Иной раз посмотришь на пару – и диву даешься. Он красавец, острослов, джентльмен. А она… Без слез не взглянешь. В лучшем случае – серая мышь. Словом, никакая: ни красоты, ни обаяния, ни ума. Ни хозяйка, ни карьеристка, ни любовница, а он смотрит на нее влюбленными глазами и по плечику гладит. А она еще морщится, плечиком этим дергает: мол, надоело.

Или наоборот, другое: женщина – красавица, глаз не отвесть! Смотришь – и душа ликует. Милая, остроумная, легкая. А муж рядом… Ох. Неказистый, угрюмый, бука букой, а жена ему в глаза заглядывает, в рот смотрит, в ухо шепчет. То одно в тарелку кладет, то другое. А муж кривится.

Усмешка бога! Зачем он соединил этих людей, зачем свел? Чтобы мучились? Или чтоб другим наука была? Да нет никакой науки… Все как всегда – на своих ошибках, на своих граблях. Чужого опыта не бывает, а судьба у всех своя собственная.

Люсинда вспомнилась, подружка давних лет.

Вот у кого тоже все через пень-корягу вышло. Красивая была, яркая, пела шикарно. Талантливая!.. За что ни не возьмется – все получается. Шила, да как! Вязала – и спицами, и крючком, и готовить любила, из ничего торты делала (не торты – загляденье!). А как танцевала! Как пойдет по кругу с цыганочкой, поведет узким плечиком – мужики в обмороке.

В Москве училась – на театрального гримера. В театре работала, с актерами дружила… Один замуж предлагал, три года уговаривал.

А она – ни в какую: не люблю – и все!

– Зачем он мне? Тоже мне, известный актер! Думаешь, они из другого теста?

И чем дело кончилось? А сплошной печалью: влюбилась Люсинда не в того – и собственными руками жизнь свою изуродовала.

В вора влюбилась поездного, майданщика. Полюбила насмерть: на все готова была.

А он ей рожать запрещал:

– Какие дети, ты о чем? Меня могут взять в любую минуту, с чем ты останешься?

А эта дурында решила его обмануть. Залетела – и оставила. Решила: выгонит, значит, выгонит, а вдруг нет, вдруг полюбит ребеночка? До шести месяцев пузо скрывала – благо маленькое оно было, аккуратное. То шалью прикроется, то кофтой широкой. Он и не замечал. Наверное, мало смотрел на нее.

А потом его взяли. Люсинда решила: рожу – и за ним, не прогонит же! Там точно не прогонит, смирится!

А ребеночек мертвый родился.

Еще бы – от таких-то переживаний.

И в далекое путешествие Люсинда отправилась одна. Такая же декабристка…

А сколько потом, в поселке, Люсинда детей поскидывала, сколько в больницу моталась! Дважды с того света вытаскивали.

Подурнела, постарела, весь пыл из нее вышел… А он ее попрекал: что морда зеленая-тоскливая, как тухлого обожралась, что сиськи – как у старухи висят, что руки стали грубые… А потом бабу завел.

В поселке все на виду – разве скроешь? Все тут же узнали и Люсинде донесли. А майданщик ее туда-сюда шастал: два дня у Люсинды, два – у любовницы.

– Не хочу, – говорил, – никого обижать!

Сволочь был, что говорить.

Люсинда тогда чуть с ума не сошла: ревела, ночей не спала, есть перестала. И страшной стала, тощей – кожа да кости, на лице одни глаза. Еще и зубы потеряла, все там зубы теряли, – а делать-то не на что…

А он ей опять:

– Во что ты превратилась, Люсинда? Хотя – какая ты Люсинда! Ты Люська! Помойная кошка Люська, ха-ха!

Такой был мерзавец.

Наконец решила Люсинда уехать, жизнь свою спасать. Думала долго, а собралась быстро, сил на сопротивление уже не было.

Собрали мы нашу Люсинду – и в Плес отправили. Хорошо, мама-старушка еще была жива, она и вы́ходила.

Люсинда уехала, а майданщик ее через неделю взял и помер: вот так, за минуту – встал из-за стола и упал. Наверное, Бог наказал, а может, допился.

Всех женщин Мария жалела, всех. Полечку-соседку, Люсинду-подружку. Даже Нинку-сестру: стервоза, конечно, но тоже несчастная. Брошенную и нелюбимую жену своего Ленечки – да, и ее тоже… Бедная женщина, жизнь прожила без любви.

Только себя не жалела Мария. Потому что не считала себя несчастной. Это она-то – несчастная? Да она самая-самая счастливая! Ей такая любовь выпала, такое счастье!..

А вот Лизку жалко.

Умная девка, красивая, – а не везет. То Димка этот малахольный, дипломатический балованный сынок, то этот пентюх Лешка, деревня деревней… Большего Лиза заслуживает, нечего и говорить. Уехал, и слава богу. Ничего, успокоится, в молодости все быстро сходит. Найдет хорошую девушку – ровню, землячку, женится, родятся дети… Все у него будет хорошо.

Да и что думать о нем? Есть о ком подумать. Внучка вот растет, а характер не сахар, сложная девочка. Лиза одна. Работа ответственная, приходит уставшая, а тут с дочерью стычки. Денег вечно не хватает… И отношения у Марии с Лизой не складываются, холод между ними… Неужели никогда не простит?

Ладно, как будет. В конце концов, все что Бог ни делает – все хорошо, этим Мария всегда и утешалась, в самые страшные моменты жизни. И, кстати (не всегда, но зачастую), все оказывалось именно так.

И все-таки она, Мария, страшная эгоистка. Как узнала, что Лиза беременная, – чуть с ума не сошла.

Вспомнила, как проснулась от странных звуков, прислушалась.

Звуки доносились из уборной. Плохо кому-то! Вскочила и бросилась в коридор.

– Кто здесь? – закричала. – Лиза, ты? Что с тобой? Тебе плохо?

Заурчал, завыл унитаз, следом раздался шум спускаемой воды.

Через минуту открылась дверь и Мария увидела бледную, измученную дочь.

– Что с тобой? – испуганно повторила она.

Лиза пожала плечом.

– Ничего. Проблевалась.

И, будто нарочно задев Марию, пошла в ванную.

– Отравилась? – перепугалась Мария. – Лиза, ты отравилась?

Щелкнул замок. В дверном проеме стояла раздраженная дочь.

– Не отравилась, – зло сказала она. – Залетела.

Дверь резко закрылась.

«Залетела»… От Лешки этого «залетела», поэтому и позвала его – решила посмотреть, вдруг получится…

«Ой, хорошо, что все так закончилось, – думала Мария. – Ужасные слова, дикие, но хорошо… Прости меня, Господи!»

Вспомнила, как Лиза зашла в кухню и включила чайник. Худющая, бледная, измученная.

– Сегодня ночевать не приду, – сухо бросила она. – Останусь в больнице.

– Ночное дежурство? – делано беззаботно спросила Мария.

Лиза ничего не ответила. А Мария осторожно спросила:

– Что делать будешь? Смотри, срок не пропусти…

Лиза как глянула на нее своими черными глазищами, чуть не спалила.

– Не тебе решать, – выпалила она и вышла из кухни.

Из коридора крикнула:

– Не забудь у Аньки уроки проверить!

«Значит, решила. – Мария с облегчением выдохнула. – Ну не совсем же она идиотка! Куда рожать второго, да без мужа? Успеет родить, все впереди».

Успокоившись, Мария заварила чай, нарезала остатки лимона и поспешила к себе. Встречаться с дочерью второй раз за это утро не хотелось, да и что обсуждать? Обычное женское дело…

Но Мария знала – по себе знала! – всегда на дне женской души остается осадок. Ничего не проходит бесследно.

А потом вон чем кончилось…

Само собой кончилось. Будто сверху кто-то руководил, вел Лизу за руку, а потом отпустил… И Лиза упала.

Мария ездила в больницу каждый день. То бульон сварит, то морс клюквенный. То блинов напечет, то котлет нажарит.

Увидев ее, Лиза злилась. Раздражалась, отворачивалась, смотрела на часы и вздыхала – когда, мол, уйдешь?

А как-то раз Мария погладила дремлющую Лизу по волосам – и та аж подпрыгнула. Выгнулась змеей и зашипела:

– Ты что здесь цирк устроила? Драму разыгрываешь? Ты же сама об этом мечтала! Ты же намекала, что нам не нужен этот ребенок! И хватит сюда таскаться, слышишь? Лучше за Анькой следи!

И, горько всхлипнув, отвернулась к стене.

«Вот все и закончилось, – вздохнула Мария. – Роман этот глупый, дурацкий Новый год, Лизина беременность…»

Закончилось – и слава богу. Теперь будет полегче. Она видела, что дочка мучается, а не радуется. Разве это любовь? Нет, все в жизни бывает, уж кто-кто, а она знает… И горе бывает бездонное, беспросветное, и кромешное отчаяние, и жалость, и потеря надежды…