Реклама закончилась, и лицо неудачника-сенатора Хеннеринга от Дакоты и Иллинойса (слишком уж стар, слишком уныл лицом, слишком уж следует стилю Франклина Рузвельта образца годов этак тридцатых) разделило экран с лицом Джека Баррона. «Выглядит Тедди так, будто следующий пук может стать для него последним, – подумал Баррон. – Подумать только, этот индюк целится в Белый дом? Эдди-Самозванец и его братцы-призраки съедят этого мамонта живьем… но придется быть снисходительным к нему».
Предельно снисходительным, мрачно напомнил себе Джек.
– Надеюсь, вы смотрели наше шоу, сенатор Хеннеринг, – произнес он с милой улыбкой ложной скромности на губах.
– Ах, да, гм, мистер Баррон. Очень интересно, ну прямо увлекательно, – нерешительно проблеял Хеннеринг, изображая дружелюбие. «Ничего себе, – подумал Джек. – Ему нужно с ходу выказать расположение. А то уж больно голосок виноватый».
– Что ж, тогда я уверен, что, выслушав губернатора Грина, вы захотите что-нибудь сказать американской общественности, сенатор, поскольку вы являетесь одним из двух спикеров законопроекта о монополии на гибернацию, способного прирастить власть Фонда. Хочу сказать, что мистер Джонсон и губернатор Грин выдвинули в вашу сторону довольно-таки серьезные обвинения – против Фонда и против…
– Я… э-э… я не уполномочен говорить от имени Фонда бессмертия человечества, – сказал Хеннеринг, отводя глаза и выглядя непривычно беспомощно. – Я только скажу, что совершенно не верю в то, что Фонд практикует расовую дискриминацию. Я думаю, тот факт, что я… э-э… всегда боролся за гражданские права, говорит о многом, и я… э-э… сразу отмежевался бы от любого человека, предприятия или дела, увековечивающего… э-э… расистскую политику.
«Черт, этот старый идиот выглядит напуганным до смерти, – подумал Баррон. – Что с ним не так?» Он отметил, как Геларди предусмотрительно уменьшил пепельно-серое лицо Хеннеринга до четверти экрана. «Я мог бы нарезать его и бросить толпе, и Люк был бы в восторге, – подумал Баррон с инстинктивной воинственностью. – Но что потом учинит надо мной Бенни Говардс… да, тут необходима осторожность».
– Вы один из двух авторов законопроекта? – спросил Баррон, пытаясь быть вежливым. – Вы все еще поддерживаете его? Все еще думаете, что он пройдет?
– Я не считаю уместным обсуждать успех законопроекта, еще даже не представленного на рассмотрение Палаты представителей, – сказал Хеннеринг, проведя двумя пальцами за воротником.
«Похоже, мы выбили слабое звено, – подумал Баррон. – Нужно заставить этого идиота сказать хоть пару ласковых слов о Бенни Говардсе, иначе Фонд спустит на меня всех псов. Что ж, возьми заблудшего агнца за копытце – и веди к свету, Джек, дружище».
– Ну, поскольку вы один из докладчиков по закону, вы, конечно, можете рассказать нам, почему вы считаете, что Фонд бессмертия должен выступать единственной организацией, уполномоченной хранить замороженные трупы в нашей стране.
– Потому что… ах, да, мистер Баррон. Это же вопрос ответственности, ответственности перед… э-э… теми, кто в спячке, да и перед обществом в целом. Фонд должен оставаться финансово устойчивым, чтобы продолжать заботиться о находящихся в спячке телах и продолжать свои… э-э… исследования бессмертия, чтобы обещание вечной жизни через криосон не превратилось в… жестокое… жестокое разочарование. – У Хеннеринга будто ум за разум зашел на секунду – чистой воды помрачение! – но мужчина быстро пришел в себя, поморщился и продолжил: – Фонд предусматривает, что только доходы, не требуемые для поддержания функционирования гибернированных, инвестируются в исследования, в то время как… э-э… в то время как теневые организации, стремящиеся конкурировать с Фондом, не столь щепетильны. Безопасность для тех, кто находится в спячке, финансовая мощь, возможность выделять большие суммы денег на достижение бессмертия – таковы причины, по которым я верил… э-э, верю, что Фонд бессмертия человечества должен иметь монополию на гибернацию. С моральной и экономической точки зрения правильно, что спящие особи платят за свое сохранение и за исследования, в конечном итоге способные вернуть их к жизни. Да… э-э… именно поэтому я представил закон.
– Но разве Федеральная программа гибернации не достигнет тех же результатов? – не раздумывая, возразил Джек и вздрогнул, когда эти слова вырвались из его рта. (Успокойся, друг, успокойся!)
– Ах… может быть, – сказал Хеннеринг. – Но… ах… затраты, да, затраты. Одно лишь воспроизведение объектов Фонда или их покупка обойдется налогоплательщикам в целые миллиарды. Еще столько же потребуют исследования. Разве не непрактично с точки зрения любого налогоплательщика? У Советского Союза и Китая нет программ гибернации лишь потому, что расходы на них можно покрыть единственно на основе частной инициативы.
«Ты забыл Бога, маму и яблочный пирог, Хеннеринг, – подумал Баррон. – У тебя что, шарики за ролики закатились? Я знал, что ты тупой, но не до такой же степени! Говардс же тебя оплачивает… двигает к президентскому креслу. А после твоих слов он, наверное, уже ковер жует от ярости… а сукин сын Люк трясется от восторга. Мне нужно что-то сделать, чтобы все исправить. Бенни Говардс в качестве врага мне так же необходим, как зубы в заднице».
– Итак, сенатор Хеннеринг, вы утверждаете, что Фонд бессмертия оказывает жизненно важную услугу. Ее, получается, не может предоставить ни одна другая организация, в том числе и федеральное правительство? – спросил Баррон. На телесуфлере горела надпись «3 минуты». Джек лихорадочно велел Геларди отдать Хеннерингу три четверти экрана. «Это же вопрос из разряда “с какой буквы начинается алфавит”, старина Хенни, – думал он. – Так давай же, не ударь лицом в грязь хоть здесь».
– Э… да, – растерянно сказал Хеннеринг. «Потерялся так же надежно, как наша последняя марсианская экспедиция», – подумал Баррон. – Полагаю, будет справедливо сказать, что без Фонда не случилось бы никакой Программы гибернации в США – или, по крайней мере, никакой по-настоящему надежной Программы. К настоящему моменту шанс на бессмертие предоставлен уже более чем миллиону человек… при ином сценарии тела этих людей уже разложились бы в земле, и они умерли бы навсегда. Фонд дал им этот шанс! Э-э… конечно, остаются миллионы людей, кому мы пока что помочь не можем… умирающих каждый год безвозвратно. Но, гм… вам не кажется, что если технология пока что испытывается только на ограниченном числе людей, то разумно предположить, что в будущем она, скажем так, пойдет в народ? Нынешнее положение вещей… оно ведь лучше, чем окончательная смерть для всех и каждого, не так ли, мистер Баррон? Вы… так… не думаете?..
Последние три слова прозвучали почти как жалкая мольба об отпущении грехов. Да что это, черт побери, нашло на Хеннеринга? Не могли же борцы за социальную справедливость так обработать его? Или… могли? Он не только напуган до смерти, но и погряз в чувстве вины. «Почему такая фигня выпала на мой эфир? – гадал Джек. – Если он продолжит в том же духе, Говардс растопчет меня сапогами на свинцовых каблуках со стальным подбоем!»
– Вы звучите убедительно, так что я согласен, – ответил Баррон, про себя добавив: «И мне твоя отповедь кажется такой же связной, как Геттисбергская речь Линкольна, которую прочли задом наперед на албанском языке». – Очевидно, всех перевести в спящий режим невозможно. Проблема вот в чем: является ли критерий, на основе которого Фонд решает, кого уложить в спячку, а кого нет, правильным? Критериев расовой дискриминации нет, но…
– Правильным? – взвился Хеннеринг. «2 минуты», сообщил телесуфлер. – Правильным? Слушайте – конечно же нет! Что в принципе правильного в смерти? Кто-то обретет жизнь вечную, а кто-то умрет с концами, канет в небытие – правильно ли это? На страну нападают, одних мужчин призывают в армию, они сражаются и умирают, а другие остаются дома и зарабатывают много денег. Это ведь тоже неправильно! Но мы идем на это – мы должны, иначе смерть приберет всю нацию. Жизнь вообще несправедлива! Если хотите какой-то там высшей справедливости – да, конечно, все должны умереть, никого не должно остаться… вот это будет справедливо… но это же безумие. Смерть – вот что правильно… смерть – это единственная абсолютно правильная вещь, когда-либо существовавшая. Что вы на это мне скажете, мистер Баррон? Я говорю правильные вещи?
