Выхожу на улицу. Мороз ударяет в лицо, отрезвляя. Снег скрипит под ботинками.
Иду мимо магазинов, и мысли теснятся в голове.
Что можно принести мужчине, который тебя вчера практически отшил, а сегодня лежит в больнице с ожогом?
Цветы? Смешно. Мы даже не знакомы толком.
Фрукты? Банально.
Книгу? Я не знаю, что он читает.
Прохожу мимо витрины с шоколадом. Мимо аптеки. Мимо киоска с прессой.
Ноги несут меня к больнице, но я специально иду медленно, петляя по улицам. Тяну время.
Потому что боюсь.
Боюсь увидеть его в больничной палате. Боюсь, что он действительно серьезно пострадал – из-за меня. Боюсь, что он посмотрит на меня и спросит: "А вы кто?"
Боюсь, что карты ошиблись.
Или, еще хуже, что не ошиблись.
Останавливаюсь возле цветочного магазина. В витрине – рождественские композиции, еловые ветки с красными лентами, белые розы.
Захожу внутрь. Тепло. Пахнет хвоей и цветами.
– Что-то конкретное? – спрашивает продавщица.
Я смотрю на нее и понимаю, что понятия не имею.
– Мужчине, – говорю наконец. – В больницу.
Она кивает понимающе.
– Тогда что-то сдержанное. Может, хризантемы? Или гвоздики?
Я выхожу из магазина с букетом белых хризантем, завернутых в крафтовую бумагу.
Больница в трех кварталах отсюда.
Мои ноги предательски замедляются с каждым шагом.
Я замираю на пороге больницы.
Современное здание из стекла и бетона, автоматические двери, светодиодное табло с расписанием приема. И этот запах – специфический, едкий, смесь дезинфекции, антисептиков и чего-то болезненного. Он ударяет в нос, даже когда я еще стою снаружи.
Желудок сжимается. После того случая в школе я ненавижу больницы. Неделя в реанимации, потом еще три в ожоговом. Этот запах въелся в память так же глубоко, как шрам – в кожу.
Но я стою у входа и вдруг понимаю: все эти годы я просто пряталась. От воспоминаний, от огня, от жизни. Законсервировала прошлое внутри себя и боялась, что если тронуть – снова развалится все.
А теперь – я крепче сжимаю букет – судьба дает мне шанс пойти дальше.
Делаю шаг вперед.
И в этот момент из дверей вылетает парень. Молодой, в пуховике нараспашку, с телефоном у уха. Он не смотрит по сторонам, врезается в меня плечом.
– Эй! – я качаюсь, пытаясь удержать равновесие.
Букет вылетает из рук, падает в снег. Белые хризантемы рассыпаются по ступеням.
Парень даже не останавливается. Проходит прямо по цветам – хруст стеблей, лепестки втаптываются в грязный снег – и продолжает свой путь, не оглядываясь.
– Так нельзя! – кричу я ему вслед. – Вы хоть извинитесь!
Он не слышит. Или не хочет слышать. Исчезает за углом здания.
Я смотрю себе под ноги. Цветы раздавлены, испорчены. Белизна лепестков смешалась с грязью.
Что это? Какой знак посылает мне судьба?
Лихорадочно обшариваю карманы. Нет карт. Я забыла их дома, в сумке. Идиотка.
Вздыхаю, пытаюсь унять дрожь в руках. Плохое предчувствие ползет по спине, как холодные пальцы.
Но я уже здесь. Я дошла. Надо идти дальше.
Поднимаюсь по ступеням, автоматические двери с шипением распахиваются.
Главный холл просторный, светлый. Белые стены. Кафе справа, электронная очередь слева. Проходная с турникетами – три охранника в форме частной компании и администратор за стойкой регистрации.
– Добрый день, – говорю я, подходя к стойке. – Мне к Громову. Максиму Громову, второй этаж, палата двести семь.
Администратор – девушка лет двадцати пяти в белой блузке – смотрит в компьютер.
– Громов Максим Андреевич? – уточняет она. – Вы в списке посетителей?
– В списке? Я… нет, но…
– Тогда не могу вас пропустить. Только родственники и те, кто указан пациентом в списке допущенных лиц.
– Но мне нужно его увидеть! Это очень важно!
– Всем важно, – девушка возвращается к монитору. – Правила больницы. Можете связаться с пациентом, попросить добавить вас в список.
Паника поднимается волной. Цветы, растоптанные в снегу. Знак. Судьба злится на меня за то, что я не уговорила Макса вчера. Не настояла. Не объяснила, что Башня – это не шутка.
И теперь она не пускает меня к нему.
– Послушайте, – я достаю кошелек, – может быть, можно как-то договориться? Я заплачу. Мне действительно нужно…
Девушка резко поднимает голову. Охранники выпрямляются.
– Девушка, что вы себе позволяете? – голос становится жестким. – Антон, подойди, пожалуйста.
Черт. Черт, черт, черт.
Один из охранников направляется ко мне. Я пячусь назад, и в этот момент замечаю группу людей, проходящих через отдельный турникет слева. Человек пять, над турникетом горит табличка "Отделение переливания крови".
– Я с ними! – кричу я, бросаясь к группе.
Администратор встает.
– С кем "с ними"? Девушка, стойте!
– У меня очень редкая группа! – иду в атаку, протискиваясь к донорам. – Четвертая отрицательная!
Охранники начинают переглядываться. Девушка качает головой.
– Сейчас все с редкими группами…
– Нам правда нужна, – раздается голос сзади.
Оборачиваюсь. Врач. Немолодой, седые волосы, измученное лицо, белый халат с бейджем "Заведующий отделением". Он смотрит на меня внимательно.
– Для пострадавших с пожара, – добавляет он. – У нас как раз пациент с четвертой отрицательной. Кровопотеря серьезная.
Сердце делает кульбит.
Не потому даже, что я понимаю – Громов ранен, возможно, серьезно. А потому что я ужасно, до дрожи в коленях, боюсь всех медицинских процедур. Иголок. Крови. Всего этого.
Врач подходит ближе.
– Девушка, я вас проведу, если не врете. – Он смотрит мне в глаза, как будто видит насквозь. – Нам правда очень нужна эта группа. Проверим в лаборатории, и если подходит – окажете неоценимую помощь.
Я стою на негнущихся ногах.
Думаю о Максе, который, возможно, прямо сейчас истекает кровью. О Башне, которая продолжает рушить нам жизни. О своем страхе перед иглами и больницами.
– Хорошо, – шепчу я. – Идемте.
Мысленно молюсь, чтобы ничего плохого не случилось.
Врач кивает администратору, та что-то печатает, турникет открывается. Он ведет меня по коридору – белые стены, указатели, запах антисептика становится сильнее с каждым шагом.
Меня усаживают в донорское кресло – мягкое, откидывающееся, обтянутое кожзамом. Пытаюсь глубоко дышать, но сердце колотится как бешеное. Руки липкие от пота.
– А это не больно? – спрашиваю я, когда медсестра – полная женщина лет пятидесяти – накладывает жгут на руку.
– Совсем чуть-чуть, – успокаивает она.
– А много крови возьмете?
– Стандартную порцию. Четыреста пятьдесят миллилитров.
– Это… это много?
– Нет, милочка. Организм легко восполнит.
Она протирает вену спиртовой салфеткой. Я отворачиваюсь, не могу смотреть.
– А это долго? Процедура?
– Минут десять-пятнадцать.
– А если мне станет плохо?
– Тогда сразу скажете. Но обычно все нормально переносят.
– А вдруг у меня не та группа?
– Тогда просто поблагодарим за желание помочь.
Я не могу остановиться. Слова льются сами – любые, лишь бы не думать об игле, которую сейчас введут в вену.
– А часто люди теряют сознание? А после можно сразу идти или нужно полежать? А правда говорят, что нельзя потом тяжелое поднимать?
Медсестра вздыхает.
– Посмотрите в окошко, – говорит она, – кажется, там пожарная машина.
Я автоматически поворачиваю голову к окну. Ищу красный автомобиль, мигалки…
И почти не чувствую укол. Только легкий холодок в вене.
– Вот и все, – радостно говорит медсестра. – А вы боялись.
Смотрю на свою руку – на месте укола белеет ватка. Я смущенно улыбаюсь.
– А вы сразу кровь перельете? – спрашиваю, все еще надеясь, что моя кровь поможет Максу прямо сейчас.
– Ха! – медсестра проверяет систему. – Ваша кровь отправится в банк крови. Сначала все проверки пройдет. А пострадавшим перельют уже заготовленную, проверенную.
