Потом эти дома стали модифицироваться. В слоях, относящихся к восьмому тысячелетию, нашли остатки такого круглого дома (диаметром, возможно, метров шесть), разделенного внутри глиняными стенками на сектора — комнаты.

…Прямоугольной формы дома Чатал-Гуюка, едва ли не древнейшего неолитического города мира, раскопанного в 60-х годах нашего века, появятся позднее.

…У Агенора, царя богатого финикийского города Сидона, росла дочь, прекрасная, словно бессмертная богиня.

Европой звали красавицу дочь.

Однажды рано утром, одевшись в пурпурные одежды; пошла Европа с подругами к берегу моря. Вдруг на поляне, где они резвились, где водили с веселым смехом хороводы, появился бык. Шерсть у него сверкала, словно золото, на лбу горело серебряное пятно, напоминавшее сияние луны, а золотые рога были изогнуты подобно молодому месяцу.

Он едва касался травы, этот чудесный бык, казавшийся смирным, как ребенок, он был красив и ласков.

Он лег у ног прекрасной Европы.

Но как только она, смеясь, села на широкую спину быка, он вскочил и, словно вихрь, помчался прямо в море. Он бросился вместе со своей ношей в волны и поплыл. Сам Посейдон, бог моря, плыл впереди него на своей колеснице, укрощая трезубцем стихию.

Спокойно безмятежное море, чудесна синь неба. На спине Зевса плывет к берегам Крита красавица Европа.

Там у нее появятся на свет трое сыновей.

Старшего из них назовут Миносом.

…Величайшим художником, скульптором, зодчим был в свое время афинянин Дедал. О нем говорили, что статуи его казались живыми, что именно он изобрел топор и бурав.

Вынужденный бежать из Афин (рассказывали, что Дедал из зависти убил своего племянника), мастер нашел приют на острове Крит. Здесь, обласканный царем Миносом, Дедал выстроил дворец Лабиринт с такими запутанными ходами, что, раз войдя в него, невозможно было найти выход.

В Лабиринт Минос заключил сына жены своей Пасифаи, чудовище с телом человека и головой быка — жестокого и злого Минотавра.

Построил Дедал и много других зданий. Шли годы. Хотя и был Дедал любимцем Миноса, надоело ему на Крите. Подрос уже сын его Икар, а грозный царь все не отпускал зодчего с острова.

Могуч флот царя Миноса — не уйти от него морем. И по сухопутью не вырвешься с Крита. Лишь над небом не властен Минос, решил Дедал. Лишь небесные дали открыты для бегства.

И тогда Дедал принялся за работу. Из перьев, скрепленных нитками и воском, изготовил он четыре больших крыла, наподобие птичьих, — два для себя, два для сына. А потом, привязав их за спину, продел руки в петли и поднялся вместе с Икаром в небо — выше всех.

Но лишь Дедалу суждено было благополучно преодолеть все препятствия. Икар погиб. Он забыл наставления отца и взлетел слишком высоко. Растопили воск палящие лучи солнца, выпали перья из крыльев, и прямо в море упал Икар.

В его честь назвали это море — между островами Самос, Парос и берегом Малой Азии — Икарийским.

…Прекрасен был юноша Тесей, сын Эгея, властителя Афин, и превосходил силой всех сверстников. До 16 лет воспитывался он у своего деда, царя Арголиды, а потом пришел в Афины, к отцу.

Пришел он туда в тяжелый для города день. Не только Афины — вся Аттика находилась в этот день в глубоком трауре. Уже в третий раз прибыли в город послы могущественного критского царя Миноса за тяжелой и позорной данью. Семь юношей и семь девушек должны были каждые девять лет посылать Афины на Крит. Там их запирали в Лабиринте, и никому еще не удавалось уйти от человека-быка Минотавра.

Помочь своему отцу и Афинам решил Тесей. Он понимал: лишь смерть Минотавра может освободить Афины от тяжкой дани. И хотя молил его отец не рисковать собой, Тесей отправился на стоявший в гавани корабль под черными парусами, тот, который должен был плыть на Крит.

«Если все будет удачно, мы сменим паруса и вернемся под белыми», — сказал он на прощанье отцу.

Тесею удалось победить Минотавра. И он не погиб в Лабиринте. Ариадна, дочь Миноса, вручила ему в знак любви, клубок ниток, чтобы он не запутался в ходах и переходах. Но не суждено было Ариадне счастье с Тесеем. Она стала женой бога Диониса — так решили боги еще при ее рождении.

А Тесей, опечаленный утратой, забыл заменить паруса на своем корабле. Увидев, что они черные, с горя бросился с высокой скалы Эгей.

«Это все сказки, небылицы, легенды, плод неуемной фантазии», — говорили еще не так давно.

Сто с небольшим лет назад, в 1878 году, на одном из холмов южнее Кандии критский купец по имени Минос Калокаиринос нашел несколько предметов, показавшихся ему очень древними. А восьмью годами позже этот же уголок Крита посетил пожилой, худощавый и раздражительный господин, чье имя было уже известно во всем мире — Шлиман. Этот удивительный человек обладал каким-то редкостным чутьем — он, как никто другой, умел отыскивать древности, которые тысячелетиями были скрыты от глаз людских под толщей земли. К тому времени он успел пробудить ото сна Микены и Трою и втянул в спор о греческих древностях ученых многих стран.

Теперь он подумывал и о раскопках на Крите.

Но ему так и не удалось их осуществить. Владелец облюбованного им участка запросил было 100 тысяч золотых франков, сумму по тем временам огромную. Шлиман сумел ее сбить. На участке росло много оливковых деревьев. По условию договора, две с половиной тысячи из них отходили к Шлиману. Но владелец передал ему только 888…

Шлиман отказался от покупки, вместе с тем и от возможности сделать еще одно блестящее открытие.

Его совершил Артур Эванс

Через три года после того как Шлиман побывал на Крите, некий хорошо известный руководителям различных археологических обществ торговец древностями попросил аудиенцию у директора Эштон-музея в Оксфорде.

Занимал эту должность Артур Эванс. Он немало поездил по белу свету и многое повидал еще в молодые годы.

Теперь этот широкоплечий, загорелый тридцативосьмилетний ученый со всевозрастающим удивлением слушал то, что ему рассказывал ловкий антиквар.

Впрочем, слово «рассказывал» тут не совсем к месту. Точнее было бы сказать — «показывал». Ибо торговец древностями надеялся не столько на свой дар убеждения, сколько на впечатление, которое произведет на господина директора музея та необыкновенная находка, что лежала сейчас на письменном столе перед Эвансом среди других древних безделушек.

Это была печать. Древняя печать, что само по себе было не так уж удивительно. Любопытным оказалось иное: на всех четырех плоскостях камня вырезаны какие-то знаки, иероглифы, заключенные в овалы.

Даже без лупы разглядел Эванс воловью голову с высунутым языком, звезду, руку с кинжалом, оленьи рога, похожие на какую-то ветку…

— Хетты? — неуверенно спросил Эванс у гостя. Тот пожал плечами.

— Скорее всего Спарта, — ответил он.

Но в том, что эта печать не из Спарты, Эванс был как раз вполне уверен. Он долго и внимательно изучал во время своих поездок по Греции найденные там древности и ничего похожего не видел.

Эванс купил печать.

И, как выяснилось, не зря. Во всяком случае у него было с чем сравнивать свои новые приобретения, когда четырьмя годами позже другой торговец, на этот раз в Афинах, показал ему три или четыре таких же печати.

— Они с Крита, — утверждал купец.

Эванс любил точность. Именно поэтому он обратился к Адольфу Фуртвенглеру, виднейшему специалисту из Берлинского музея, с просьбой определить, откуда могут быть родом эти печати.

Ответ Фуртвенглера был краток: «Крит». И он даже прислал Эвансу несколько оттисков таких же печатей.

«Крит», — ответил и Сейс, знаменитый историк Сейс, в чьей коллекции имелся резной камень — двусторонняя гемма с иероглифами, похожими на те, что были у Эванса.