, взросления, документальным подтверждением. Впрочем, дело всякий раз срывалось. Это входило в непримиримое противоречие с четвертым пунктом “признаков настоящей любви”, в ту пору мне еще неведомых: желание вступить в брак было, но любовь оказывалась ненастоящей.