— Оставь хотя бы некоторые из трудных вопросов времени другим: райкому, комитетам, советам — тебе одному всех не решить. А станешь рассматривать, всегда смотри с обеих сторон, как монетку, — ведь на каждой стороне у нее свое изображение. — Он почти силком тащил Алеша, ему хотелось догнать священника и скрыться от надоевшего Рока.

Однако на вершине несчастных ожидал сюрприз: на скамейке возле распятия сидели… Малка Полянчева и Франце Чемажарьев. Положив палку на скамью, слепой курил, а Малка облокотилась на оглоблю взятой взаймы ручной тележки.

У священника Петера Заврха, которого испытания последних дней швыряли из стороны в сторону так, как осенний ветер швыряет по земле опавшие листья, сердце сжалось, и ему захотелось расплакаться прямо тут, на дороге. Выведенный из равновесия, он уже ни о чем не мог разумно рассуждать. Говорило лишь смятенное чувство прежнего священника и хозяина, который во всем считал себя правым. До этой минуты он злился на раковицкого батрака, а теперь, остановившись как вкопанный, недоуменно уставился на женщину, потом перевел взгляд на слепого и наконец вымолвил скорее удивленно, чем сердито:

— Похоже, это ты, Полянчева?

— Вы не ошиблись, господин священник, — ответила покрасневшая Малка, отнюдь не обрадовавшись этой встрече. — Может, вас смущает, что вы видите рядом со мной другого мужчину? Это Чемажарьев, он ослеп во время войны, господин священник. Что поделаешь,

СЛЕПЫЕ НУЖДАЮТСЯ В ПОМОЩИ

да и мне она тоже не помешает. Можете себе представить, что значат двадцать процентов в доме, где и все сто лишними не будут. В придачу, — тараторила Малка, спешившая обелить себя, — с Хлебшем мы переругались в первый же вечер. Он во что бы то ни стало хотел погасить лампадку, дескать, иначе он не заснет. И еще валял дурака, мол, божья матерь любит спать в темноте, а не при свете.

— А ведь он не ошибся, Малка, — воскликнул художник, у которого изумление уже сменилось иронией, — увидела бы тебя матерь божья ночью и рассердилась бы за то, что ты так быстро перестала оплакивать покойного.

Алеша сразила эта злобная насмешка — ведь никто иной, как он, Якоб, натравил Малку на несчастного Чемажарьева. Да и Малкина наивность тоже потрясла его. А Малка пыталась оправдаться перед разъяренным священником:

— Нет, от веры я не откажусь. К тому же сейчас, при электричестве, лампадка такая дешевая вещь, купил лампочку — и все.

А священник кинулся к скамейке, к слепому.

— Я не знаю, приятель, кто ты, — обратился он к нему. — И все же скажу: вернись в долину, пока не поздно. Этой несчастной женщине нужны твои проценты, а не ты. Ведь она отказалась от человека, которого вела в горы два дня назад. Тебе будет плохо, если она точно так же заменит тебя другим. И не только плохо, но и стыдно. А она тебя заменит, поверь мне!

Полянчева покраснела до корней волос. На глазах у нее выступили слезы. Чемажарьев намеревался ответить священнику, но она опередила его:

— А зачем мне его менять? С Хлебшем мы поругались из-за лампадки и поняли, что не подходим друг другу. — И сердито бросила священнику: — Что же мне было, лампадку погасить? — Обиженно и упрямо она продолжала: — Вы-то за счет таких лампадок и живете, а я не могу. И все-таки я не позволила ее погасить. Вы лучше пощупайте, какое у меня сердце! — И собираясь продемонстрировать священнику свое бедное, осужденное на недолгую жизнь сердце, встала со скамейки и направилась к нему.

— Apage! — закричал он и поднял палку, как будто собирался ударить женщину. — Apage, нечистая! Ты ничуть не лучше животного… — Покрасневший от злости священник с отвращением отвернулся от нее.

Но тут подскочил художник и великодушно заявил:

— Давай, Малка, я пощупаю за всех, если надо!

Алеш ужаснулся, увидев, что художник и впрямь хочет пощупать ее сердце. Он перехватил его руку и, побледневший, рассерженно упрекнул Яку:

— Тебе что, мало несчастий? Все имеет свои границы, Якоб!

Тот посмотрел на него, захохотал, но дурачиться не перестал.

— Дорогой Алеш, мы потеряли все, больше нам нечего терять, кроме своего здоровья, по крайней мере мы считаем, что оно у нас есть. А ты посмотри на это беспокойное, наверно, и впрямь очень больное сердце, посмотри, сколько в нем храбрости. Посмотри на Чемажарьева — он ничего не видит и Малки тоже. И все-таки — скажу я тебе — ему лучше, чем нам. Ему не помешает лампадка, которая помешала Хлебшу, если она ему действительно помешала. А пахнет Малка весьма аппетитно! Это мы с тобой мучаемся, стремимся к чему-то недостижимому. Поверь мне, слепцы скорее мы, чем Чемажарьев.

Тут в разговор вмешался Чемажарьев:

— Я тебя не знаю, никого из вас не знаю. И не знаю, зачем вам нужно задевать меня, если я никого не тронул?! Терять мне нечего. Малку? Если она будет обо мне заботиться, ей будет неплохо. Ну а если я ей придусь не по нраву, не стану ее неволить. Вернусь в долину.

— Что ты, зачем мне искать другого! — воскликнула Малка. — Я буду тебя любить, буду заботиться о тебе; правда, у меня нет ничего, кроме крыши над головой да коровенки…

Алеш Луканц перебил ее:

— Никто над тобой не издевается, Чемажарьев. Не обижайся на нас, это нас тоска загрызла. Может, Малка и заслужила, чтобы ей дали по голой заднице… Да ведь что поделаешь, и Малке нужно жить, это она справедливо сказала. Ну, будьте счастливы и не обижайтесь!

— Чего тут обижаться! — великодушно воскликнула Малка. — Все мы люди, каждый может обмишуриться.

А Яка не преминул дать Чемажарьеву совет:

— Это не беда, что ты не видишь, Франце. Если что будет не так, палка у тебя есть, возьми да и ударь наугад, авось попадешь, куда надо.

— Ну нет, — Малка покраснела, поняв смысл его слов, — такое не понадобится. Я умею любить, Яка, поверь мне. Только ведь и нищим жить надо, ничего не поделаешь.

— Дай бог тебе счастья, Малка. А что касается твоего сердца, можешь время от времени приглашать меня, я пощупаю, хуже ему или лучше. — И Яка добавил: — Да и нарисовать я его не откажусь, твое сердце, Малка, вместе со всей упаковкой! — И он поспешил за Алешем, который уже шагал дальше, за Раковчевыми.

— Действительно, — болтал художник, — в ней есть нечто непостижимое, она так и кипит жизнью — цветущее лицо, здоровое тело, а сердце — никуда не годится, и при этом такая неистребимая жажда жизни!

— Мне кажется, — заворчал разочарованный Алеш, — ты самый обыкновенный убийца. Убиваешь людей, и это им даже нравится, потому что ты убиваешь их так мило, что они этого не замечают. — Неожиданно он обернулся к нему и окинул внимательным взглядом. — А теперь скажи мне, только совсем откровенно скажи, ты бы и правда взял Минку с собой как жену, а не как игрушку, если бы она была свободна и если бы она этого захотела?

Удивленный вопросом Алеша, художник замедлил шаги, сверкнул глазами в его сторону, потом засмотрелся на далекие горы.

— Глупости ты спрашиваешь, Алеш! Если б захотела, она сегодня была бы далеко отсюда. — И продолжал с болью и теплотой: — Веришь, она нужна мне. Мужчины женятся не только из-за любви, а для того, чтобы женщины рожали им детей, вели хозяйство, стирали белье. А я искал Минку, чтобы успокоить свое сердце. Понимаешь, Минка умеет вдохновить человека, с ней даже бесталанный может открыть в себе талант… Однако поспешим: нерешенный социальный вопрос — милейший батрак Рок — уже наступает нам на пятки!

Рок в самом деле догонял их, но на пути он неминуемо должен был натолкнуться на Малку и ее слепого.

— Малка, Полянчева! — воскликнул он. Потом онемел, заморгал глазами, трезвея еще стремительней, чем в тот момент, когда Петер Заврх отказал ему от службы. — Что я вижу? С тобой мужчина? Надеюсь, не жених, Полянчева?

— А почему бы и нет? — ответила Малка и снова покраснела. — Жених, Рок. Что поделаешь, при моей нужде такой случай упускать нельзя. — Не переставая мигать, Рок разглядывал жениха. К своему удивлению, он заметил, что тот слеп, и заморгал еще сильнее.