Бриайд не ответил. Слепая подошла на два шага.

— Гирреанское правосудие с имперским мало связано. Хотя и основывается на том же самом кодексе, — за исключением статей о дворянских привилегиях и прочих глупостях.

— Хотите сказать, что на ваших полууголовных-полудикарских судилищах не бывает заказных приговоров?

— Попытки случаются. Но тут очень многое зависит от работы следователя, который действительно лицо процессуально независимое. В пустоши много противоборствующих групп — уголовные ватажки, политические партии сорока трёх мастей, полсотни братств, таниарские общины разных церковных течений. У каждой группы и понимание закона собственное, и своя судебная коллегия. Но ведь настоящая справедливость должна быть одинакова для всех. Согласны?

Бриайд молчал. Злата подошла ещё на шаг.

— Так что по-настоящему приговор наших, как вы изволили выразиться, судилищ определяется теми материалами, которые предоставляет им следователь. А давить на него лидеры противостоящих групп друг другу не позволяют в силу конкуренции.

— Допустим… — сказал Бриайд. — Я неоднократно слышал, что Гирреан — это государство в государстве, и законы империи на него не распространяются, только я не понимаю, какое отношение нравы и обычаи вашей пустоши имеют ко мне?

— Самое прямое. Гирреан — часть бенолийской империи, вы — её подданный, к тому же служите правосудию. Правда, в Гирреане оно представлено исключительно в виде жандармских дубинок и бластеров карательных войск. Но даже в таких условиях справедливость должна быть, как считаете?

— Никак. Бухгалтерия пусть считает, — зло ответил Бриайд.

Слепая лишь улыбнулась.

— Да, сударь, конечно. Идёмте в дом.

Злата провела его в кухню, налила кружку молока, подала булки домашней выпечки.

— Перекусите немножко. Перед баней нельзя наедаться, но и на голодный желудок идти нельзя.

— Баней?

— Да. Вы ведь никогда ещё не были в настоящей русийской бане? Вам понравится, вот увидите.

— Но, почтенная, — смутился Бриайд, — зачем столько хлопот?

— Вы гость. И гость хороший.

— Не уверен, — пробормотал Бриайд. Слепая услышала, улыбнулась.

Бриайд невольно улыбнулся в ответ, настолько приветливой была её улыбка.

— Вы очень красивая, — сказал Бриайд. — Гораздо красивее любой из звёзд стерео.

Злата пожала плечами.

— Спасибо, сударь, но я давно ни одну из них не видела, и потому не могу по достоинству оценить ваш комплимент. Так что не тратьте зря силы. Попробуйте лучше булку. — Злата положила в расписную глиняную чашечку варенье, поставила перед Бриайдом.

— Вы так уверенно всё делаете, — в который раз поразился он. — Я никогда не поверил бы, что вы… ну…

— Что я слепа. Да, сударь, я действительно слепая, но во дворе и в доме каждая вещь стоит только на своём, строго определённом месте, поэтому мне нет нужды искать её на ощупь.

— Да, — поспешно ответил Бриайд, смущённо опустил голову, отвернулся.

Все слепые, которых он встречал до сих пор, носили тёмные очки. И правильно делали. Оказалось, что глаза незрячих совсем не похожи на тусклое мутное стекло, как думали в Плимейре. Жизни в их глазах побольше, чем у любого зрячего. Создавалось впечатление, что эти люди не слепы, наоборот, они видят нечто невыразимо прекрасное, недоступное примитивному взору простых смертных, и потому не считают нужным замечать презренную обыденность. Когда же их глаза обращались на собеседника, то казалось, что слепые, не размениваясь на такие мелочи, как внешность и одежда, смотрят прямо в душу.

— Поешьте, — сказала Злата. — На голодный желудок мыться нельзя, голова закружится. Дверь в предбанник вон там, за шкафом.

Злата вышла. Бриайд торопливо прожевал булку, запил молоком. Сполоснул кружку, поставил на сушилку.

Взялся за ручку двери в предбанник и замер на полудвижении, услышав разговор.

— Почему «нет»? — спросил Авдей. — По-твоему, я настолько бестолковый, что не справлюсь даже с таким пустяком как текстовый редактор и принтер для газетной бумаги?

— Не говори ерунды! — ответил Михаил. — Бестолковым я тебя никогда не называл.

— Тогда почему говоришь «нет»? Ведь я хочу помочь тебе.

— Помогают дрова рубить и в сарае убирать. А в политический борьбе точно так же как и в спортивной — помощников нет, каждый сам сражается.

— Но ведь есть и групповые состязания, — сказал Авдей. — В одиночку такие не выиграть. Только командой.

— Политика не футбол, — ответил Михаил. — Не игра. Тем более, если речь идёт о политике нелегальной партии. Сюда приходят только те, кто до конца верит в своё дело, кто предаётся ему всецело — и разумом, и чувством. Только такие люди могут стать политической командой. Ты же центристам не верил никогда.

— Я верю вам! Папа, центристы — самая толковая из тех бенолийских реформаторских партий, которые есть сейчас, хотя и не то, что действительно нужно стране. Однако лучше центристы, чем совсем ничего! Пусть я никогда и не разделю ваш путь, но я хочу помочь вам в тех делах, которые считаю полезными.

— Нет, Авдей. Если ты считаешь, что нашёл путь лучше и правильнее центристского, создавай собственную партию.

— Как будто их без того мало!

— Мало ни мало, а по-людски жизнь прожить можно, только если идёшь собственной дорогой. На чужом пути вмиг оскотинишься. Нужен только свой. Сам ты себе этот путь создаёшь, или воспользуешься уже готовым, разница невелика. Главное, чтобы путь в каждой пяди был твоим и только твоим. Подберутся попутчики — хорошо. Нет — иди один. Но сам, без поводырей и указателей. Иначе в тебе ничего людского не останется.

— При чём тут это, папа? Я ведь не о выборе жизненного пути говорю! Я просто хочу тебе помочь.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Михаил. — Ты хороший сын. Но смешивать личное и профессиональное нельзя. Если ты вступаешь в центристскую партию, то мы становимся не отцом и сыном, а командиром и подчинённым. И ты не помогать мне будешь, а приказы выполнять. И дома о работе ни слова! Партийные дела отдельно, домашние — отдельно. Иначе провалим всё, что только можно провалить.

— Я понимаю… Ты прав, но ведь я не прошу доступа к паролям и явкам. Я буду просто работать, только листовки печатать — и всё. Мне незачем видеть лица тех, кто будет их забирать. В случае ареста я никого не выдам, даже если не выдержу допроса. Ведь я ничего не буду знать… Зато смогу делать пусть и самое простое, но полезное дело. А тебе не надо будет тратить дефицитные людские ресурсы на такую примитивную, чисто технарскую обязанность, как печать. Для настоящего дела у тебя освободится как минимум один боец.

— Нет, Авдей. Не знаю, как у других, а у центристов не настоящих дел нет и не будет. Так что и заниматься ими должны люди не посторонние.

— Раньше ты от моей помощи не отказывался!

— Одно дело курьером быть, и совсем другое — нелегальной типографией заниматься!

— Да, конечно, — тускло сказал Авдей. — Как скажешь.

— Дейк…

— Всё нормально. Ты прав. Как всегда…

— Авдей, заниматься нужно своим делом, понимаешь, только своим. На чужом ты…

— И чем же я делать его буду? Вот этим?!

Дверь предбанника резко распахнулась, в кухню выскочил Авдей.

Бриайд посмотрел на его искорёженную руку. Авдей ответил колючим взглядом.

— Я не подслушивал, — торопливо ответил Бриайд. — Это случайно получилось.

Авдей только плечом дёрнул.

— Баня готова, заходите. Отец объяснит, что там и как.

Бриайд осторожно вошёл в предбанник.

— Я слышал ваш разговор с сыном. Так получилось. Простите, что вмешиваюсь, но вы не правы. Стать калекой и для взрослого тяжелейшее потрясение, а ваш сын ещё пацан, ему это вдвойне труднее. Центристские дела дали бы возможность отвлечься, придти в себя.

Михаил вздохнул, глянул на Бриайда. В точности как сын дёрнул плечом.

— Это в Плимейре девятнадцатилетний парень ещё пацан. Да и то в зажиточных кварталах. А нищета, поселковая в особенности, взрослеет рано. Тем более, если посёлок в Гирреане. Так что Авдей давно уже взрослый мужик и прекрасно всё понимает.