На одеяле валяться под абрикосом оказалось еще лучше. А бабушка вдруг легла рядом, подложив руку под голову.

– Надо же, – удивленно сказала она, – как со временем забываются такие важные вещи.

– Какие?

– Как хорошо лежать под деревом и смотреть на небо.

– Это важные вещи? – изумилась Холли.

– Конечно, – уверенно ответила бабушка. – Еще какие важные. Даже не знаю, что может быть важнее.

Холли засмеялась. И бабушка засмеялась вместе с ней.

Они хохотали, лежа на одеяле и глядя на цветы и облака, плывущие в небе. Холли подумала, что это самый лучший день – в году, а может, и во всей жизни. И впереди еще полно таких чудесных дней, целое длиннющее лето.

– А можно я останусь тут навсегда? – спросила Холли, когда подумала, что через целую вечность, но все-таки лето когда-нибудь закончится.

– Прямо тут? – удивилась бабушка. – Под деревом?

– Ну, ба… – фыркнула Холли. – Ты ведь понимаешь. Можно я больше не вернусь домой, а буду жить тут, с тобой?

– Тут и есть твой дом, Цветочек, – сказала бабушка Берта, и ее серые глаза стали серьезными: – Запомни это, ладно? Тут всегда будет твой дом, ты можешь здесь жить, сколько захочешь. Потом, когда ты вырастешь. Когда сможешь сама выбирать.

– Потом… – вздохнула Холли. Опять упала на одеяло – а потом в облака, выше и выше. И подумала: вот я полетаю, а там, внизу, пусть все крутится. Земля, люди. Лето, осень, зима… И опять, столько раз, сколько надо, чтобы вырасти. А потом – оп! – и я уже лежу здесь, под этим абрикосом, взрослая, и мне больше никуда не надо уезжать. Вот бы здорово…

– Пойду-ка сделаю блинчиков к чаю, – сказала бабушка. – Как проголодаешься, приходи.

Холли так и сделала. Вернулась уже совсем взрослой, оттуда, из-за облаков. В такую же весну, заполненную пением птиц, гудением пчел, светом розовых абрикосовых облаков в синем небе. Немного полежала на одеяле, привыкая к новому взрослому телу. А потом поднялась, немного путаясь в непривычно длинных ногах, и пошла к дому. Там уже пахло блинчиками, и бабушка, ни капельки не постаревшая за все эти годы, колдовала над чайником, составляя заварку из трав по своим секретным рецептам.

Холли улыбнулась, глядя на нее, с наслаждением вдохнула запахи выпечки, трав, цветущего сада – и подумала, что совершенно, абсолютно счастлива. Потому что теперь совсем некуда торопиться и больше не нужно никуда отсюда уезжать, а значит – впереди целая вечность, наполненная этим бесконечным счастьем.

А потом Холли проснулась, сжимая в руке Черный гребень. Первые несколько секунд она еще улыбалась, вдыхая запахи цветущего абрикоса и блинчиков, а потом разом вспомнила все.

Бабушка умерла, и Холли больше не вернуться в тот сад, который ей приснился. И этот сон, и все мечты – повзрослеть и переехать жить к бабушке – никогда не исполнятся. Все потеряло смысл. Потому что бабушки Берты больше нет.

Холли тихо заплакала, уткнувшись в подушку, стараясь не всхлипывать слишком громко, чтобы никто не услышал. Она опомнилась только тогда, когда в дверь стукнула мама и крикнула:

– Ольга, не проспи! Пора собираться в школу!

– Да, иду! – быстро крикнула Холли, испугавшись, что мама зайдет, увидит ее зареванное лицо и мокрую подушку и начнет расспрашивать, в чем дело. А Холли сейчас не вынесет ее расспросов, и у нее нет никаких сил придумывать что-нибудь и оправдываться. Потому что никому нельзя рассказывать про ночной визит бабушки Берты. И про Черный гребень.

А за завтраком Холли поняла, что тот нежный поцелуй в веки был не просто прощанием. Так бабушка Берта отняла у нее Истинное зрение.

Холли с самого детства видела чуть больше, чем другие. Мама называла это выдумками, папа – фантазиями, бабушка Берта – Истинным зрением.

Долгое время Холли считала, что остальные видят так же.

Папа обычно неделями пропадал на гастролях, возвращался измученным и в основном почти все свободное время между поездками проводил дома. Разучивал новую музыку на своем огромном черном рояле, играл с Холли в железную дорогу, читал ей сказки и только изредка выходил с ней погулять – да и то в основном в ближайшем парке, в той дальней, диковатой части, где было мало народу. При таких условиях было мало шансов наткнуться на какие-нибудь отличия между видимым и невидимым миром, чтобы Холли могла их явно заметить и обратить на них внимание папы. Только однажды она увидела, как парковую дорожку перебежали, озираясь, два крохотных – размером с кошку – человечка в зеленых плащиках. Ахнув, Холли немедленно дернула папу за рукав и шепотом пересказала ему эту картинку на ухо. Папа огляделся – но человечки уже, конечно, скрылись в кустах. Заметив, как дочка огорчилась, папа поспешил ее успокоить.

– Кнопка, милая, в лесах всегда полным-полно зеленых человечков, – совершенно серьезно сказал он. – Тут им немного не по себе, потому что вокруг город и много людей. Поэтому не нужно их пугать еще больше и гоняться за ними по кустам. Договорились?

– Я никогда и не гоняюсь, – ответила Холли, слегка обиженная тем, что папа посчитал ее такой легкомысленной и способной напугать маленьких человечков. – А ты часто их встречал… в лесах?

– В детстве мне случалось видеть и не такое, – улыбнулся он. – А с возрастом люди, к сожалению, утрачивают всякое воображение. Впрочем, оно и к лучшему – когда живешь в нашем современном обществе, лучше не видеть ничего лишнего. Но я очень рад, кнопка, что у тебя сейчас такая богатая фантазия, в детстве это прекрасно, – он улыбнулся и поцеловал Холли в макушку.

И тут она сообразила, что он, скорее всего, считает зеленых человечков ее выдумкой – и собралась было обидеться. Но папа вдруг начал рассказывать сказочную историю про этих самых человечков, и оказалось так интересно, что Холли заслушалась и забыла обо всем.

А мама, с которой Холли проводила куда больше времени, почти никогда не обращала внимания на её слова. О маленьких человечках, о сияющих цветах, прорастающих сквозь асфальт, о полупрозрачных людях и огненных кошках, и о тенях, которые стояли за каждым из прохожих – взрослыми и детьми.

– Угу, детка, это очень мило, – рассеянно говорила мама, неохотно отрываясь от телефона, по которому постоянно переписывалась или говорила с подругами во время прогулок с Холли, – иди еще поиграй сама, ладно?

Или, если она была в плохом настроении, буркала сердито:

– Хватит выдумывать ерунду, Ольга! Ты уже большая девочка!

Мама называла ее Олей, не считаясь с тем, что Холли терпеть не могла это имя. Наверное, в пику бабушке Берте, которая и придумала чудесное «Холли» вместо скучного и глупого «Оля».

Однажды, когда мама была особенно раздражена – то ли неудачным телефонным разговором, то ли плохой погодой, то ли самим обществом дочери, – Холли сказала ей:

– Мама, перестань, пожалуйста, злиться! Черный человек подошел совсем близко! Не подпускай его, пожалуйста! Я думаю, он когда-нибудь сделает тебе плохо!

– Какой еще черный человек? – мама встревоженно обернулась, должно быть испуганная искренней тревогой в голосе Холли.

– Тот, который обычно стоит за твоим левым плечом. И подходит близко, когда ты злишься или разговариваешь с бабушкой.

Мама несколько секунд изумленно смотрела на нее, будто только что разглядев. Потом взорвалась:

– Какой еще человек, какое плечо, сколько можно придумывать всякую чушь?!

Холли заплакала, но не потому, что испугалась маминого крика, а потому, что черная тень за маминой спиной стала еще темнее и ближе. И Холли знала, что теперь она, скорее всего, не отступит. Предупредить маму не вышло, все получилось как обычно и даже, наверное, хуже. А что, если теперь Черный человек разозлится из-за того, что Холли сказала про него? Что, если он раньше не знал, что она его видит, – а теперь знает? Может, поэтому теперь он не уйдет просто так? Наверное, он захочет, чтобы Холли больше никому про него не рассказала. Чтобы она замолчала. Навсегда. Ужас окатил Холли с ног до головы, будто кто-то выключил горячую воду и вместо ласкового теплого душа в затылок вдруг плеснуло холодом, и он потек по плечам и спине бесконечной ледяной рекой, из которой не вырваться и не выплыть. Холли судорожно всхлипнула, задрожала и залилась слезами. Черный человек смотрел на нее мамиными глазами и усмехался, кажется, читая ее мысли. Нужно было бежать, но она не могла пошевелиться от ужаса.