То, что получилось в итоге, по мнению Боргеса, было даже не религиозным синкретизмом, а религиозным "сандвичем". Боргес употребляет термин "religion yuxta-puesta" (Borges P. Op. cit., p. 521).
Индеец к концу XVI в. исповедовал как бы две религии: католическую и свою собственную. Одна религия "наслаивалась" на другую. Назвать этот результат успехом миссионеров нельзя. Энрике Д. Дуссель, автор весьма популярной на Западе "Истории церкви в Латинской Америке", как и Боргес, восхваляет подвиги миссионеров, но и он вынужден признать, что миссионеры породили вид религиозного гибрида или религиозной "светотени", в которой невозможно определить, где кончается язычество и где начинается католицизм. "Светотень", по Дусселю, приняла в конечном итоге форму "народного католицизма", основанного на полуязыческих суевериях, который автор определяет как порождение "не совсем христианского сознания" (Dussel D. Historia de la Iglesia en America Latina. Coloniaje у liberacion (1492-1973). Barcelona, 1974, p. 131-132).
Прямо скажем, результат более чем скромный, а ведь на достижение его миссионеры затратили почти пять столетий и во имя него были загублены миллионы индейцев!
Число церковников в колониях росло чрезвычайно быстро. В 1559 г. только в Мексике было выстроено 160 монастырей и насчитывалось 807 миссионера: 385 францисканцев с 70 монастырями, 210 доминиканцев с 40 монастырями, 212 августинцев с 40 монастырями (Ricard R. Op. cit., p. 35).
За неловкость
В 1601 г. число церковников в Мексике превысило 5700 человек (Сюда входили: 2 тыс. францисканцев, 900 доминиканцев, 250 мерседариев, 1200 августинцев, 540 иезуитов, 150 кармелитов и 600 священников см.: (Borges P. Op. cit., p. 532). В колониях имелось некоторое число представителей и других орденов – бенедиктинцев, госпитальеров Сан-Хуан-де-Диоса, бетлемитов. По далеко не полным данным, в XVI в. в Западные Индии прибывало ежегодно около 90 монахов, в XVII в. – около 100, а в XVIII в. – около 130. В конце XVII в. там насчитывалось около 11 тыс. монахов, из них около 20% составляли иезуиты. К концу столетия, несмотря на изгнание иезуитов, общее число монахов не только не уменьшилось, а даже увеличилось и составляло несколько более 11 тыс. (Lopetegui L., Zubillaga F. Op. cit., p. 197)). Но эта цифра занижена: в обращении муниципалитета г. Мехико к Филиппу IV указывалось на наличие в стране свыше 5 тыс. бродячих клириков (Carcia G. Caracter de la conquista…, p. 62). Таким образом, церковь не могла жаловаться на нехватку кадров. Результаты ее деятельности на "ниве господней" оказались, как уже отмечалось, весьма ограниченными.
Миссионеры со временем разувериваются в возможности превратить индейцев в "полноценных" христиан. Постепенно сподвижники исчезают из их рядов. Закабаление индейцев и эксплуатация негров-рабов порождают изобилие и богатство для колонизаторов. Религиозное чувство поглощается церковной организацией, подчиняется ей. Церковники перестают быть "пламенным" воинством. Они превращаются в избалованную, хорошо оплачиваемую и франтоватую бюрократию (Мариатеги Х. К. Указ. соч., с. 217). Как пишет Педро Боргес, миссионеры "обуржуазиваются" (Borges P. Op. cit., p. 539). Пассивность индейцев уже больше не тревожит, а полностью удовлетворяет "святых отцов".
В XIX в. от боевого духа первого поколения миссионеров не остается и следа. Не появляются больше и их труды, в которых они делились бы своим опытом и выдвигали различные планы по воспитанию аборигенов в духе христианства. Перестают миссионеры сочинять книжки на языках индейцев. Стоит ли трудиться впустую! Миссионерство обюрократилось, превратилось в доходную профессию. Монастыри обросли земельной собственностью, доходными домами, мануфактурами, начали заниматься ростовщичеством, принимать участие в работорговле. Конкубинат стал для церковников обычным явлением. Женские монастыри походили на светские салоны, монахини занимались галантными похождениями.
В XVII в. имена Лас Касаса и других поборников прав индейцев были забыты, о "стремлении испанцев к справедливости" в колониях уже никто не упоминал.
Вместо этого испанские юристы, подобно Хуану де Солорсано Лерейре (1647), оправдывали преступления колонизаторов тем, что-де все люди грешны и им свойственно не бояться того, кто находится от них на далеком расстоянии, т. е. испанского короля, который якобы проявлял заботу об индейцах.
Дж. Ллойд Мэчем, доброжелательный по отношению к католической церкви историк, признает, что результаты миссионерской деятельности среди индейцев оказались неблагодарным материалом для христианской пропаганды. Мэчем пишет: "Учитывая их уровень развития, примитивность мышления и их растерянность перед тем фактом, что они были ввергнуты в социальные условия, к которым не смогли приспособиться на протяжении столетий, – каких еще результатов могли добиться миссионеры? Католическая церковь с ее внешним блеском и церемониями была хорошо приспособлена для пропаганды среди дикарей, и, сознавая это, монахи естественно использовали внешние эффекты культа. Результат был более чем скромным для интересов христианства, однако и это было достижением… Что касается белых европейского происхождения и каст (креолов и метисов), их поверхностная религиозность была, судя по всему, результатом неспособности духовенства отличить их мышление от индейцев. Священники старательно избегали обращаться к зрелым и самостоятельным интеллектам. Духовенство ко всем индейцам относилось как к детям; их чувства возбуждались пышными церемониями, процессиями и фантастическими образами. Следует ли удивляться, что жители колоний, белые и цветные, уверовали, что суть религии в ее внешних проявлениях? В их вере было много языческой помпы и мало милосердия. Их вера была поверхностной, слепой, в ней было мало понимания. И духовенство вовсе не стремилось заставить их более глубоко воспринимать веру. С него было достаточно и того, что они верили. Слепое подчинение церкви и королю проповедовалось духовенством, старательно избегавшим анализа основ этого двойного подчинения" (Lloyd Mecham J. Church and State in Latin America. Chapell Hill, 1966, p. 41-42).
Таковы были скромные результаты грандиозных проектов первых миссионеров, мечтавших основать христианскую Аркадию в Новом Свете.
Глава третья. Королевский патронат – орудие колониальной политики
Церковь превратилась в испанских колониях в могущественную" опору королевской власти. Если Испания после конкисты смогла) в XVII-XVIII вв. удерживать свою власть на огромных: пространствах Американского континента при наличии немногочисленных гарнизонов, то только потому, что существовала другая армия – священников и миссионеров, державшая в духовной: узде многомиллионную индейскую массу.
Духовная жизнь колоний находилась под контролем церкви, к услугам которой имелся такой испытанный полицейский аппарат, как священная инквизиция, внушавшая всеобщий страх – Церковная иерархия, хотя и не играла первую скрипку по сравнению с колониальной властью – вице-королями, аудиенсиями, – губернаторами и генерал-капитанами, имела перед ними то преимущество, что ее представители оставались в колониях на многие годы, а иногда и навсегда, в то время как высшие колониальные чиновники, за немногими исключениями, после четырехлетнего срока службы возвращались в метрополию. В руках церкви находились просвещение и благотворительность – школы, университеты, больницы, приюты, помощь бездомным, престарелым, сиротам. Рождение, брак, смерть любого жителя колоний нуждались в церковной санкции. Жизнь подданных испанской короны от колыбели до могилы проходила под неусыпным наблюдением церковников.
Религиозные братства (конфрадияс, эрмандадес), действовавшие при церковных приходах и под контролем духовенства, были; единственными общественными организациями, существовавшими в колониях. Даже карнавалы – колониальные народные-праздники, – и те проходили под бдительным оком церкви.
Господство церкви в духовной области способствовало духовной отсталости населения колоний, а не распространению идей и знаний, как утверждают церковные апологеты. Хосе Карлос-Мариатеги отмечает: "… богословская наука вместо того, чтобы перекинуть мостик между нашей страной (Перу. – И. Г.) и достижениями человеческой мысли той эпохи, наоборот, отделяла нас от них. Пока схоластическое учение в Испании получало от мистики ее огонь и горение, оно еще носило живой и созидательный характер. Но однажды застыв в педантичных казуистических формулах, оно потеряло всю свою гибкость, стало высушенной мыслью эрудита, неподвижной и риторической ортодоксальностью испанского теолога" (Мариатеги X. К. Семь очерков истолкования перуанской действительности. М., 1963, с. 124).
