Если бы за столько лет я уже не привык к манере Гуруша, то он сейчас точно получил бы по лбу за свои выкрутасы. Только моя устойчивая привычка не распускать руки понапрасну позволила мне сохранить ироничное спокойствие.

— Ладно, так и чей же это был дом?

— Главы городского совета Мельхомира, — все в той же бесстрастной манере выдал Гуруш, и я уже с философской иронией хмыкаю про себя.

«Ну конечно же, кому еще может быть выгоден рост цен на зерно, как не его крупнейшему производителю!»

Ставлю себе пометку в памяти, что с членами городского совета надо провести разъяснительную беседу и хорошенько вразумить неразумных. Мне голодный бунт в Сузах не нужен! Послушают — так и бог с ними, а нет — тогда придется по всей суровости «революционного закона» спросить. На казнь знати народ поглазеть любит!

Я так спокоен, потому как, предвидя грядущую необходимость снабжения армии, заранее обговорил цену и необходимое количество зерна с главными «латифундистами» Элама и Вавилонии. Тогда, в конце декабря, они еще не предвидели кратного увеличения численности армии, и мы сошлись на высокой, но все-таки приемлемой цене. Сейчас же, видя растущий спрос, многие из них жалеют о том соглашении, но порвать договор с царем не хватает духу, вот и отыгрываются на населении, раздувая ажиотаж.

Мне доподлинно известно, что до конца июня, когда армия покинет Элам, зерна в городе хватит, и на конфликт с городской верхушкой мне идти не хочется, но припугнуть толстосумов все-таки стоит.

Решив, как поступить, перевожу разговор на другую тему:

— Что нового в лагерях наших «друзей»?

Гуруш иронии не понимает в принципе, и потому замер в раздумье — о чем это его спрашивают? Работа мысли в его несоразмерно большой голове явно притормаживает, и, осознав, что ждать бессмысленно, я поясняю:

— Я посылал тебя послушать, о чем говорят в армейских лагерях недавно подошедших сатрапов.

— Аааа! — радостно реагирует тот. — Был, был я там! Вчера грелся у костров мидийцев, и те крыли почем зря Фратаферна. Мол, он лучший кусок парфянам всегда отдает, а им, мидийцам, что похуже.

Замолчав, он подождал, не будут ли вопросы, и, не дождавшись, добавил:

— Правда, у парфян я услышал прямо противоположное. Мол, мидийцы жируют, потому что Фратаферн всегда на их стороне.

Я помню, что при Александре перс Фратаферн руководил Парфией, и после смерти царя, при Вавилонском разделе, Парфию ему оставили, а вот когда начали делить царство во второй раз, посчитали, что жирно будет какому-то персу, и всё отобрали. Когда же я поручил ему навести порядок в Мидии, то и Парфию всучили ему же, до кучи.

Сейчас, слушая своего шпиона, я не могу удержаться от иронии.

«Раз обе стороны ругают, значит, хороший человек, строгий и правильный!»

А заунывный голос Гуруша продолжает вещать:

— Еще был вчера в лагере Эвдама, что сатрап Гандары. Он выкатил своему воинству пять бочек пива по случаю прихода в Сузы, и потому к ночи там полный бардак стоял. Я дошел до шатра самого Эвдама, и никто меня не остановил. С полночи простоял там, у задней стенки, и никто даже ухом не повел.

Гуруш замолк, вскинув на меня взгляд, и я демонстрирую свой интерес.

— Ну и…?

— Пока не захрапел, Эвдам все кому-то жаловался, что еще в прошлый раз ссудил Эвмену сто талантов серебром, и никто так их ему и не вернул. За сто пятьдесят слонов, что он привел к битве при Габиене, тоже никто не заплатил, а вот указывать ему, как поступить с царем Пором, так желающих прям пруд пруди! А Пор ему уже поперек горла стоит.

На это что я могу сказать? В своем праве Эвдам: было такое, и деньги, и слоны. Мысленно признаюсь, что запамятовал, и сразу же решаю, как поступить.

«Надо будет наградить его чем-нибудь, да проценты пообещать на будущее, чтобы не думал, будто я не помню про былые заслуги. Сейчас-то у меня лишних денег нет, а вот после победы, если она, конечно, будет, непременно появятся».

В этот момент в проеме арки вновь появилась Арета. Она не прерывает бубнеж Гуруша, но ее молчаливая фигура говорит, что кто-то ждет меня в приемной. И этот кто-то, скорее всего, Эвмен, потому что Энея она пропустила бы без доклада, а всех остальных просто заставила бы ждать.

Жестом останавливаю Гуруша и вскидываю на нее взгляд:

— Что?

Ответ Ареты лишь подтверждает мою правоту.

— Мой царь, Эвмен ждет твоего разрешения в приемной.

Два тяжелых подсвечника на восемь свечей разгоняют вечерний сумрак, наполняя мой кабинет ярким пляшущим светом. За проемом арки — темная тишина сада, нарушаемая лишь заливистым пением птиц.

В креслах напротив меня сидят все четверо моих ближайших советников и с напряженным ожиданием смотрят на меня. Я давно не собирал общего совета, но новость, которую принес Эвмен, настолько неожиданна, что мне потребовался коллективный разум.

Чтобы вызвать из лагерей Энея, Патрокла и Экзарма, потребовалось время, поэтому собрались только к вечеру. Такая срочность, естественно, всполошила моих помощников, и они на нервах примчались сразу, как только получили приказ.

Сейчас вот сидят напротив и в полном нетерпении ждут, когда же я поведаю им, из-за чего весь сыр-бор.

Держу еще одну секундную паузу, а потом обращаюсь к Эвмену:

— Поведай нашим друзьям ту новость, что сообщил мне сегодня днем.

Говорить сидя греку так непривычно, что он поднялся и отошел чуть в сторону от стола.

— Сегодня от моих друзей при дворе Антигона пришла интересная весть.

Прерывая его, тут же встрял Экзарм:

— Хороши же у тебя друзья, Эвмен, раз служат нашим врагам.

На это грек лишь недовольно поморщился, а я сурово глянул на массагета, мол, заткнись и слушай.

Этого внушения хватило, и Эвмен продолжил уже в тишине.

— Шесть месяцев назад на Кипре прошла встреча трех наших главных противников, на которой хитроумный Птолемей склонил Антигона и Кассандра к заключению нового союза, — тут он бросил в мою сторону выразительный взгляд, — против тебя, мой царь. Более того, он предложил им совместный план действий. Первым делом — выпустить Роксану из плена, а ее сына всенародно объявить единственным полноправным царем Александром IV. Кассандр упирался, но Птолемей убедил его, уверяя, что мать с сыном легко будет держать в узде. К тому же Кассандру пообещали пост регента при малолетнем царе. Антигон поначалу тоже возражал, но недолго и лишь для вида. Он человек неглупый и понимал, что наш первый удар достанется именно ему, и потому особо уговаривать его не пришлось.

В этот момент мне приходит в голову мысль, что примерно в это же самое время Птолемей «забрасывал мне удочку» насчет женитьбы на Барсине.

«Интересно, если бы я согласился, — нахожу про себя это забавным, — кого бы он кинул, меня или тех двоих?»

Вопрос занятный, но уже гипотетический, а то, что Птолемей ушлый, как змей, я и без того знал.

«Верить ему, да и всей этой троице, нельзя ни на грош!» — делаю категоричный вывод, а Эвмен продолжает говорить.

— Все трое наслышаны о том, что происходит здесь, в Сузах, и понимают: выставить войско, равноценное нашему, в одиночку никто из них не сможет. Тем более что слухи об истинном сыне Александра, Геракле, уже достигли Фригии и Геллеспонта. Воины шепчутся у костров и, пока еще открыто не бузят, но по-тихому не одобряют войну против своего царя.

— Еще бы! — вновь не удержался Экзарм, но эту реплику грек пропустил мимо ушей.

— Также мои друзья пишут мне, что ты, Геракл, настолько напугал бесстрашных полководцев своего отца, что они готовы поделиться властью с кем угодно, лишь бы не уступать ее тебе!

Грек замолчал, и тогда вдруг подал голос молчавший до этого Патрокл:

— Новость, конечно, неприятная, но, в конечном итоге, какая нам разница, сколько их там соберется. Как говорится, чем гуще трава, тем легче косить!

Сатрапия Сузиана, город Сузы, июнь 315 года до н.э.