И я не нашлась, что возразить.

Мы вышли во двор. Севка протянул мне спички, деликатно сказал:

– Я на крыльце постою.

Я захватила коробок и отправилась в деревянную будку под названием «удобства». Достала мобильник, раскрыла тонкую крышку, и табло расцветилось яркими огнями. Негромко проиграла мелодичная трель. Не разрядился, надо же!

Я немного подумала и набрала номер Анны Никитичны. Разговаривать с родственниками мне совершенно не хочется. Они не горят желанием со мной общаться.

Анна Никитична ответила не сразу. Наверное, опять забросила мобильник в дальний угол. Она его постоянно забывает то в кармане пальто, то в хозяйственной сумке.

Наконец гудки прекратились, и запыхавшаяся домоправительница неуверенно спросила:

– Уля? – Мне показалось, что в голосе Анны Никитичны послышались нотки облегчения. – Ну, слава богу! А то я уже не знала, что делать! Ты где?

– Мы с ребятами отдыхаем, – ответила я уклончиво.

– Где?

Я помолчала, прикидывая, говорить или не говорить? Решилась:

– Мы сняли дом в Окулове.

– В деревне? – растерялась Анна Никитична. – Что вы там забыли?

– Экологический туризм, – объяснила я. – Пьем парное молоко, едим парную телятину. В общем, наслаждаемся жизнью. Дома все в порядке?

– Все более или менее.

Я сделала над собой усилие и выдавила:

– Как... Ира?

– Все хорошо, – ответила Анна Никитична. – Обошлось, слава богу. Ира уже дома.

Я ощутила невольное облегчение.

– А... отец?

– Тоже дома. Уже третий день.

Я прикусила губу. Он дома три дня и ни разу за это время не позвонил своей дочери? На глаза навернулись слезы. Я не сдержалась и сказала дрогнувшим голосом:

– Ну, ладно. Не буду вас задерживать.

Домоправительница немного помолчала и попросила:

– Приезжай домой.

– Нет, – отрезала я.

– Если боишься, что отец будет тебя ругать, то зря! – начала Анна Никитична, неверно истолковав мой отказ. – Ира ему ничего не рассказала про тот случай....

– А мне плевать, что Ира ему рассказала! – перебила я яростным полушепотом. – Я перед ней ни в чем не виновата! Не делала я этого, ясно?!

– Ясно, ясно! – поспешила успокоить меня домоправительница. – Тогда тем более приезжай...

– Нет! – отрезала я и отключила аппарат.

Достала из кармана спичечный коробок, зачем-то чиркнула спичкой. Постояла несколько секунд, глядя на колеблющийся язычок огня, потом бросила спичку под ноги и вышла наружу.

– Порядок? – спросил меня Севка с крыльца.

Я не ответила.

Мы вернулись в дом, разделись и улеглись. Я долго лежала с открытыми глазами, обдумывая разговор.

Значит, Ира не стала ябедничать папаше. Интересно, почему? По-моему, она спит и видит, как меня лишают дочерних прав!

Я пожала плечами и, уже засыпая, вспомнила темную фигуру во дворе нашего дома, роющуюся в снегу под крыльцом. Вспомнила надпись на стене, сделанную кровавой краской, вспомнила скандал, из-за которого мы были вынуждены уехать. Кто же все это организовал?

Но ничего больше подумать не успела. Сон накрыл меня удушливым ватным одеялом.

Гомер листал досье очередного участника марафонского забега «Первый день смерти». Евдокия Лопухина. Знаменитое имя, была такая дворянская ветвь. Кажется, в одну из представительниц этого рода был влюблен юный Лермонтов.

Гомер отложил листы, содержание которых уже успел выучить наизусть. Лопухина – единственный человек в компании, которого родители не сдали в интернат за ненадобностью. Хотя, если бы они остались живы, кто знает... Но это если бы да кабы. Реальность не допускает сослагательного наклонения.

А реальное положение дел выглядело следующим образом. Отец Дуни Лопухиной в начале девяностых занимался модным бизнесом – организацией финансовой пирамиды. Пирамида выросла на славу, чуть не переплюнув знаменитую «МММ». Когда количество вкладчиков перевалило за три миллиона, бойкий предприниматель попал в поле зрения криминала. То есть в поле их зрения он попал гораздо раньше и исправно платил «крыше» положенный процент. Но в этот раз на него наехали крутые уголовники с непомерными аппетитами. Неизвестно, что произошло между двумя бандитскими группировками, но машину Павла Лопухина обстреляли из автоматов: тогда это тоже было модно. Погибли все, находившиеся в машине: Лопухин, его жена и водитель. Выжила только семилетняя Дуня. Девочке повезло: Лопухин успел перевести капиталы за границу и вложить часть денег в хорошую недвижимость. Все это Дуня должна унаследовать по достижении совершеннолетия. Богатая наследница, идеал провинциальных Золушек и разорившихся принцев.

В сердце снова вгрызлась зубастая боль. Гомеру казалось, что рядом работает старая советская бормашина, и сердце вибрирует в такт сверлящему звуку.

«Валокордин перестает помогать, – отметил Гомер, забрасывая в рот таблетку. – Нужно переходить на сильнодействующие средства».

Его беспокоило, что сердце в последнее время болит все чаще. Ничего удивительного в этом нет, если учитывать, в какое дерьмо он умудрился вляпаться на старости лет. Неужели всего месяц назад, когда ему предложили участие в «спецпроекте», Гомер был на десятом небе от злой радости? Неужели он так сильно ненавидел этих несчастных, затравленных, никому не нужных детей? Как многое можно понять за какой-то неполный месяц!

Гомер мысленно сравнил «лабораторных мышек» со своей внучкой. Несложно понять, почему «золотая молодежь» беспрерывно демонстрирует миру голую задницу: их папы и мамы занимались чем угодно, только не своими чадами. Делали карьеру, зарабатывали деньги, устраивали личную жизнь, позировали для журнальных обложек, а дети... Дети росли, как саксаул в пустыне. Но Аня!.. У нее с детства было все, что может пожелать избалованная душа: любящий дед, хорошая мать, отец... недолго, но тоже был. Почему же она избрала образцом для подражания ровесников, обделенных самым главным – любовью и заботой?!

«Аня просто не знает всей подноготной, – подумал Гомер. – И, к сожалению, не узнает».

Он нахмурился и вернулся к текущим делам. Нужно составлять план смерти Дуни Лопухиной, а у него рука не поднимается это сделать. И сердце, все время болит сердце... Прав Одиссей: нельзя реагировать на все так остро. В конце концов, это не его дети! Головой Гомер это прекрасно понимал. Беда в том, что помимо желания он представлял на месте «лабораторных мышек» свою внучку. Господи, спаси и сохрани!..

Как бы сделать так, чтобы все поскорей закончилось?

Открылась дверь, Одиссей с разбегу заскочил в теплый салон.

– Готово? – спросил он у Гомера.

Тот молча протянул ему лист. Одиссей пробежал глазами короткие строчки и нахмурился.

– Очень плоско.

– Делаю все, что могу, – парировал Гомер.

Он очень наделся, что его уволят к чертовой матери, поэтому вел себя вызывающе. Но и на этот раз Одиссей не дал вывести себя из равновесия.

– Поиграйте с пистолетом, – приказал он.

– То есть? – не понял Гомер.

– Я имею в виду оружие, которое они купили. Пускай Лопухину убьют из этого пистолета. По-моему, будет очень эффектно.

– Но в нем холостые патроны! – брякнул Гомер. Тут же сообразил, что сказал глупость, покраснел и поправился: – Неважно. Я понял, что вы имеете в виду.

– К утру план должен быть готов, – сказал Одиссей и, не прощаясь, выскочил наружу. Захрустел снег, темнота скрыла фигуру в черной куртке.

Гомер нехотя взялся за дело. Он прекрасно понимал, почему Одиссей торопит с окончанием проекта. Во-первых, скоро закончатся каникулы и попечители обязательно заметят пропажу «золотой пятерки». Но это не самое главное. Психолог все настойчивей предостерегал их от непредсказуемого развития событий. Психика у девочки в неустойчивом состоянии, возможны осложнения. Какие, психолог не уточнил, но это было ясно и без него. У Дунечки Лопухиной медленно, но верно сносит крышу. Единственное, чем Гомер мог ей помочь – организовать быструю и по возможности безболезненную смерть.