— Я в этом сомневаюсь, — ответил старик, который при помощи Ивариуса разделся и лег в постель. — Я в этом сильно сомневаюсь, и потому позволь мне принять некоторые меры. Укрой меня хорошенько и приготовь мне мяты; затем отправляйся к моему нотариусу и скажи, чтобы он пришел сюда в семь часов с половиной; оттуда ты сходишь к госпоже Лансгер, ну… ты знаешь? — При этих словах старик сделал Ивариусу знак, который легко можно было понять. — И попросишь ее прийти сегодня вечером между девятью и десятью часами. Мне нужно ее видеть. Бог знает, что может случиться, а у меня есть дела, которые я должен передать только ей.

— Все будет исполнено.

— Потом попроси священника нашей церкви прийти ко мне между одиннадцатью часами и полуночью.

— Вы что, уже считаете себя умирающим?!

— Делай все, что я говорю; ты знаешь, что в мои лета нужно все предусмотреть. Я не утверждаю, что умру от этой болезни, но может случиться, что умру, а я хочу умереть как истинный христианин. Теперь ступай и поскорее возвращайся.

Ивариус вышел. Заметим, что он не был печален, как должен быть печален человек, переживающий из-за близкой смерти своего благодетеля. Быть может, он считал, что больной преувеличивает опасность своего положения, потому как невозможно поверить в такое равнодушие со стороны Ивариуса. Как бы то ни было, помощник надел свой широкий плащ и отправился исполнять поручения доктора. Серван погрузился в размышления и так ими увлекся, что не услышал, как спустя полчаса Ивариус вернулся. Слуга тихо приблизился к постели своего господина, думая, что тот спит, но, увидев, что глаза его открыты, сказал:

— Я выполнил все ваши поручения.

— Ты видел нотариуса?

— Он придет к вам в семь с половиной часов.

— Ты был у госпожи Лансгер?

— Да.

— Она придет?

— В девять часов.

— А священник?

— С одиннадцати часов до полуночи.

— Хорошо, теперь открой шкаф и вынь склянку под литерой «А».

— Вот она.

— Наполни маленькую склянку, которая стоит рядом, а большую с остатком жидкости выбрось.

Ивариус открыл окно, выбросил склянку, которая при этом разбилась, и опять закрыл окно.

— Дай мне эту склянку.

Доктор спрятал ее под подушкой и спросил:

— Который час?

— Шесть.

— Иди поужинай и потом приходи ко мне. Я должен тебе дать еще кое-какие поручения.

— Я могу исполнить их до ужина.

— Нет, все следует делать в положенное время — вот уже двадцать лет, как мы ужинаем всегда в один и тот же час. Ступай, но возвращайся поскорее.

Оставшись один, доктор снова предался размышлениям. Через четверть часа помощник вернулся.

— Ивариус, — сказал ему хозяин, подавая ключ, — открой верхний ящик этой шифоньерки. Там есть письма.

— Да.

— Подай их мне.

— Но здесь много пакетов.

— Дай самый толстый.

Ивариус выполнил просьбу доктора. Тот положил его под подушку рядом со склянкой.

— А другие письма? — поинтересовался помощник.

— Сожги их. Писавшие их умерли, и я, по совести, не могу отдать их наследникам.

— Не хотите ли вы еще что-нибудь приказать?

— Хочу. Сегодня вечером перед уходом госпожи Лансгер я попрошу пить; ты вольешь в стакан с водой десять капель из склянки под литерой «B» — она стоит рядом с той, которую ты взял первой, — и потом незаметно выбросишь ее в окно. После того как я умру, ты отдашь сыну прокурора бумаги, лежащие в моем бюро. На них написано: «Франциску». Ты понял?

— Да.

В эту минуту постучали в дверь.

— Отвори, это должно быть, нотариус.

— Что с вами, доктор? — воскликнул, входя, нотариус.

— Милый друг, я хочу составить завещание.

— Что за мысль!

— Мысль весьма естественная, ведь я уже стар, к тому же болен, потому и намерен составить завещание. Останься с нами, Ивариус; то, о чем мы станем говорить, ты можешь и даже должен слышать.

Нотариус сел по приглашению Сервана.

— Чтобы завещание было неоспоримо, лучше, если оно будет написано собственноручно; не так ли?

— Без сомнения.

— Итак, я напишу его сам, потрудитесь продиктовать мне принятую форму.

Нотариус продиктовал. Когда с завещанием было покончено, доктор прибавил:

— Может статься, что я не умру от этой болезни, но, тем не менее, это будет мое единственное завещание. Я его прочитаю, и вы оставите его у себя, мой любезный друг.

И доктор Серван прочитал вслух то, что написал. Он имел около двенадцати тысяч франков дохода, которые завещал Ивариусу с условием, чтобы тот выдавал внуку старой Жанны ежегодную пенсию в тысячу экю и по смерти оставил бы тому весь капитал, если умрет, не имея детей. Ивариус плакал от благодарности.

Завещание было запечатано, и нотариус унес его с собой. Все это заняло гораздо больше времени, чем нам потребовалось на описание происшедшего, и едва нотариус вышел, как опять постучали в дверь.

В комнату вошла высокая, худая и совершенно седая женщина, одетая в черное. При одном взгляде на ее большие черные глаза и отточенные черты лица становилось ясно, что в молодости она была чрезвычайно хороша собой. Это была госпожа Лансгер. Когда она вошла в комнату больного, тот попросил Ивариуса удалиться.

— Вы посылали за мной, мой любезный Серван, — сказала посетительница, сев у постели доктора. — Вы больны?

— Да.

— Я надеюсь, не опасно?

— В мои годы любая болезнь опасна. Я хотел видеть вас, потому что мне тяжело было бы умереть, не простившись с вами, любезная баронесса. Кроме того, у меня есть касающиеся вас бумаги, которые я хотел бы вам вручить.

— Неужели я единственная женщина, которой вы хотите вернуть подобные бумаги? — с улыбкой произнесла баронесса.

— Единственная. Вы знаете, что я всегда питал к вам слабость.

— Не будем об этом, доктор.

— Вот письма, расположенные в порядке очередности: первое из них датировано первым февраля 1780 года. Чудное было время!.. Последнее написано в июне того же года. Это недолго продолжалось, баронесса.

— Но мне кажется, любезный доктор, что тогда прекратилась лишь переписка.

— Это правда, но я и говорю только о письмах. Вот они, заберите их.

Баронесса открыла одно из писем.

— Любовные письма, — задумчиво проговорила она, — похожи на зеркало, в котором старая женщина снова видит себя молодой. Я всегда буду хранить это зеркало, доктор… Бедный друг мой, как мы оба переменились! — добавила баронесса, подавая доктору руку.

— Вы сделались религиозной.

— А вы ученым.

— Вместе нам сто тридцать лет.

— Ах, друг мой, все в мире меняется!

— Послушайте, у меня есть к вам одна просьба.

— Какая, друг мой?

— Я умру, это уже точно.

— Что вы говорите!

— Это не должно вас удивлять. Мне хотелось бы, чтобы вы покинули этот дом не раньше чем я умру — тогда вы будете уверены в моей смерти.

— К чему это?

— Узнаете позже; пока удовольствуйтесь тем, что я вам сказал. Согласны ли вы?

— Вы хотите этого, мой бедный друг? Конечно, я согласна, но надеюсь, что ваше предсказание не сбудется.

— В час после полуночи я умру.

— Ах, боже мой! Кто проводит меня домой в такую пору!

— Прекрасно, баронесса! — воскликнул доктор и позвонил.

Вошел Ивариус.

— Друг мой, — обратился Серван к своему ученику, — после того как я умру сегодня ночью, ты проводишь баронессу домой.

— Слушаюсь, — мрачно сказал Ивариус.

— Дай мне пить.

Ивариус налил ему в стакан питья, вынул из шкафа склянку с жидкостью, десять капель которой влил в питье, и подал больному.

— Хорошо, — сказал доктор, — теперь ты можешь удалиться.

Ивариус ушел, забрав с собой склянку. Баронесса сидела, потупив взор.

— О, не стыдитесь своих слов; вы были откровеннее, чем того желали, вот и все. Теперь, когда вы уверены, что вас проводят домой, даете ли вы мне слово, что останетесь до условленной минуты?

— Клянусь вам!

— Хорошо. А пока потрудитесь побыть некоторое время с Ивариусом. Сейчас придет священник, я должен покаяться в тех счастливых воспоминаниях, которые меня только что взволновали. Когда он удалится, вы вернетесь ко мне.