– Это хорошо.

– Маникюр и педикюр делала Алиша, – продолжал рассказывать Патрик, – а красила Фейт.

– Фейт? Почему же я не видела?

– Потому что Жан-Люк пригласил их в отдельную кабинку, – пояснил парень. Кабинка в салоне всего одна, на первом этаже, зарезервирована для кинозвезд, которые не хотят, чтобы их видели. Этим они и отличаются от жаждущих внимания старлеток.

– Зачем?

– Понятия не имею.

Я тем временем на бешеной скорости готовила состав для мелирования, благодаря Бога, что у моей клиентки жидкие волосы. Сколько времени прошло? С Клаудией Джи шутки плохи!

– Джорджия, мне нужно высветлить только одну прядь. – Дива показывала на локон у виска. – Может, обслужишь без очереди?

– Клаудиа, еще пару минут! – взмолилась я, избежав очевидного вопроса. Теоретически да, одну прядь можно высветлить без очереди кому угодно, только не Клаудии. С ней все иначе: ее нужно держать за руку в буквальном смысле слова. Дело в том, что в детстве Дива пережила страшную моральную травму. В десятилетнем возрасте мать привела ее в парикмахерскую, а сама ушла. За пятнадцать минут злой-злой парикмахер постриг девочку почти налысо. В результате ужасный комплекс, и с тех пор ни одному парикмахеру на свете не разрешается срезать больше чем сантиметр, а во время любых процедур, даже если окрашивается всего одна прядь, нужно стоять рядом с ней и держать за руку.

Такой аврал, как сегодня, в кошмарном сне не приснится. Ну чем я заслужила такое наказание?

– Закончу укладку и посмотрю, как там Дорин, – пообещал Патрик, радуясь, что может вернуться на свое место.

Чудо, но Клаудиа Джи смогла дождаться своей очереди. Взглянуть на часы я не решалась: прошло гораздо больше пятнадцати минут.

Одна из ассистенток уже поставила на рабочий столик осветляющий спрей, а я отделила небольшую прядь. Наносить нужно осторожно, чтобы не попало на кожу головы. Пока спрей действовал, я сидела рядом и держала Диву за руку.

Едва сев в мое кресло, Клаудиа тут же впала в благостное настроение, совсем как наркоман, наконец получивший дозу. Уголки рта поползли вверх, и я почувствовала, что ее пульс постепенно замедляется. Как мало нужно для счастья! Томми Джи стоит держать флакончик спрея под рукой или переквалифицироваться в парикмахеры.

– Завтра день рождения Сидни, – доверительно сообщила Клаудиа.

У Клаудии и Томми три девочки-погодки: десяти, одиннадцати и двенадцати лет. Интересно, которая из них Сидни?

– Джорджия!

Я подняла глаза. Надо же, чуть не уснула, представляя, каково быть дочерью Дивы.

Ничего себе! От неожиданности мои глаза стали совсем круглыми. Передо мной лишь отдаленно напоминающая Дорин особа. Разве может обычная женщина из Википими за полчаса превратиться в куклу Барби? К сожалению, может. Я не знала, что сказать.

– Ну как? – спросила Дорин, глядя на себя в зеркало.

– Секунду, Клаудиа, – пролепетала я.

Мамины волосы теперь выше плеч, длинная густая челка, а цвет… Сияющий золотистый каштан, которым бы я при любых других обстоятельствах восхитилась, но сочетание с полным отсутствием макияжа наводит на мысль о парике, причем дешевом.

– Разве не здорово? – радостно спросил подоспевший Жан-Люк. – Мы очень старались!

– Прошу прощения, – подала голос Клаудиа Джи.

– Одну секунду! – резковато отмахнулась я. Честное слово, если Дива к нам больше не придет, плакать не буду.

– Вы кто? – возмущенно спросила Клаудиа мою мать.

– Дорин Уоткинс, – протянула руку мама.

Боже, что она творит!

Часто задышав, Дива протянула Дорин холеную, унизанную перстнями руку. «Почему с вами все так носятся?» – говорила она всем своим видом.

– Ну так как? – не унималась Дорин.

Боже, ей сделали дизайн бровей!

– Если честно, то… – начала я. Весь салон выжидательно на меня смотрел. Кажется, мама довольна. Впервые в жизни она чувствует себя красавицей. – Великолепно. Ты выглядишь великолепно. – Крепко держа за руку, я повела Клаудиу Джи к раковине.

Дорин просидела в салоне до вечера отчасти потому, что боялась гулять по городу одна, отчасти потому, что ей нравилось наблюдать за мной. Я, конечно же, не возражала. В мамином взгляде светится любовь, даже со своей ужасной стрижкой она напоминает ангела. Лишь ангел может так терпеливо сидеть на банкетке, прижимая к груди сумочку. Хорошо, что ей не предложили пластиковый чехол, еще бы, не дай Бог, рассмеялась!

Изменившаяся до неузнаваемости Дорин пожирала глазами клиенток. День выдался «звездный»: к Фейт были записаны Сьюзен Сарандон и еще несколько менее известных актрис. Супермодель, обрученная с членом королевской семьи, сидела на банкетке, выставив напоказ длинные в ажурных чулках ножки. Стрижка у нее необычная, мальчишеская. Еще приходили представительницы нью-йоркских СМИ. Самая яркая из них – Линн Мендельсон, известная голливудская публицистка. Линн всегда на высоких каблуках: помню, она как-то говорила, что публицист просто обязан казаться выше остальных.

В довершение всего на стрижку привели трех мальчишек, которые устроили драку, настоящую, с синяками и разбиванием носов. Волосы у всех троих льняные, тонкие, так что просвечивает розовый череп. Привыкшая к подобным сценам мать не обращала ни малейшего внимания ни на сыновей, ни на недовольные взгляды других посетителей. А что могли сделать мы? Стрижка стоит девяносто долларов – в «Жан-Люке» такими деньгами не бросаются.

– Уймите кто-нибудь этих бесенят! – взмолилась пожилая дама.

– Где их мать? – кричала другая, с ненавистью глядя на дерущихся мальчишек.

Еще четверо – и на сегодня все. Для Дорин у меня приготовлена целая программа: ресторан, а потом модное шоу на Бродвее; билеты помог заказать знакомый продюсер. Завтра я отдыхаю, так что времени хватит на экскурсию к Статуе Свободы, ленч в «Ла коте баск» и поход по магазинам на Мэдисон-авеню. Очень хочется доставить маме удовольствие и показать, что у меня все в порядке. Пусть она мною гордится!

– Так-так-так, – проговорила Дорин, когда мы наконец вышли из салона. – Так-так-так…

Она по привычке отбросила назад волосы, но после того, как ее постригли, отбрасывать стало почти нечего. Мы свернули на Мэдисон-авеню, где магазины уже закрывались. На улице совсем темно. Брр, еще не привыкла к зимнему времени.

– И так каждый день? – спросила мама.

– Почти.

– Невероятно!

– Ну, сегодня посетителей чуть больше обычного. Праздники и все такое…

– А кто та женщина?

– Которая из них?

– С длинными пегими волосами и…

– Скорее всего Клаудиа Джи.

– Она знаменита?

Мы стояли у светофора на углу Шестьдесят третьей и Мэдисон.

– Они все знамениты.

Дорин покачала головой. Я никак не могла привыкнуть к ее новому облику. Зачем только ее постригли! Теперь она похожа не на мою маму, а на чужую женщину из тех, что останавливаются в «Брегдорфе», перекусывают в «Ла гулю», а потом идут в «Жан-Люк». У таких фамильные особняки с экономкой и дюжина кашемировых одеял для потенциальных гостей.

Дорин перехватила мой взгляд.

– Слушай, тебе ведь не нравится в «Жан-Люке».

– Это отличное место, – вяло отбилась я, лихорадочно подыскивая более убедительный ответ. – Здорово тебя уложили!

Дорин улыбнулась:

– Кстати, как его зовут? Того красивого итальянца, что делал укладку?

– Массимо.

– Точно, Массимо. Мне он очень понравился.

– Он просто чудо и, по-моему, самый талантливый стилист салона.

– Да, он талантливый, вы все талантливые, – проговорила Дорин, но прозвучало как-то странно. Для нее понятия «парикмахер» и «талант» несопоставимы. Талантливым может быть пианист, скульптор, математик, а стрижка – это так, ремесло. Мы в «Жан-Люке» считали иначе: стрижка – это искусство, иначе разве стали бы клиенты тратить на нас такие деньги? – Он такой… робкий, – проговорила мама и выдержала многозначительную паузу. – Наверное, он…