Серия «Красные тетради»

© Дария Беляева, текст, 2026

© ООО «Издательство АСТ», 2026

Срач она под конец жизни, конечно, развела знатный. Бутылки повсюду, огрызки, осколки, обрывки – умереть не встать. Ну, она и не встала.

И странно было сидеть на кухне, и глядеть в окно, и видеть пейзаж моего детства, поросший обширным и плодородным Митинским кладбищем. А в детстве моем то ли не возникло оно еще, то ли не разрослось так – не помню. Ну чисто как в том анекдоте: раньше я жил напротив кладбища, а теперь живу напротив своего дома.

И я думал: славно оно вышло – далеко ее везти не надо будет, и друзей да родственников у нее не осталось – чисто сами, по-семейному сходим.

Луна в окно светила полная, жирненькая, и снег шел, крупными такими хлопьями, в этот-то момент я и понял, как соскучился по зиме, по белизне этой, по тому, какой она приносила покой.

Гроб стоял на кухонном столе. Оно, конечно, не очень хорошо, но квартирку-то мы собирались продавать сразу, как по сроку можно станет, и деньги делить, так что, в общем и целом – ничего такого страшного.

Стемнело, а свет никто не включал, сидели, значит, в темноте – три стула вокруг разложенного стола, пепельница на подоконнике, полная окурков, и холод собачий, и бутылка водки под столом – там она и стояла, когда мы пришли, еще непочатая, и сильно мне хотелось ее раскупорить, да и ситуация располагала.

А гроб был отличный прям, сам себе б такой подарил на день, ну, не рождения – смерти, скажем. В этом смысле Юрка постарался хорошо. Он, причем, хотел сначала, чтоб как в кино американском, чтоб верхняя часть откидывалась, но я сказал: зачем ей этот кабриолет иностранный, давай-ка мы, это, ее по-русски проводим.

Как оно надо.

В общем, в итоге выбрали нормальный, как принято, но блестящий хорошим лаком на хорошем дереве, мощный такой, чтоб мамке не стыдно было. Впрочем, она у нас бесстыжая была – проблема небольшая. И все-таки хотелось красивого.

Красиво она не жила, но начинать никогда не поздно, а?

Ну вот, что я и говорю, сидим, сидим, свет не горит, одна горит только луна, и снег хлопьями с неба сыпется – прям на Митинское кладбище, туда, где ей и лежать теперь веки вечные.

Мне она противна не была – она же сделанная, то есть, не так выглядела, как оно по природе бывает. По природе бывает всяко, а она выглядела сносно.

Будто бы и красивее даже, чем в жизни, вышла. Может, из-за того, что мимики нет никакой. Такое спокойное лицо, широкое, скуластое, но в чем-то и нежное даже. Без прижизненных ее вот этих гримас то ли боли, то ли злости. Бледная с желтоватым – как та луна. Но волосы красные, девка моя давних лет, парикмахер, называла это «бытовой рыжий», такой неаккуратный, яркий, красновато-оранжевый цвет.

Таковой и помню новопреставленную – искусственно-рыжая, с вытравленными до полной неликвидности волосами проволочного качества. Да они на ощупь были как шерсть мертвой кошки еще за двадцать лет до ее кончины.

И я никак не мог выкинуть из головы вот какой вопрос: какой у нее настоящий цвет волос?

Я этого не знал.

И узнать я этого больше не мог. Карточек не осталось никаких.

По нам тоже не скажешь – мы же все на отцов похожи, ни кровиночки от нее.

И это не давало мне покоя, как заевшая в голове песня, как забытое слово. Ну не мог я смириться с утратой – истины о том, какого цвета были у нее волосы.

Пахла она не мертвечиной – запах потравили хорошо, не свежатинкой, не тухлятинкой, а резкой химией да чем-то косметическим, как без меры накрашенные девицы на дискотеках.

Сели мы за стол, как-то невольно заняв места своего детства. Юрка, как всегда, у двери, я – у окна, в которое теперь можно было мечтательно глядеть на финал всех дел человеческих, а Антон – спиной упираясь в старую газовую плиту. Это было странно. Взрослые мужики, старшему, вон, тридцатник, а все там же. Ох, жизнь есть жизнь, она же – колесо. Верти его, сколько хочешь, но пока находишься внутри – всегда придешь на то же место, откуда начал, как только лишь чуть расслабишься.

Юрка сидел явно вмазанный – это по нему было хорошо видно. Зрачки крошечные, как иголкой проковыряли, и характерная расслабленность мышц лица, я ее хорошо распознавать умел. Так что Юркины секреты мне были не тайнами, и я наслаждался всезнанием своим, но и затосковал – от того, в какую он беду влез.

Антону хмурый без надобности – он и без него залипал на обои периодами. Лицо Антона, как в детстве, так и сейчас, редко что-нибудь выражало. Ну вот: одна мертвая мамка, и два полудохлых брата, ну и я, живчик. Живее всех живых, в одном ряду с Цоем и Лениным – навсегда.

Так сидим мы, а я думаю о волосах, которые как шерстка мертвой кошки, только красно-рыжие, каких в живой природе ни у кого мне знакомого не бывает.

Не могу отвлечься.

Луна еще эта, ну, и ее лунное лицо, желтовато-белое и с тремя оспинами-кратерами. Мне как-то не вспоминалось ни плохое о ней, ни хорошее. Плохого накопилось много, очень много. Хорошего – ну, можно было покопаться в закромах своей памяти и выудить оттуда помятую конфетку, завернутую в грязный фантик. Помню, как она их доставала – до странности длиннопалой рукой из грязного мужского пальто, которое досталось ей от первого мужа – Антонового отца.

Так да, ни плохое, ни хорошее – только крашеные рыжие волосы. Захотелось отрезать прядь, растворить чем-то краску, узреть свет истины, что ослепит меня, но я быстро понял – это уже ебанатство. Останови мысль, а то приедешь куда-то совсем не туда.

Вот папаша мой – он уже доехал.

А Антонов папаша не доехал, но не суть – дойдем еще до этого. Не хочу, чтоб оно очень запутано получилось, хотя получится, конечно – таковы они, семейные дела – ничего запутаннее них в мире нет.

В общем, мои мысли – мои скакуны, и чтоб остановить их на скаку – нужна была мне баба. Кстати, я ее скоро нашел. Очень неожиданным образом.

Короче, захотелось мне разогнать молчание, ну я и говорю:

– Ушла Катька в страну вечной охоты.

Они все молчат. Юрка не здесь, Антон только взгляд на меня перевел. Не скажу, что по глазам увидел, как он недоволен – по его глазам ничего не видно.

Ну, думаю, вы прекрасная публика.

– Что можно о новопреставленной сказать, кто слово возьмет?

Молчат. И подумал я: а вы меня так-то слушаете? Или, может, не слушаете вы меня?

Брат должен брата слушать, тем более в такие вечера, а то неловко получается. Ну я и говорю:

– Тогда я скажу. Любила мамка по хуям скакать, и мы с вами – прямое тому подтверждение.

Тут-то Юрка и заговорил, чего я и ждать – не ждал. Он то ли стишок процитировал, то ли песню, врать не буду, потому как все еще не знаю.

Да только никого она не любила. Ну да и не в любви суть, не любовь вращает мир, а кровь. Родная кровь, пролитая кровь, кровь в жилах, и всякая прочая кровь.

Теперь разгоним слегка туман над историей этой. Собственно, в восемнадцать годков по очевидному к тому времени залету вышла мать моя за Костю Волошина, и тем нарушила заповедь, чтимую в тех кругах, откуда мать вылезла, – заповедь не ложиться под мента. От столь противоестественного союза явилась на свет не игрушка, не зверушка, а брат мой, Антон, старшенький. Этот Костя Волошин, он был качественней всех, да только разбился в Антоновы четырнадцать на одном из срединных километров Чуйского тракта – по пути к родственникам в Бийск. А дорога эта – такая красивая, одна из самых красивых дорог в нашей стране – сам я не видел, но весьма впечатлен отзывами видевших.