Кажется, я еще сильнее упал в ее глазах.

Но у меня есть план. Если гора не идет к Магомету, то Магомет пойдет в деканат и нечестными методами достанет адрес этой строптивой, прекрасной горы.

И тогда моей белобрысенькой горе уже никуда от меня не деться. Я позволю ей немного поцарапаться. Но в конце концов она снова будет в моих объятиях. Я сделаю все, чтобы она это поняла…

Горячие струи душа приятно ласкают разгоряченную кожу, смывая напряжение этого бесконечно долгого дня. Но даже вода не может смыть навязчивую картину: Чеширский, стоящий в облаке табачного дыма, окруженный стайкой восторженных студенток. Его улыбка, расслабленная поза…

– Меня окрутил, потом сестру мою идиотку… – рычу, с силой выкручивая кран. – А теперь вот вообще в цветник попал… ррр… бесит до чертиков!

Выхожу из душа, крупные капли воды скатываются по плечам и спине. Я стряхиваю мокрые пряди волос с лица. Кати дома нет. Она наверняка со своим Степашкой, и у них все серьезно, все по-взрослому. Молодец, смогла его привязать, позволить себе быть счастливой.

А я? Хотела бы и я также любить. Легко и безоглядно. Сердце предательски ноет, и перед глазами снова возникает его образ. Не сегодняшний, наглый преподаватель, а тот, прежний Мирон. С теплым взглядом и руками, которые обнимали так, чтобы весь мир исчез.

– Да чтоб тебе пусто было! – рычу, трясу головой, пытаясь развеять наваждение.

Внезапно раздается звонок в дверь.

– О! Пицца приехала! – настроение мгновенно улучшается.

Сегодня я решила устроить себе праздник непослушания. Никаких диет, никаких мыслей о завтрашнем дне. Захотелось просто полениться и дать волю чувствам. Плотнее кутаясь в мягкое банное полотенце, я шлепаю босиком по прохладному полу, чтобы открыть. Пока вожусь с замками (наши с Катей отцы щедро отсыпали денег компании, занимающейся безопасностью, и теперь наш дом как крепость), я предаюсь сладким мечтам.

Вот сейчас возьму эту пахнущую дымком и сыром пиццу, включу какую-нибудь душещипательную турецкую мелодраму и буду плакать над чужой драмой, чтобы не думать о своей…

Или не буду.

– ЧЕШИРСКИЙ?! – вместо уставшего мальчика-курьера на пороге стоит он. Тень моего прошлого, призрак моих несбывшихся надежд.

Что он забыл у меня дома?! Резко, со всей силы толкаю дверь, чтобы захлопнуть ее. Но мужчина успевает поставить ногу в проем, блокируя мою попытку.

– Уходи! – цежу сквозь зубы. По телу пробегает холодок. – Сейчас же!

– А как же обращение на «вы», Ирина Всеволодовна? – Мирон зловеще сверкает глазами и с легкостью толкает дверь, заставляя меня отступить.

Я отпрыгиваю назад, узелок полотенца на груди ослабевает, и оно грозит соскользнуть. Подхватываю его и прижимаю к груди, чувствуя, как пылает лицо. В глазах Чеширского вижу похотливый блеск, а у меня в душе поднимается паника.

– Мы просто поговорим… о вашей дисциплине… – его пристальный взгляд скользит по моим голым ногам, заставляя кожу гореть, – и успеваемости.

– Давайте завтра, сейчас я жду пиццу, да и собаку я не нашла, – начинаю тараторить первое, что приходит в голову, – а кошка еще не выздоровела, представляете? Так что дома карантин. Ветеринар сказал никого не пускать.

– У вас же собака болеет, а кошка сбежала, – Мирон опирается плечом о дверной косяк, и его губы растягиваются в насмешливой улыбке, – да и кошачьи, или собачьи, болезни, насколько я помню, не передаются человеку.

– Бешенство передается! – парирую, сама понимая, что несу чушь. – Вы плохо знаете биологию!

– Или зоологию? – он тихо смеется.

– Это все неважно! Я хочу спать и планировала лечь вот прям сейчас, – продолжаю врать на ходу, – а вы мешаете. Завтра не удивляйтесь, что я опоздала…

– Так я за тем и приехал, – Чеширский делает уверенный шаг вперед, заставляя меня отпрыгнуть, – чтобы проверить ваш будильник, Ирина Всеволодовна. Чтобы не дай бог не разрядился. У нас, конечно, завтра занятий нет, но было бы некрасиво так подставлять Петра Валерьича…

– Он сам постоянно опаздывает, – фыркаю, отступая к стене.

– Ему восемьдесят, думаю, можно простить, – улыбка Чеширского становится еще шире и опаснее.

Каким-то непостижимым образом Мирон уже внутри. Он стоит в моей прихожей, заполняя собой все пространство.

В дверной проем просовывается голова парня-курьера. Да чтоб тебя! Опоздал на пять минут, а теперь моя квартира в осаде. Вернее, крепость уже почти пала…

– Пиццу заказывали? – устало спрашивает, небрежно жуя жвачку.

Его взгляд цепляется за меня. За мои голые плечи, ноги, полотенце, которое вдруг кажется смехотворно маленьким. Глаза курьера вспыхивают нескрываемым интересом.

– Заказывали, сколько с меня? – Чеширский резко разворачивается, заслоняя меня своими широкими плечами.

– Оплачено, – гундит тот.

– Отлично. До свидания, – Мирон почти выхватывает у него картонную коробку и решительно захлопывает дверь прямо перед носом ошарашенного курьера.

– А чаевые? – хмурюсь, потом машу рукой. – Хотя, черт с ним, из-за его опоздания. Ты… ой, пардоньте, вы тут что делаете?

– Я все равно был бы тут, Ирина Всеволодовна, – в голосе Чеширского слышится торжество, он сбрасывает ботинки и без приглашения направляется на кухню, – вы переехали? Неплохая квартирка.

Так, быстро выгнать его не получится. Что же делать?! Мать честная! Ныряю обратно в ванную и хватаю Катькин банный халат. Он мягкий, пушистый и пахнет ее любимым гелем для душа.

Ого! Да я в нем тону! Прекрасно! Завязываю пояс намертво и выхожу с видом неприступной крепости. Чеширский сидит за кухонным столом, как у себя дома. Развалился. Весь такой… такой уверенный в себе и чертовски привлекательный.

Сглатываю ком в горле.

– Вам лучше уйти, Мирон Генрихович, – складываю руки на груди, стараясь, чтобы голос звучал твердо, – я собиралась спать.

– А это – он указывает взглядом на дымящуюся пиццу с салями, – на ночь кушаете? Опасно для фигуры.

Мужчина встает, и каждое его движение наполнено хищной грацией. Чеширский подходит ко мне, и мое сердце снова бросается в галоп. И эти предательские бабочки в животе порхают, словно с ума сошли! ФУ, ИРА!

– Вас мой режим питания не касается, – фыркаю, отступая, пока не упираюсь спиной в косяк двери, – подите прочь!

– Бока отрастите, Ирина Всеволодовна, – голос Мирона становится ниже, бархатным и опасным, а ладони ложатся на мою талию поверх толстой ткани халата, – и попу… испортите.

– У меня быстрый обмен веществ. А если не прекратите домогаться, я в полицию пойду… – голос звучит все тише с каждым словом.

– Уже было… не прокатит, Ирина Всеволодовна, – его взгляд становится диким, одержимым.

Пробую выскользнуть, но сильные руки сжимают меня слишком крепко. Все тело откликается на это прикосновение постыдной, горячей волной, затуманивающей разум. Но где-то в глубине еще тлеют угольки здравого смысла.

– Не знаю, что там у вас с кем было, но я…

– Это ты мне расскажи, что там у меня было, – хрипит Мирон, и его дыхание опаляет мою кожу, – ты ведь лучше знаешь, Иришка…

– Вы фамильярничаете, Мирон Генрихович, – шепчу, глядя на его губы, и машинально, нервно облизываю свои.

Он замирает. Смотрит, завороженный, как я увлажняю сначала нижнюю губу, затем верхнюю.

Слишком близко! СЛИШКОМ! ОПАСНОСТЬ!

В голове визжит сирена, но тело отказывается слушать.

– Нет, я просто беру свое, – Чеширский переходит на низкий, горловой рык и пытается наклониться для поцелуя, но я в последний момент уворачиваюсь, и его губы лишь опаляют кожу у моего виска.

– Тут нет ничего вашего. Кажется, вы ошиблись городом, страной и девушкой! – выплевываю, пытаясь вырваться.

– Ничем я не ошибся, – Мирон одной рукой обхватывает мое лицо, большим пальцем грубо проводит по моей нижней губе. – Ты моя. Была ей и будешь… моя клубничная девочка. Всегда.