Я открыл рот, чтобы начать, но она подняла руку:

— Сначала давай я принесу тебе штаны.

Я старался не обращать внимания на то, что у неё здесь есть мужская одежда. Пытался убедить себя, что она имеет право на личную жизнь и что мы едва знаем друг друга.

Мои усилия оказались бесполезны.

Меня ужасно бесил сам факт, что у неё есть мужская одежда. Мысль о том, что какой-то мужчина мог прикоснуться к ней, приводила меня в ярость.

И всё же я действительно знал её. Она была храброй и заботливой, верной и сильной. И, к тому же, вкусно готовила.

Я говорил до хрипоты. Рассказал ей всё, что помнил из своего пребывания здесь, даже назвал цвет её нижнего белья. Не знал, поверила ли она, но она опустила ружьё. Оно всё ещё было в пределах досягаемости, но, по крайней мере, она больше не держала его до побелевших костяшек.

— Итак, ты говоришь, что ты оборотень. Оборотень-волк. Вервольф?

— Я не вервольф. Есть разница между оборотнями и вервольфами.

— Ага, — скептически протянула она. — А тот мужчина, который вломился сюда сегодня утром, он преследовал тебя?

— Да. Он — часть той стаи, которую я покинул.

— Почему ты ушёл?

— У меня были свои причины, — ответил я. По тому, как она прищурилась, понял, что этого недостаточно. — Мне не нравился их образ жизни. Надоело, что альфа указывает, что делать. Альфа, который слишком любил доминировать.

— Как ты здесь оказался? — спросила она, и прядь тёмных волос упала ей на один глаз.

— Как тебя зовут?

Мой вопрос, кажется, застал её врасплох — это был первый вопрос, который я задал.

— Грейс, — ответила она, заправляя волосы за ухо.

— Грейс, — повторил я, пробуя имя на вкус. Мне понравилось, как оно звучало. — Ты спасла мне жизнь, Грейс.

— Я думала, ты умрёшь. Любой бы так поступил.

Я кивнул.

— Ты спасла меня от очень долгой и медленной смерти.

— Это твоя стая с тобой сделала? — прошептала она.

Я кивнул.

— Когда предаёшь альфу, это всегда имеет последствия.

— Мне кажется, каждый волен жить своей жизнью, — рассуждала она.

— Ты говоришь, как человек, которым когда-то командовали.

— Я приехала сюда, чтобы побыть в одиночестве, подумать. Не собиралась оставаться здесь так долго. Планировала провести Рождество с родителями. Но у метели были другие планы.

— Как долго ты здесь?

— Чуть больше недели. Рождество уже завтра.

Я посмотрел на её маленькое деревце.

— Ты поставила ёлку.

Она кивнула.

— Сегодня Сочельник. То, что я одна, не значит, что не могу праздновать.

— Ты бы отпраздновала Рождество в одиночестве?

— Конечно. Для меня это не еда, не подарки и даже не ёлка. Это ощущение — покоя, воодушевления и обновления. Главное — помнить о хорошем и понимать, что плохое не может тебя преследовать, если ты сам этого не позволишь.

Я никогда не думал о Рождестве с такой точки зрения. Мне всегда казалось, что в нём нет смысла, если не с кем его провести.

— Конечно, я бы хотел быть с семьёй, и я буду — как только дорогу очистят от снега.

Она вернётся к своей жизни, а я — к своей.

— Кроме того, я больше не одна. Мы можем вместе отпраздновать Рождество.

После этого она вскочила со стула и принялась за выпечку. Настояла, чтобы я помог ей, и мы, стоя в тёплой кухне, готовили печенье и яблочный пирог, пока солнце не село за деревья. У неё был радиоприёмник и сумка, полная батареек, и она включила диск с праздничными песнями. У неё был только один диск, и мы слушали его снова и снова. Но он никогда не надоедал.

Когда в ту ночь я лёг спать на диване, с удивлением осознал, что напеваю одну из песен.

Наступило рождественское утро. Я проснулся от запаха кофе и блинов, натянул джинсы и пошёл на кухню. Там была Грейс — она намазывала дымящиеся блины маслом и сиропом. Закончив, протянула мне тарелку и кружку.

— Счастливого Рождества! — радостно сказала она и наполнила мою кружку кофе.

— Как ты можешь так просто принимать меня? — слова сами сорвались с моих губ.

Она поставила кофейник и подняла взгляд. Её глаза были цвета растопленного шоколада.

— В твоих глазах, даже волчьих, было что-то человеческое. Несмотря на тени, в них есть ясность. К тому же, это время — дарить и любить. Почему бы мне не принять тебя?

Я не знал, что ответить. В её устах всё звучало так просто.

Прошло несколько тихих мгновений. Мы сели за стол с тарелками.

— Они ведь придут за тобой, да? — тихо спросила она.

— Да. Тебе нужно уйти отсюда как можно скорее и не возвращаться.

— А ты? Ты собираешься вернуться с ними?

Я промолчал. Чем меньше она знала, тем лучше. Вместо ответа отпил кофе. Я вернусь ненадолго — только чтобы убедиться, что она ушла далеко. Потом, возможно, снова сбегу. В другой стороне.

— Ты не можешь, — сказала она, звякнув вилкой о тарелку.

Я поднял глаза и выдержал её взгляд. Она знала, что не сможет меня остановить. Знала, что после сегодняшнего дня нам придётся расстаться.

— Это Рождество навсегда останется нашим, — сказал я.

Мы больше не говорили о завтрашнем дне. Вместо этого смеялись, шутили, включили рождественский диск и готовили угощение из того, что осталось на кухне. Играли в карты у камина и ели пирог у ёлки.

Это был лучший день за многие годы. Впервые с тех пор, как я начал меняться, я почувствовал, что у меня есть место.

Когда наступил вечер, зазвонил городской телефон — связь наконец восстановили. Это был отец Грейс. Он звонил, чтобы сообщить, что дороги расчищены, и спросить, сможет ли она вернуться.

Я слушал, как она тихо разговаривает, посмеиваясь над фразами отца. Она взглянула на меня, когда сказала, что заедет к нему завтра по пути домой. Я не подал виду, что расстроен тем, что день подошёл к концу.

После звонка я включил телевизор и нашёл старый классический рождественский фильм. Через несколько минут Грейс вышла из кухни с кружками горячего шоколада. Мы молчали. Она села рядом, и мы смотрели вместе.

Когда она уснула, её голова опустилась мне на грудь. Я не стал её будить.

Следующее утро было холодным. Ветер завывал в деревьях. Я уже не спал — наслаждался ощущением её талии под рукой и запахом волос, когда она открыла глаза.

Сначала ей было удобно, но потом пришло осознание, и она замерла. Грейс подняла голову и посмотрела на меня сонными глазами.

Я поцеловал её.

Это был нежный, ласковый поцелуй — и приветствие, и прощание одновременно.

Потом мы встали и приготовились идти каждый своей дорогой.

Когда солнце поднялось высоко, она вытащила большую дорожную сумку и поставила её у двери. Взглянула туда, где стояла ёлка. Я помог ей снять украшения и вынести дерево на улицу.

Она потянулась за ключами, я взял их и вышел завести её машину, включив отопление.

Когда направился обратно, услышал её крик. Я сорвался с места, вбежал в дом — и застыл, увидев, как двое моих бывших товарищей по стае загоняют Грейс в угол.

Я набросился на них, вновь превратившись в волка, и вцепился зубами в их плоть. Они тоже обернулись, и завязалась схватка. Двое против одного — но я устоял. Я хотел найти Грейс, сказать ей, чтобы она уезжала, пока есть шанс, но не смог её увидеть.

Выстрел из дробовика наконец подсказал, где она. Она была чертовски хороша в обращении с ружьём.

Один из волков лежал на полу, вокруг него расползалась тёмная лужа крови. Второй бросился к двери — и Грейс выстрелила вновь.

Я схватил раненого волка и вытащил его наружу, на снег. Оказавшись снаружи, вновь принял человеческий облик (на счастье, это оказалось несложно) и принялся разводить костёр.

Понадобилось время, чтобы пламя разгорелось ярко, но вскоре оно взвилось, ревущее и живое. Я бросил тело нападавшего в огонь.

Пока он горел, я посмотрел в сторону леса — там, между стволами, метался другой волк. Он расхаживал взад-вперёд, без сомнения, раздумывая, стоит ли бросаться на меня.