– Бальзамов, сюда! – это кричал Вадим, широко открывая входную дверь общежития.

Вячеслав, прижимая к груди Дею, отлепился от иномарки и опрометью кинулся под защиту родных стен.

– Да, – голос Вадима отливал теплыми нотками, – он защищал вас, как объект своего сексуального вожделения. Ведь у вашей собаки течка. Ну, все. Мы друг друга не видели. Не хватало мне общежитских историй в личном деле.

По лестницам уже россыпью грохотали шаги. Пестрая восточная речь, словно поток бурной горной реки, в миг затопила вечерние коридоры.

– Испаряемся! – еще раз приказным тоном надавил депутат и подтолкнул Бальзамова к лифту, кабина которого, к счастью, была на первом этаже.

Оказавшись в своей комнате, Вячеслав запер дверь на два оборота. Перевел дыхание. С рвущимися от адреналина сосудами, не включая свет, подошел к окну. Выглянул, прислушиваясь.

– Джин. Джин. Место, – кричал водитель джипа.

Бальзамов видел, как пес, отцепившись от жертвы, пересек аллею и нырнул в салон. На тротуаре остался лежать корчащийся от боли человек. То, что было совсем недавно одеждой, теперь вздрагивало на ветру грязными, кровавыми лохмотьями… Видит Бог, я этого не хотел… От раздавшегося телефонного звонка сердце подпрыгнуло к горлу.

– Алло.

– Здравствуйте, Вячеслав. С вами говорит Борис Исаевич Телятьев.

– Борис Исаевич, искренне соболезную…

– Не надо слов, Слава. Там, где была душа, теперь пепелище. Поверь отцу, потерявшему единственного сына. Даже если бы разум ничего не знал, сердце все равно бы твердило: он не сам! Его убили!.. Я это не только чувствую, каждая клетка моего тела уверена в том, что его убили. Понимаешь? И я хочу, чтобы убийц нашли!

– Вы, что-нибудь знаете?

– Ничего. Кроме того, что Эдик, выражаясь его сленгом, чего-то нарыл. Что-то о трансплантации органов. Переправка за границу. Ещё он любил повторять, что Бог устроил все, как нельзя лучше. Дескать, вся информация у тебя под боком, только глаза разуй. Бедный мальчик, он так хотел стать знаменитым.

– Как Людмила Даниловна?

– Лучше не спрашивай. Опасаюсь за потерю рассудка.

– Вы пробовали обратиться в милицию?

– Конечно. Официальная версия: количество алкоголя несовместимое с жизнью. И баста. Вячеслав, не верьте этому! Постарайтесь найти убийц.

– Что-то подробнее вы можете сказать?

– Он говорил про азиатский след. Что-то про жильцов вашей общаги, которых куда-то увозят, чтобы использовать в качестве доноров. Я больше ничего не знаю. Он держал все в тайне. Ищите где-то под боком. Спасибо за соболезнование.

Короткие гудки наглухо перекрыли эфирный коридор. Бальзамов тяжко опустился на стул и потрепал косматую голову объекта сексуального вожделения всех породистых и дворовых собак округи. А потом впал в тупое оцепенение, уставившись каменным взором в одну точку, скважину дверного замка. Через час из этого состояния его вывели звонкие, короткие звуки и обрывистая, неразличимая речь. Пришлось открыть дверь. По коридору шел Хубилай, ударяя ложкой по пустой алюминиевой кастрюле. Не только во взгляде, а во всей одинокой фигуре сквозила какая-то отрешенная надломленность.

– Спите, честные художники: поэты, драматурги, режиссеры, прозаики. Поганые критики, выходите на работу, – сдавленным голосом выкрикивал Хубилай, при этом взгляд его оставался неподвижным, а голова мерно покачивалась при каждом шаге.

– Хубилай, – окликнул Бальзамов, – и тебе доброй ночи! А нет ли у тебя случайно длинной, крепкой веревки?

– Какой же степняк – без волосяного аркана. Это у вас много скарба, а по делу – ничего. А тебе зачем?

– Хочу узнать, поместятся ли на твой аркан тридцать восемь попугаев.

– Не только, брат, попугаи, но и дюжина африканских слонят. Пошли в мою комнату.

Когда настоящий чингисид отправился летать во сне над степями родного улуса, Вячеслав, перекинув через плечо веревку, подошел к опечатанной двери Телятьева. Прислушался. Тишина. Ну, с Богом. В другом конце коридора через чердачный люк он выбрался на крышу. Снег прекратился и низкие, мерцающие звезды напоминали светящиеся дыры на черном рубище ночной тьмы.

Ущербная луна вполоборота застыла над соседним домом, небрежно освещая человека на крыше общежития.

Найдя подходящую скобу на вентиляционной трубе, Бальзамов прикрепил к ней конец веревки и начал спускаться, упираясь ногами в стену… Ага, ну вот и нужное окно. Только бы не было заперто на шпингалет… После легкого нажатия, рама, скрипнув, подалась внутрь. Повеяло тошнотворным холодком… Неуловимый, неописуемый запах смерти, знакомый с детства. Запах кончины, который ни с чем не перепутаешь.

Осторожно ступив на подоконник, Вячеслав скользнул в непроглядный зев безжизненного пространства… Всклокоченная кровать… И весь Кавказ, как смятая постель… Вспомнились строки любимого Эдькой Пастернака… Пепельница с окурками. Банка из-под «джин-тоника». Компьютер, под слоем вдвое сложенной пыли. Ищи, Бальзамов, ищи.

Книги – на столе, на полке, на полу у изголовья кровати. Думай, Бальзамов, думай. Пройдись по шкафам. Так. Ничего, что могло бы заинтересовать… Он сел за стол и, опершись локтями о полировку, уронил лицо в ладони. Захотелось потянуться, успокоиться, странно, но страха, почему-то, не было. И тут, под носком ботинка вначале тренькнуло. А потом с характерным стуком упала и покатилась по шершавой поверхности пола, с половицы на половицу, пустая бутылка из-под водки… Ну-ка, ну-ка, подь поближе. Что мы имеем? Что имеем, то и введем. Итак. Водка «Бахус», Смоленского ликероводочного завода, дата выпуска 4.04.96. А, что под столом? Да здесь еще три. Неужели Эдик пил эту гадость? Ни в жисть не поверю. А вдруг пил? Тогда с кем? Все-таки уже что-то. Ладно. Пора выбираться из этой обители смерти. Он все вернул на свои места. Поднялся на подоконник и, прикрыв за собой раму, стал карабкаться по веревке на крышу.

…Конная лава, развернув могучие крылья, бросилась в атаку. От края до края горизонта не было ничего, кроме дикого степного войска. Шли опятиконь, поставив на свободных лошадей войлочные рулоны, тем самым увеличивая свою численность в глазах неприятеля в пять раз. Впереди летучая, легкая кавалерия, оснащенная только луками, стрелами и волосяными арканами. Наконечники стрел разные. Серповидные – для подрезания конских сухожилий. Заточенные под тупым углом – для того, чтобы травмировать, с последующим пленением. Заточенные под острым углом, четырехгранные – для смертельных ран. Нет в мире ни одного панциря, способного противостоять монгольским стрелам. Нет во Вселенной ни одного народа, способного удивить мир более талантливыми стрелками, чем монголы. Сейчас легкие всадники закружат знаменитую карусель – это когда одна волна, выйдя на убойную позицию, выпустит смертоносный ливень и уйдет на фланги, а другая, с заряженным оружием займет ее место. И так много раз. Жалить и откатываться. Пока неприятельский строй не смешается, обнажив бреши. Пока их боевые кони не начнут сбрасывать и топтать всадников. Пока воины не начнут роптать на командиров. И только после этого в бой вступит тяжелая конница, составленная из представителей древнейших и знатных родов. Боевой клич «урагх» заставит трепетать шатер Вечного синего неба, наполнит каждое сердце радостью боя. Степь озарится сверкающими доспехами и обнаженными клинками. Земля содрогнется до основания под копытами коней, несущих всадников в сабельную схватку. Как нож в масло войдет копье монгольского войска в тело вражеских построений. Фланги с двух сторон стиснут противника, и начнется избиение. Всадник на белом арабском скакуне, в серебряных доспехах не единожды пройдет сквозь неприятельский строй, тяжелым, кривым мечом прорубая себе дорогу. И вот враги бегут, бросив оружие, давя друг друга. Стонут раненые. В страшных позах застыли убитые. О, эта сладость погони. Под ударами тяжелого меча, головы слетают с плеч и катятся арбузами по истоптанной степи. Всадник на белом коне первым врывается в лагерь. Спрыгивает на землю и откидывает полог ближайшей юрты. Там, забившись в угол, дрожит испуганной ланью молодая женщина. Он срывает с пленницы одежду и впивается в ее вишневые уста. Валит на шкуры. Пьет и пьет из набухших сосков нектар нежной, молодой плоти. Прильнув к животу, вдыхает запах кожи. Еще ниже – око вселенной, окруженное тонкими кольцами волос. Губы ненасытно целуют внутреннюю часть бедер. Жарко хрипя, победитель задирает кольчужную юбку и высвобождает измученный долгим воздержанием, набухший до невероятных размеров, лингам. Берет ноги женщины под колени, поднимает, закидывает на свои окольчуженные плечи и врывается в лоно. Красивые полные бедра с маленькими звездочками вен обвивают мужской стан. Пленница, выгнув спину, стонет от боли и сладострастия. Удар за ударом. Медленные и плавные толчки сменяют частые и отрывистые. Запах девственной крови щекочет ноздри и дарит ощущение счастья. Воин переворачивает жертву на живот. Одной рукой стискивает ягодицу, а другой берет за волосы и ставит на колени. Удар за ударом. Женщина отвечает взаимностью, двигаясь навстречу ударам лингама. Судорога одновременно сотрясает оба тела, заплетенные в жаркий узел. В руках мужчины кинжал. Нужно вспороть живот, чтоб не понесла. Чтоб не родила и не воспитала врага для его племени. Он смотрит в глаза жертве, на руки, обнявшие колени и понимает, что не сможет убить. «Когда вернусь из похода – будешь моей женой». Кинжал с шипением входит в ножны. Через мгновение полог юрты за мужчиной падает, закрывая, огораживая будущую мать прочно от всего мира.