Письмом я не довольна, но шлю. Молюсь каждый день о Вас, родной мой.

Напишите мне хоть еще один разочек и портрет! Скажите, кто издает «Неупиваемую чашу»? Кто переводит Вас в Голландии?

Странное письмо от г-жи Земмеринг я получила. Она знакома Вам давно?

Первое письмо с «драмой» моей¹⁹ было лучше, но я теперь боюсь его, как и «золотого»!

[Приписка: ] Вот еще пара слов о Вашем здоровье: берегитесь ради Бога! Осенью особенно диета, тепло и спокойствие. Нервность то же, что нарушение диеты, даже хуже. Нельзя резкость движений допускать, много ходить и главное — не волноваться. Диета — молоко и масло. Можно это? Как бы я рада была иметь Вас здесь — у нас свое, отличное молоко. Кашки, пюре всякие. Но Вы, конечно, давно все это знаете. Я работала в специальной клинике для желудка. Знаете Вы, между прочим, что язва желудка и двенадцатиперстной кишки — типичная болезнь молодых? Молодые страдают ею обычно, а к старости она проходит. Сколько я этого видала. Вы слишком кипите! Вот и результаты. Мы много опытов делали. Всякое волнение, эмоции и т. д. отражаются на ulcus. Помню как один пациент (мой большой приятель) лежал с зондом в duodenum’e^[43], все шло как по маслу. Но меня просил доктор взять у него немного сока (желчи). Когда пришла я, и мы шутливо, мило перекинулись словечком, — то вдруг, — все насмарку — желчь перестала идти, а все заполнилось желудочным соком. И бедному пришлось лежать еще 2 часа лишних. Шеф смеялся и ходил за соком сам. Радость пациента от встречи заставила желудок усиленно работать. Понимаете, от того и аппетит и т. п. Одним словом павловские открытия рефлекса.

Не волнуйтесь! — Обо мне не беспокойтесь. Я здорова. Мучаюсь только от неизвестности о Вас. Поступайте как это Вам лучше. Я по-прежнему живу мыслью о Вас. В моих письмах Вы достаточно найдете о моем к Вам чувстве. Разве Вы не знаете? А теперь — бодро и весело творите. «Пути Небесные» ждут Вас!

[На полях: ] Я снова нашла себя. Я спокойна. Пишите смело!

Как с отоплением у Вас будет??

13

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

14 сент. 41

11 ч. вечера

Иван Сергеевич, дорогой мой, родной!

Сегодня написала Вам сумбурное письмо отчаяния. Пишу эту открытку только для того, чтобы, если письмо задержится в почте дольше, чтобы Вы знали, как больно мне, как тяжело после Вашей открытки…

Сейчас 11 ч. — я думаю особенно о Вас.

Хочу понять и Ваши мысли, и хочу, чтобы Вы поняли меня — я не могу остаться без Ваших писем. Для моего «покоя» молчание Ваше — ничего не может сделать; — напротив: я исстрадаюсь от неизвестности о Вас. Но у меня явилась мысль, что Вы просто почему-то другому не хотите писать мне больше. Неужели правда? И я утратила Вас??

Тяжело Вам? Вам трудно получать мои писанья? Мне замолчать? Да? Ну, честно?!

Писала также в письме, что о поездке я не буду больше думать — это больно Вам. Вы зачеркните все, что было у меня о встрече…

Берегитесь осенью, — ulcus опасен осенью и весной.

Как с топливом? Все это меня заботит. Пришлите портрет Ваш. Отчего же не хотите. Неужели хотите меня мучить?! Утратить Вас ужасно, теперь, когда Вы у меня ко мне же зародили веру. Но все так должно, как Вам лучше. Для себя я ничего желать не смею.

Вот это краткое содержание письма. Надеюсь, что получите скоро.

Ваше шло 3 недели!

Будьте хранимы Богом!

Ваша О. Б.

[На полях: ] В письме писала еще, что Вы так юны сердцем, и мне Вы дали грезы юности!

Прочтите мои Вам письма и увидите мое к Вам сердце!

9. VI.39 я тоже ведь молчать не стала. Не могла. Кому же надо было тогда «Анастасия — Ольга»? Ответьте скоро! И если даже это будет в последний раз, — ответьте тотчас же. Но я не верю, что Вы серьезно думаете так. Как же Вы тогда меня не знаете. Я не могу быть спокойна, не зная ничего о Вас. Я изболею душой. Пишите! Не мучьте меня! Зачем? Не _н_а_д_о_ муки…

Всю ночь сегодня не спала, а к утру… ехала в Париж.

14

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

18. IX.41

5 ч. 30

Милая, ласточка Вы поднебесная, — не знаю, какое слово может выразить Вас, — я ослеплен Вами, — солнечная Вы вся. Сами себя не знаете! Только что — письмо Ваше, — 10.IX²⁰. Сидел, щипал виноград, — о Вас, конечно, думал. Теперь я ни о чем не думаю: «Пути» — и Вы — в «Путях». Звонок — и — в неурочный час! — _п_и_с_ь_м_о. Увидал за дверью — удлиненное… — меня пронзило сладкой дрожью, чуть не крикнул. Я не читаю — пью Ваши письма. Да что же Вы, чуткая такая к миру, почему так к себе не чутки?! Вглядитесь же в драгоценности свои! Тоже, какое у Вас Чувство! Да ведь с таким богатством Вы в искусстве — что сможете!!! Я счастлив — вижу, наконец-то побороли страхи, — будете писать! Пишите «из себя» — это основа, — а там, Ваша творческая сила нарастит на это «из себя» — что _н_у_ж_н_о. Никаких заданий выдуманных. В процессе работы узрите _п_р_е_д_м_е_т… — и он тогда уж сам потребует красок и форм. Вам, свет мой, — когда увидимся, — я расскажу _в_с_е, все, как мной что писалось, — Вам, только, открою то, чего никто никогда не узнает. Самое главное из своего возьму, самое показательное: 4–5 вещей. _Т_е_о_р_и_й_ искусства не люблю. Это — жеваная бумага. Я Вас введу в самое сердце — творческого кипения. С Вашим _о_г_н_е_м, с Вашим Сердцем… с Вашей сверхчеловеческой чуткостью, с Вашей страстной и нежно-робкой, осторожной душой — Вы дадите необычайное. Я — _в_и_ж_у. Я Вас шаг за шагом проведу по ступеням, как восходил в _с_в_о_е_м.

И Вы почувствуете, прав ли я, говоря, — что Вы овладеете собой и всем, что в Вас влагала Жизнь и — страдания, _о_п_ы_т_ сердца.

Сколько хотел бы знать о Вас! Все, все дорого мне в Вас. Я не тронул перышков… — они подшиты Вами²! — пусть так и спят в бумажной колыбельке, положенные Вами. Я смотрю на них, — на них [ведь] смотрю с нежностью, — они для меня уже _ж_и_в_ы_е, Вами тронуты, мне отданы — и святы для меня. Это не сантиментальность — не ложная чувствительность — это — _ч_у_в_с_т_в_о. Милая, как счастлив я! Милая, еще как счастлив, что спел Вам «Свете тихий», — Вы уже получили? Так я никогда, ни-кому не пел, дивлюсь, как _м_о_г_ найти в душе такую свежесть! Вы прочтете — это одно, о, если бы я прочел Вам!.. Но жалею — не оставил копии. Вы сохраните. Да, если свидимся, я словами скажу Вам бо-льше, краше, нежней… Во мне бьется сила, творящая. Я сегодня думал — тянуло! — писать вечером «Пути». Но Ваше письмо меня вскружило, — я не буду сейчас… я не могу… — зато после вдвое сумею, втрое. Ваши «Пути», Вы влились в них, мы теперь нераздельны в них. Оля ушла… — она с теми «Путями» слита… — а с новыми — не порывая связи, — Вы, Вы вольетесь в мою Дари… _в_о_з_р_о_с_ш_у_ю… Ну, я не знаю… все так трепетно во мне. Я через Вас душу-сердце Родного покажу, в Вас почувствуют Ее, Россию.

Милая, найденная сердцем, жданная сто-лько..! — Это же чудо… ну, найти жемчужину, оброненную в Океане..! — а я _н_а_ш_е_л, мне Она помогла найти, я знаю! — Святою Волей найденная, я счастлив, счастлив, что _ж_и_в_у_ Вами! ведь только Вами! В 11 ч. вечера я смотрю на Вас, — какое дивное лицо! Это _о_н_о_ — я его всегда чувствовал, угадывал, намекалось тонкотонко, когда хотел выписать — хоть тень наметить прекрасного, что в сердце, в чувствах, в глазах, в лице… — чистой _ж_е_н_щ_и_н_ы_ русской! Это — как A. M. D. — для Рыцаря… «Жил на свете рыцарь бедный…»²² Ваше письмо..! Я целую его, строки… Милая… милая… ми-лая!

Ваш Ив. Шмелев

Пишите! Сегодня я ухожу в «Пути».

Предыдущее письмо не жесткое, а — восторг и мольба!

Добавление