16 октября 1859 года небольшое застолье у Уайлдингов было прервано появлением вконец запыхавшегося курьера с сообщением для Роджера.

– Капитан О’Нил, полковник Стюарт велел вам немедленно поднять отряд по тревоге. Какой-то гнусный аболиционист по имени Джон Браун вместе с шайкой мятежников захватил арсенал в Харперс-Ферри и пытается поднять восстание рабов.

Роджер вскочил со стула.

– Проклятие!.. Прощу прощения, дамы и господа. Вы слышали, что сказал капрал, и, надеюсь, понимаете серьезность ситуации. Война, как видно, вот-вот постучится в двери.

Новость произвела угнетающее впечатление, и вечеринка быстро подошла к концу. Проводив последнего гостя, Равена последовала за родителями в гостиную выпить перед сном подогретого вина.

Дворецкий Гордон, кухарка и другая обслуга быстро освоились с английскими привычками в еде и напитках. А Уайлдинги, со своей стороны, оценили южные вкусы. Особенно им полюбились жареные цыплята и мятный сироп.

– Я вам больше не нужен, сэр? – спросил Гордон, покончив с сервировкой.

– Нет, спасибо, Гордон. Можешь идти.

Герцог поднял бокал:

– Попутного ветра Роджеру, пусть ему сопутствует удача, и благополучного возвращения в «Равену».

Равена пригубила свой бокал без всякого энтузиазма, что не укрылось от матери.

– Что-нибудь не так, дорогая? Беспокоишься за Роджера?

– Да, мама, я беспокоюсь за Роджера. Но не в том смысле, в каком ты думаешь. Роджер и этот его кумир полковник Стюарт кажутся мне какими-то железными воинами, словно сошедшими со страниц «Илиады». Только одно в жизни и знают. Нет, что меня действительно тревожит, так это преданность Роджера делу конфедератов.

– Конфедератов? – переспросила герцогиня.

– Да, это новый термин, его придумали в рабовладельческих штатах. Теперь ведь только и разговоров что об отделении от Союза, – пояснил герцог. – Речь идет о конфедерации штатов, которые не хотят больше подчиняться федеральному правительству в Вашингтоне. Между прочим, поговаривают, что конфедераты собираются провозгласить своей столицей Ричмонд.

– Ну а какое отношение это имеет к Роджеру?

– Право, ты удивляешь меня, дорогая, – нахмурился герцог. – Эта страна, этот штат предложили нам свое гостеприимство, когда нас, по существу, изгнали из родных краев. Полагаю, что законы чести обязывают нас делить с хозяевами и радость, и беду. Если начнется война, а я молю Бога, чтобы этого не произошло, Роджер – да и я, если никого не смутит мой возраст, – мы с Роджером должны стать плечом к плечу со всеми виргинцами и защищать эту благословенную землю до последней капли крови.

– Отец прав, Равена, – сказала герцогиня. – Ты ведь сама возмущаешься, и не напрасно, англичанами, отказывающимися предоставить Ирландии самоуправление. Но разве не так же действует Север по отношению к Югу?

– Нет, мама. В обоих случаях на весах мораль, и в этом смысле действительно разницы никакой нет. Свобода. Равенство. Англичане превратили ирландцев в рабов, и точно так же южная аристократия превратила в рабов людей с черным цветом кожи. А Север стоит за равные права для всех. И я тоже.

– До чего же ты упряма, Равена, – покачала головой герцогиня. – Если бы еще Роджер тебя послушал…

Поглощенная все теми же неотвязными мыслями, Равена поднялась к себе в спальню. Осторожно постучав, вошла Бэрди, ее чернокожая служанка. Прошлым летом Ванесса Уайлдинг перенесла легкий приступ желтой лихорадки и ухаживать за ней приставили Розу. С тех пор она с герцогиней и оставалась.

Равена легко с этим примирилась. Ей нравилась бойкая смышленая негритянка. Она прыгала, как воробышек, поблескивая своими умными глазками и склоняя при разговоре голову набок. И еще у нее была славная улыбка. Только улыбалась она нечасто.

– Постель я уже вам приготовила, мисс Равена. Помочь раздеться?

– Да не надо, сама справлюсь. Ты, должно быть, устала.

– Вовсе нет, мэм, я неплохо вздремнула после ужина. Так что позвольте уж…

– Бэрди, – Равена разговаривала с ней как с равной, – что слуги думают обо всех этих толках по поводу отделения и войны? Говори прямо, со мной, сама знаешь, можно не стесняться.

– Вы про черных? В общем, все мы боимся.

– Но ведь вы хотите быть свободными? Слышала про такого мистера Линкольна, ну, того, что метит в президенты? Он заявляет, что рабство – это зло и несправедливость. И я с ним согласна.

Бэрди смущенно улыбнулась:

– Ну, это-то понятно, что и говорить, но ведь вы же не хуже моего понимаете, мисс Равена, что никто из белых хозяев не позволит мистеру Линкольну или кому еще освободить рабов. Это их собственность, точно так же как собаки, лошади и домашний скот. – В голосе ее прозвучал, но тут же исчез вызов. Погасла и улыбка. – Мисс Равена, а ваш отец – он что об этом думает, ну, я про то, чтобы освободить негров?

– Ты вполне можешь сама спросить его об этом. А у меня, боюсь, простого ответа нет. Видишь ли, мой отец – человек здесь новый. Он не покупал рабов. Они достались ему по наследству. И я знаю, что совесть из-за этого так его и гложет. Он честный, порядочный, и само понятие рабства ему противно. Но он в трудном положении. Если бы мог, уже завтра освободил вас, всех до единого. Ну а дальше что? Куда вы подадитесь? Что будете делать? По нынешнему положению власти не позволят вам перебраться на Север. Да к тому же сочтут отца предателем и врагом общества. Того самого общества, которое приняло нас, беженцев, как своих. Герцог очень чувствителен к таким вещам. «Предатель». Его уже так называли. Собственно, именно поэтому мы и здесь.

Бэрди сочувственно кивнула:

– Да, мисс Равена, я уж слышала. Ваш отец – он добрый человек. Порядочный, как вы говорите. Просто жаль… – Она грустно умолкла.

Равена кончила раздеваться и посмотрелась в зеркало. Тугая грудь, плоский живот, округлые ягодицы, стройные ноги. Теплая, живая женская плоть, которая сколько уж времени не испытывала наслаждения. Кажется, целую вечность. Во всяком случае, такого наслаждения – полного, торжествующего, – которое она испытала с Брайеном.

– Что, мисс Равена, скоро здесь у вас начнет округляться? – Бэрди похлопала себя по животу.

Равена почувствовала, как кровь так и хлынула ей в голову. Что за наглость! В любом другом доме эту негодяйку выпороли бы как следует. На мгновение и ей захотелось задать перца Бэрди. Но гнев сразу же испарился – видно ведь, что девушка задала вопрос только из любви и сочувствия к хозяйке.

Вот и этого она лишена. Ребенка. А ведь только поэтому она, как кобылица, жаждущая жеребенка, спит с Роджером. Да на его месте может быть любой. Равена хотела иметь детей.

– Ну, когда-нибудь, может быть… – чуть слышно сказала она. – Бэрди, а ты хотела бы родить? У тебя есть кто-нибудь? Я видела, что Ленни на тебя поглядывает.

Услышав знакомое имя долговязого лакея, Бэрди смущенно улыбнулась:

– Ленни, да, он хороший малый. И вроде бы приударяет за мной.

– Выйдешь за него?

Весь тон разговора разом переменился, словно в комнате дохнуло зимним холодом. Скулы у Берди затвердели, в голосе зазвучала горечь и даже враждебность:

– Замуж? Да ни за что в жизни! Нет-нет, видела я, каково бывает, когда рабы женятся. Или даже просто живут вместе. Ученая. Мне было только пять лет, когда разбили мою семью. Папу купил полковник Бейзхарт, у него плантация чуть выше по реке. А мама даже и не знаю куда пропала. И двое братьев тоже. А меня купил и привез сюда мистер Хастингс.

Никогда еще не видела Равена, чтобы на лице у человека застыла такая тоска. Тоска даже более щемящая, чем та, что искажает лица несчастных ирландских бедняков, провожающих с погребальным плачем своих близких в последний путь. Его Равене вовек не забыть.

Ей захотелось как-то утешить Бэрди, но та уже отвернулась, подавив рыдание.

– Пожалуй, пойду спать, мисс Равена. Завтра вставать рано – кухарке надо помочь, а то одна из ее девочек заболела.

Равена беспомощно и потерянно посмотрела ей вслед. Спать совершенно расхотелось. Она металась по комнате, как пантера в клетке. Стены словно надвигались и сдавливали ее.