– Ты ещё доживи до него. Тебе крупно повезёт, если ты сможешь подступить к святому городу, не загнувшись от чёртовых болезней, провались они в преисподнюю.

Уже столько народу умерло, у утолийцев я слышал, что замучились хоронить, и у гермийцев дела не лучше, вчера только тринадцать закопали, прям на дороге на моих глазах. Не дай бог до нас это зараза доберётся… – сказал кривоносый воин, тут же возведя руки к небу, за ним повторили все остальные.

– Да-а… подохнуть раньше времени не мудрено! К тому же завтра с самого утра предстоит первая настоящая битва, – едва не шёпотом произнёс Пьежан, не достигнувший ещё и двадцати пятилетнего возраста.

– Верно брат, завтра предстоит горячий денёк, может статься, не увидимся больше.

Хотя до ужаса не хочется отдавать богу душу в первом же сражении, – покачал головой беззубый забияка.

– А по мне, так наплевать, что там будет. Убьют, так убьют. Мне терять нечего. А жив останусь, тоже радости мало, – вдруг проговорил до селе молчавший Арамон, чем обратил на себя сразу все взгляды.

– Ты что такое говоришь, дружище? Жить всем хочется, хотя и непросто это в наше время, – возразил Леу.

– Меня жизнь особо не жалела, поэтому я не буду горевать, если потеряю её, – отозвался человек со шрамом.

– Что же такого случилось с тобой, если ты можешь сказать подобные слова? – удивлённо спросил Храбор.

– А я устал от жизни, – отрезал Арамон.

Никто из присутствующих более не решался задавать ему дальнейших вопросов. Кто-то налил в глубокую чашу вина, пустив её по кругу.

– Вы как хотите, а я отправляюсь спать, – сообщил всем позёвывая Леу, поднявшись с походного табурета.

– Пожалуй, я тоже, – присоединился к нему Анрис. – Надеюсь, завтра не будет проклятых дождей, – растаяли его ворчливые слова.

Постепенно вся компания стала расходиться под шатёр.

– Да, надо выспаться перед боем, завтра силы нам пригодятся, – промолвил Осагон.

– А чтобы они были, надо обязательно помолиться создателю перед сном, – поделился блондин.

– У нас тут стая братьев миссионеров обретается, вот они пусть и молятся. Их, господь скорее услышит, чем нас, – отмахнулся рыжий уходя.

Вскоре остался один Арамон, он ещё долго смотрел в ночное, полное звёзд, бесконечное небо. На сердце у него царила такая же бесконечная пустота сравнимая с отрешённостью.

Земля, охваченная агонией и столпотворением, задыхалась от хаоса, поглотившегося своей кровожадной, прожорливой, ненасытной пастью. Всё вокруг звенело, стонало и кричало от безудержной и беспощадной битвы, разверзшейся под серым, безмятежным небом. Две армии, столкнувшись друг с другом, яростно резали, кололи, рубили направо и налево, уничтожая всё, что попадалось на глаза. Повсюду стоял, разносясь во все стороны, оглушающий звон мечей, сабель, топоров и клинков.

Раздавались вопли и крики воинов, утопавших в клубах пыли, поднятых копытами коней, беспрестанно ржущих, поднимавшихся на дыбы. Убивали не только люди, и их скакуны ненамеренно, оказавшись в общей свалке, давили копытами, не разбирая ни чужих, ни своих. На пеших воинов падали всадники, поражённые вражеским копьём или мечом, падали мёртвые и раненые, безголовые, либо пронзённые в самое сердце тела, неспособные удержаться в сёдлах. И падали сами лошади, придавливая мощным туловищем каждого застигнутого врасплох. Ужас и кровь заливали сейчас оружия, тела, траву, лица, окрашивая всё и всех в единый красный, с ума сводящий цвет.

Но те, кто остервенело рубил и кромсал, всаживая холодные, незнающие жалости стальные лезвия орудий в шеи, ноги, животы и сердца врагов – уже просто не обращали на этот цвет, заливавший их глаза с одеждой, никакого внимания. Они орали и рычали, с безрассудством таращась на противостоящих им. А когда в бою теряли оружие, то голыми руками впивались в горло врагу, чтобы выжить, получить трофей и дальше биться. В этом установившемся безумии уже никто не разбирал течение времени, для всех существовала лишь одна данность, убить как можно больше противников, прежде чем тебя уложат самого. Поэтому рубились светоносцы с бутарами гневно, бешено, беспощадно размахивая мечами во все стороны. Поэтому трава под их ногами уже давно принявшая красно-бурую окраску была усеяна смертными, искалеченными, израненными телами их воинов и их врагов. Пир для воронья со стервятниками готовился не на одну неделю… А это торжество смерти, всё продолжалось и продолжалось, сопровождаемое бесконечным звоном стали о сталь.

Музыка железа, рассекавшая кости с треском проламывающая рёбра, со скрежетом влетающая в животы, с хрустом пробивающая черепа, заставляла глохнуть это ревущее и стонущее людское море. Уже не было ясно, кто рухнул, подкошенный топором, кого затоптали кони, а кто упал, поскользнувшись на мокрой траве, задавленный самой толпой. Сначала битвы у обеих армий имелось различимая одежда, после многочасового побоища – кровь уравняла всех. Её было как грязи после бурного дождя, так что бело-синие накидки светоносцев и горчичные у защитников Минеи стали одного цвета. За которым не просматривалось, нарисованных и нашитых солнц у светоносцев. Вопли ужаса, агонии, страдания, вырывались из бившихся людей на всех языках, эти мучительные крики звучали равно, потому что боль от разрубленных на части рук, ног и грудных клеток, все чувствовали одинаково.

Погибших, изувеченных тел было столько, что сбитые с ног в них падали. Пешие рыцари спотыкались о своих мёртвых союзниках, наступая на воинов Бутаристана.

Только к вечеру, после многочасовой резни, бутарская армия была полностью разбита и в Минею ворвалось полчище защитников веры Света, неся впереди себя флаги с солнцами, с которыми всё закончилось. А с мирного вечернего неба ливнем хлынул дождь, омывая и оплакивая тела тех, кто уже никогда не поднимется и не уйдёт с этой земли. С тех же, кто остался жив, его тугие хлёсткие струи уже не смогли смыть всю кровь, которой обильно пропиталась их налатная одежда.

Победители, оказавшись в павшем городе, принялись безжалостно истреблять всех, кто казался им хоть сколько-нибудь опасным. В Минее начался истинный жесточайший произвол. Рыцарские ордена под командованием своих магистров с криками "Во имя Света!" врывались в дома мирных жителей, занимаясь там откровенным бесстыдным разбоем, не гнушаясь убийством беззащитных людей. Это делали все. Все – кроме человека, давшего распоряжение подвластному войску занять все подступы к захваченному городу, чтобы не один вражеский воин не смог покинуть его незамеченным. Снегин Шустский в разбитом шлеме, наверху которого блистала золотая корона. В бурой от крови кольчуге, поверх которой на синим сюрко проглядывал заляпанный засохшей кровью большой вовсю широкую грудь золотое солнце. Он обещал лично наказать каждого, кто ослушается его приказа. А тот гласил: стоять на месте, охраняя территорию Минеи по всему периметру, по улицам не шастать, жителей не убивать, в бой вступать только при появлении выживших бутарских защитников и прочих вооружённых людей. В остальном же царил полный хаос, ведь даже среди сенийских рыцарей нашлось немало тех, кто выслушав приказания магистра тут же его нарушал, мчась на грабёж ближних домов, стоило только Снегиану скрыться, ускакав вглубь города.