Монотонно сыпался с неба дождь.

Несчастными сиротками жались друг к дружке мокрые листочки, тяжелели, шлепались с повисших ветвей, сбивались в кучу и уплывали в потоках грязи в канализацию. Бесследно там исчезали.

Темно как в бочке, и так же гулко. Вдалеке мигал фонарь, выхватывая мокрые комки шерсти, шнырявшие по дороге.

Тоскливый взгляд кошки и голодный скулеж стаи псов. Шуршание из близкого подвала; крысы, что ли, подбирают хвосты по трубам, чтоб не намокнуть. Прохожие все попрятались, за последний час ни одного человека не показалось на улице, ни с зонтиком, ни без него. Скорее всего, причина в позднем вечере (когда сидят за чашечкой чая). В холоде. В сырости, будь она неладна.

Янжи́н сунула руки под мышки и опять приникла ухом к щели между рамой и стеклом, надеясь, что шторы достаточно плотные и ее не выдадут.

Там, в тепле, засыпала девочка. В кровати, которую охраняла настоящая велюровая армия игрушек, а за изголовьем стояли ряды книг, ни одна из которых не была куплена в магазине; Янжи́н любовалась ими иногда. Днем, когда украдкой могла заглянуть в окно, а сама спальня освещалась дневным светом.

Сейчас же там хозяйничал старый Тумэр, проводя время с драгоценной внучкой, которая ему, в общем-то, не светила никак, потому что сыном обзавелся нечаянно, а узнал о нем и того позже, когда парень жениться собрался. Всех сплетников городка старый вор держал в напряжении, пока не признал его. А наследник и не думал сопротивляться – отец так отец. И все к лучшему, вздохнул мэр Айлу-Дахана с облегчением, проблем меньше, а так устроили бы войну за сбережения одинокого старика.

Янжин с досадой подумала, что кому-то с дедом повезло больше. Ей так точно досталось все самое ненужное: что родители, что родители родителей, что наследство от них.

Поджала губы. Длинные косы намокли и оттягивали затылок. Голос старого вора продолжал ворковать, оживляя и быль, и легенды, возможно, приукрашенные, капельку правдивые.

– Чем ниже, тем сильнее приступы страха…

По правде говоря, считала, что это была неподходящая для ребенка сказка, что не помешало прижаться ближе к стене в боязни упустить хоть слово. Ей нравилось так подслушивать, любила живой звук, а не его эхо, разрушающее слух.

Во всем виноват дед, подумала. И, запрокинув лицо к небу, выдохнула бессильный гнев, чтобы послушать дальше сказителя, умело плетущего нити, вытягивающего из одного мира, промозглого и неприветливого, и погружающего в другой, в котором нет капель, отскакивающих от козырька, попадающих на шею и затекающих за воротник; нет вздрагиваний от холода и давно ставшей влажной куртки, нет голодного живота и коченевших рук, сжимающихся в поисках тепла. Одно лишь затаенное волнение в ожидании продолжения.

– В том месте странно ведут себя приборы. И люди. Им тоже страшно. Иногда они убегают с воплями; либо обратно наверх, к солнцу, но чаще всего теряются во мраке.

Да уж, подумала Янжин, начиная тихонько улыбаться взвизгу внучки. Мелюзга тряслась от страха и требовала еще.

– Машины, дедуль, машины!

– Техника сходила с ума, малыш.

– А их много, пастей?

Многозначительное молчание. Обе, и девчонка, и Янжин, заерзали на месте.

– Есть несколько известных людям таких мест, и ведут они себя примерно одинаково. Я верю, что это Эрлик, владыка подземного мира, распорядитель всеми душами, ткач судеб, палач, пробивает дыры к нам, когда в невообразимых… – голос Тумэра понижался. Янжин вся вспотела, клонясь за шепотом, пока не уперлась лбом в стекло, напрягая слух, – …глубинах, на своих раскаленных алтарях ада он кует темные и извращенные души. – Опять тишина. Тумэр умел играть на нервах. – И облик они принимают подходящий.

– И приходят они за нашими душами, – зловеще прошептали в самое ухо.

У Янжин оборвалось сердце.

Крик застрял в горле, подкосились колени.

В глазах потемнело и, резко обернувшись, она впечатала кулак в лицо. Нет, в подставленную вместо него ладонь, которая тут же сомкнулась, не дав замахнуться еще раз.

Сверху блестели темные глаза, губы сложились в трубочку, готовясь присвистнуть.

Далай; хватая ртом воздух и моргая от дождя, Янжин уставилась на него, вцепившись в удерживающую ее руку.

Плотный, смуглый, ясноглазый, широкоскулый. Высокий красавец и гордость отца и деда. Как в насмешку над дедулей-вором учился на юридическом.

Янжин машинально оглядела его руки, крепкие, уверенные. Не сравнить с дедовскими. Паника потихоньку отступала, дышать стало легче. И тут же оттолкнула от себя хозяйского внука, отчаянно покраснев. Дернула себя за косы.

– Ты что здесь делаешь? – зашипела, оглядываясь на окно.

Юноша смешливо поднял брови, глядя туда же. Покачал мешком перед девушкой.

– Я вот мусор выношу. А ты? – И, подражая голосу из спальни, пробасил: – Бойся гонцов, за душой приходящих. Страшись… – Расхохотался над скривившимся лицом Янжин. – … прекрасных девушек либо… – шагнул ближе, прикрывая цвета глубокой ржавчины глаза, – парня, барлага, ведь они посланники владыки, умерщвленные за свои грехи и ставшие безропотными его вестниками…

Янжин стукнула его по руке и тут же придержала зашелестевший мусорный пакет.

– Прекрати.

– Ему приносились кровавые жертвоприношения!

– Далай!

Юноша поджал губы.

– Ой, еще скажи, что серьезно веришь в эту чепуху.

Янжин ждала, пока он сравнит ее со своей сестрой, и сверлила взглядом землю; кусочек блеклой лужи, подползавшей все ближе к ногам. Щеки пылали жарче костра.

– Может…

Далай, не дослушав, махнул ей и направился к ряду контейнеров, чтобы закинуть туда пакет. Ни предложения зайти погреться, ни намека проводить домой. Хотя, какой у нее дом? Съемная комната в квартире одной из многоэтажек, где ее соседями были две студентки и один важный секретарь из банка, который бесил утренними и вечерними совещаниями в ванной.

– Далай…

– Темно совсем, Янжин. Шла бы ты отсюда, – сказал он, прежде чем вернуться в свой дом.

Янжин разочарованно кусала губу и топталась взад-вперед, занятая теперь уже юношей. Тумэр бубнил о каменных садах вокруг пастей, о брызгах мертвой земной плоти, разбросанных вокруг гиблых мест.

– Лепестки электроскопа не знали покоя, – говорил, а внучка что-то спрашивала. – Прибор такой. Специальный. Он показывает наличие энергии. А стрелка электрометра скакала по всей шкале. – И снова его перебили. – Это измеритель. Обычно точный, но вот насколько можно было верить его показаниям у пасти – никто не знал. А знаешь, как зафиксировали величину заряда? От и до. Я впервые такое видел.

Эманации мертвых духов, призраков, их грехов и злобы простирались далеко и притягивали к себе подобное. Невообразимой длины и размеров магнит. Дед самой Янжин еще при жизни кричал, чтобы на кладбище Амхарты ни ногой, ни мыслями не ступали, что духи тем злее, чем настойчивее лезут люди. А о том, что Тумэр имел в виду именно полуостров, эту крошечную слезу, упавшую в озеро и соединившуюся с берегом узким перешейком, Янжин не сомневалась. То место еще звали лишним тамом.

Кричал дед, потому что слух отшибло напрочь, а насчет полуострова – у него были причины так говорить. Ведь именно там пятерка неучей оскорбила владыку подземного мира, статуэтку быка утянула с ворот кладбища. Красивую серебряную вещицу с камешками вместо глаз. Черными сапфирами.

«С локоть размером, но тяжеленный, что мои грехи. Еле вынесли, спины надорвали», – не уставал повторять глухой вор. Будто его кто-то слушал. Будто ему кто-то верил. И отец Янжин считал это выдумками, потому что трепался старик много, а жили они впроголодь, ни копейки денег. Янжин подражала родителям, фыркала на деда.

Пока старик, хоронясь от остальных, не сунул ей в руки голову того быка. С глазами, черными как полночь.

Проклятое сокровище, которое лишило слуха вора и принялось за нового владельца. С тех пор Янжин могла выслеживать эхо произнесенного вслух. Подслушать прошлое. Но острота звуков стачивалась как мягкий грифель с каждым разом.