– По-видимому, ничего серьезного. Простите еще раз, – повторил он, неожиданно смутившись, и повернулся, чтобы уйти.
Клара сделала вдох и присела в реверансе, но без поклона, и тут герцог остановился и вернулся к ней, будто вспомнил, зачем спускался в кухню. На этот раз она смотрела в пол и ждала, когда господин заговорит.
– Я собирался сообщить сеньоре Эскриве, что сегодня буду ужинать один. Остальные уже поужинали в другом месте, а дону Франсиско и дону Альфредо потребуется лишь легкий ужин. Они вечером вернутся с охоты уставшие, – добавил он.
Повисла тишина, вынудившая ее взглянуть на него, и его медовые глаза снова посмотрели на нее. Ей показалось, что она почувствовала в его словах извинение. Обычно хозяин дома не спускается в эти помещения, и понятно, что сделал он это не ради того, чтобы сообщить сеньоре Эскриве количество присутствующих на ужине, поскольку ему достаточно было передать это через любого из слуг. Она даже не могла себе представить, что привело его сюда. Клара кивнула и продолжила благоразумно хранить молчание, посчитав, что сообщать господину об увольнении сеньоры Эскривы неразумно, раз его еще не поставили в известность. Возможно, донья Урсула не хотела этого делать, пока не возьмет все под свой контроль. Герцог прочистил горло и нарушил молчание:
– Но, кроме нас с матушкой и маркиза, в доме будет еще одна гостья – сеньорита Амелия Кастро, которая поужинает у себя в спальне, – добавил он. – Надеюсь, у сеньоры Эскривы не возникнет проблем из-за столь позднего предупреждения.
Они в третий раз встретились взглядами, и Клара сглотнула, не очень представляя, что ответить.
– Абсолютно никаких, ваша светлость, – сказала она наконец, пряча волнение.
Герцог повернулся, не сказав больше ни слова, а она присела в реверансе, который он уже не увидел. Она постояла, пока он не прошел по коридору и не исчез за углом. Тогда, подумав, что было бы неплохо, если бы одна из посудомоек узнала, что именно сеньорита Кастро предпочитает на ужин, сама не зная почему, поднесла руку к носу и вдохнула сладкий цветочный аромат эфирных масел розы и лаванды, который дон Диего оставил на ее коже.
15 октября 1720 года, поздний вечер
После встречи с сеньоритой Бельмонте Диего ушел таким же заинтригованным, как и пришел. По тому чувству неловкости, которое испытала девушка, когда он заговорил о сеньоре Эскриве, было ясно, что на кухне что-то произошло. Однако герцог предпочел не спрашивать ее об этом, поскольку прекрасно понимал, каким будет ее ответ. Никто из слуг не мог сказать ему, кто приготовил эту божественную пищу днем, но все вместе и каждый по отдельности, включая дворецкого, ссылались на сеньору Беренгер как на единственную, кто сможет точно ему ответить. Если бы он приказал, они обязаны были бы немедленно удовлетворить его любопытство, но Диего полагал, что раз экономка предпочла рассказать ему все лично по возвращении из Мадрида, то этим она хотела избавить его от излишних забот. Именно поэтому его светлость предпочел подождать, уважая таким образом желания своей драгоценной ключницы. Кроме того, тому, кто болтал больше положенного, был гарантирован строгий выговор от нее. Герцог вынужден был признать, что сеньора Беренгер была незаменима в Кастамаре: одно только ее присутствие заставляло работать все имение. Он предполагал, что дон Мелькиадес должен был ее уважать и высоко ценить ее работу, поскольку она была не только экономкой, но и своего рода управляющей, что избавляло его от многих проблем.
Диего не только допускал такое положение дел, но и своим благоволением поощрял ее за усердие. «Если бы она была мужчиной, то была бы лучшим дворецким», – сказал он себе. Он искренне ее ценил, особенно благодаря Альбе, которая при жизни помогала ей в личных делах. И действительно, когда Альбы не стало, он подарил экономке одну из драгоценностей из ее приданого – серебряный кулон с маленьким сапфиром в центре. Ключница не знала, как и благодарить его за это, и с того времени не проходило и дня, чтобы она не начищала его до блеска. Кроме того, наряду с немногими избранными слугами, он включил ее в свое завещательное распоряжение, по которому в случае его смерти она получит определенную сумму.
При этом если для Альбы ключница была правой рукой, то для него, как когда-то для его отца, таким человеком, несомненно, был Симон Касона. Их объединяла любовь к садоводству и взаимодополняемость характеров. Этот старик был, наверное, одним из самых уважаемых им людей, вызывавших у него глубокое восхищение. В отличие от других, которые обязательно воспользовались бы их дружбой для собственного блага, главный садовник никогда его ни о чем не просил, даже когда в чем-то нуждался. Диего хорошо помнил, как в его маленькой комнате протек потолок, и лишь спустя два месяца, в зимнюю стужу, дон Мелькиадес обнаружил, как тот пытался залатать дыру, поднявшись на крышу и к тому же заплатив за материалы из собственного жалования. Когда Диего вмешался, то узнал не только о дыре, но и о том, что у бедолаги сломалась одна из жаровен и что его тюфяк полностью пришел в негодность.
– Боже милостивый, Симон! – отругал его Диего. – Мне кажется неправильным, что я узнаю́ о ваших проблемах только потому, что дон Мелькиадес увидел вас на крыше.
Добрый человек сослался на то, что может справиться сам. Конечно, герцог этого не позволил. Он приказал не только починить крышу, но и перестроить комнату, расширить ее, добавить камин, маленький личный буфет, добротный шкаф и настенные часы. Помимо этого, он приказал сжечь тюфяк и раму и распорядился поставить кровать с небольшим балдахином и перьевым тюфяком. Бедный садовник был тронут до слез и повторял, что не заслуживает такого расточительства. Поэтому герцог искренне ценил старика, который с самого детства был подле него. Он хранил в душе целую коллекцию приятных воспоминаний: то, как Симон находил простой выход из самых сложных ситуаций; полученные от предков знания о садовых деревьях, цветах и кустах; утешение, которое он получил после смерти Альбы в его размышлениях о жизни и смерти всего на земле; его безошибочная манера руководить подчиненными – твердая, но доброжелательная. Симон был преданным и незаменимым человеком в Кастамаре.
Диего прошел сквозь ряд цветников. Уже стемнело, и если бы не лампы, которые обязательно зажигали в сумерках, то он бы его и не приметил. Симон стоял рядом с навесом для инструментов и загружал в пустую тачку компост, от которого шел гнилостный запах. Ему показалось, что старик, чьи руки все еще были мощными, слишком много работает.
– Симон, не поздновато ли для работы? – спросил герцог, ощущая холодный ветерок со стороны гор, который предрекал смену времени года.
Мужчина улыбнулся, добавив морщин своему иссушенному солнцем лицу, и продолжил собирать инструменты. Диего показалось, что Симон, на которого едва падал свет от ламп под навесом, похож на древнюю, примитивную силу самой природы, которая со временем затерялась в этом саду.
– Ваша светлость, растения должны получить удобрение вовремя. Вам это известно лучше всех, – ответил садовник, вешая лопату на место.
– Оставьте все это и подойдите, – мягко приказал герцог, показывая, что пора заканчивать.
– Подождите, ваша светлость, подождите. Секундочку, – сказал тот, пользуясь их дружбой.
Диего вздохнул и подождал, пока старик вернет на место все инструменты, поскольку слишком хорошо знал неутомимый характер Симона, который поступал так из логичной жизненной необходимости доводить дело до конца. Он вспомнил, как в детстве тот всегда говорил ему, показывая, как ухаживать за растениями в парнике, что если уж берешься за работу, то потрать столько времени, сколько нужно, чтобы выполнить ее хорошо. Симон закончил, и они вместе направились к навесам, где садовник, по-видимому, хранил кожаный фартук и перчатки.
– Меня кое-что заинтриговало, хочу спросить у вас… – начал Диего.
Симон кивнул, и герцог немного помолчал перед тем, как задать вопрос, поскольку не хотел, чтобы его любопытство было неправильно истолковано.
