Направляясь с пирса к штабу дивизиона, лейтенант Буров был почти убеждён, что его ожидают там неприятности. Хмурясь, он бегло перебирая в памяти — день за днём — все события последней недели: вроде бы ничего особенного не произошло за это время, что могло бы так обеспокоить его. И всё-таки какая-то необъяснимая тревога не давала ему покоя. Впрочем, так бывало всякий раз, когда вызывал комдив...

    Буров знал наперёд: сейчас тот начнёт вышагивать вдоль кабинета и высказывать прописные истины, известные давным-давно не только каждому офицеру, но и любому матросу. Потом закруглит разговор напутствием об усилении учёбы и, наконец, под занавес скажет несколько слов о дисциплине. Какая же это, однако, скучища! Всё это давно приелось и, кажется, мало что общего имеет с настоящей службой на флоте.

    Но откуда же это предчувствие неприятности перед встречей с комдивом?

    Буров взобрался на сопку, где размещался штаб, и, одёргивая китель, огляделся кругом. Ему нравились и этот гористый полуостров, вытянувший далеко в море ершистый от зарослей хребет, и бухта с пологими берегами, подковой лежащая у самого выхода из залива. Свободными вечерами Буров любил выходить на скалистый западный берег и наблюдать, как оранжевое солнце медленно погружается в море, словно отходит ко сну. Ему нравились эти вечера, наполненные запахом морских водорослей, криком чаек, неугомонным шумом прибоя. Его, коренного москвича, природа Дальнего Востока поражала какой-то первозданностью, мудрым величавым покоем. Даже такие расхожие среди моряков понятия, как «Большая земля», «Материк», приобретали здесь особый смысл, таили в себе некую загадочность, потому что стояло за ними многое — отдалённая тысячами километров прежняя жизнь, постоянное ощущение этой отдалённости, приносящее тихую печаль... и радость.

    В двадцать три года такое не может не умиротворить. Тем более когда изначальная мечта, казалось, так счастливо осуществлена — за плечами высшее военно-морское училище. Но вот служба...

    С самого детства флот грезился Бурову удивительной, заманчивой книгой. Он мечтал прочитать её серьёзно, как только станет самостоятельным, взрослым человеком. И вот теперь, раскрыв по-настоящему лишь первую её страницу, он с великим огорчением обнаружил, что книга эта не только не интересна, но даже скучна какой-то серой своей будничностью, надоедливым однообразием. Радовало лишь море, бурые скалистые берега полуострова да бескрайняя ширь, убегающая куда-то в неведомое, за округлость недоступного горизонта. А главное?.. Главное для офицера флота — боевой современный корабль! Вот она, мечта Бурова! И вместо этой большой мечты — катерок... Разве это корабль? Разве о таком мечтал Буров столько лёт? Что может быть обиднее подобного назначения для молодого офицера, решившего посвятить себя флоту? Ну была бы война — другое дело. На войне можно и на катерах своё взять... А теперь? Раз в месяц недельная брандвахта, а в остальные дни — учёба. Где же то, настоящее флотское, в котором проверяются люди? Здесь, на катерах, «его» не будет. Здесь всё до раздражения просто, всё повторяется изо дня в день, из месяца в месяц.

    И сразу же, как только появился в дивизионе морских охотников, Буров не переставал думать о переходе на крейсер, ну, на худой конец, хотя бы на эскадренный миноносец. Все эти месяцы его не покидало такое ощущение, будто он временно, всего на несколько часов, остановился проездом в чужом неприветливом городе, из которого должен уехать при первой же возможности.

    ...Буров вздохнул, поправил перед дверью фуражку, секунду помедлив, постучал и вошёл в кабинет.

    Командир дивизиона поднялся из-за письменного стола, с какой-то несвойственной ему хитринкой сощурил серые навыкате глаза.

    «Сейчас начнёт выхаживать как маятник», — подумал с досадой Буров и чётко, но без малейшего энтузиазма доложил о прибытии.

    И действительно, комдив молча прошёлся вдоль кабинета, остановился напротив.

    — В котором часу сменились вчера с брандвахты?

    — В девятнадцать, как всегда, товарищ капитан третьего ранга, — удивлённо ответил Буров. — «Семёрка» меня сменила. Старший лейтенант Осипов.

    — Знаю, знаю... Значит, в девятнадцать, говорите? Выходит, «Медуза» ещё при вас прошла?

    — Да, перед самой сменой. Уведомление о ней я получил при последнем сеансе связи.

    — Получается, что она миновала вас около четырнадцати часов назад. Так ведь?

    — Да, около этого. — Буров глядел на комдива и не понимал, зачем он заговорил об этой старой посудине — плавбазе, которая была построена чуть ли не в двадцатых годах и служила лишь движущейся целью для торпедных стрельб.

    — А как вы думаете, лейтенант, какой у «Медузы» ход? — неожиданно спросил комдив, выжидательно прищурившись.

    — Узлов восемь-девять, — пожал Буров плечами, — не больше, думается, товарищ капитан третьего ранга.

    — Семь узлов! Надо быть наблюдательным и точным. — Комдив сел за стол и надавил на него кулаками. — Максимальный — семь. А у вас тридцать с лишним! Вот на траверзе мыса Угрюмый вы на своём катере и достанете «Медузу». Вам до него четыре часа хода. — Он вопросительно взглянул на Бурова, словно старался угадать, какое впечатление произвело на него столь неожиданное задание, затем продолжал: — Вы должны соединиться в этом районе с отрядом кораблей и действовать по указанию флагмана.

    — Есть, товарищ капитан третьего ранга! — Слегка заволновавшись, Буров нетерпеливо переступил на месте, поправил фуражку.

    — Вам необходимо обеспечить торпедные стрельбы подводных лодок, — продолжал комдив, приглашая Бурова сесть. — Вот вам и серьёзное задание. Я вижу: вы всё куда-то торопитесь, горячитесь, всё вам кажется скучным, обыденным. Подавай вам что-то необычное, чтобы можно было прямо на первом году службы размахнуться во всю ширь — мол, не глядите, что только из училища... А может, не так? — Он взглянул на Бурова и улыбнулся.

    — Почти так, товарищ капитан третьего ранга, — согласился Буров. — Но ведь действительно чего-то настоящего хочется. Хотя понимаю: не война ведь...