Оля, ты мне прости, если я сделал этим тебе хоть что-то досадное, но поверь мне: если бы я не верил глубоко в _ч_и_с_т_о_т_у_ чувств ко мне Земмеринг, я не написал бы: она — глубоко религиозна, любит свою семью, и мое творчество — путь к России, к Богу, — вот за что она любит меня. Она и тебя будет любить, — я _з_н_а_ю. У ней, в семье, недавно была драма, она поведала мне: «Вы — рыцарь. Помните, сколько дам и девушек (в Риге, да и всюду!) просили за жизнь Димы³²¹, — вот обрадуете! А у нас свой Дима остался в Риге и даже многим похож на Вашего, — красив, талантлив, очень образован… и оставил пулю в паркете гостиной („не моя — так ничья!“). Милочка только чуть на это побледнела, а войдя через 10 мин. в спальню, где мы с ним сидели на опрокинутом шкафу (мы укладывались) остановилась в изумлении — он целовал меня в плечико и тихо плакал — я нашла для него слова. Я была за него, но у М[илочки] твердый характер, и она находит, что не время было об этом думать». Я написал тебе, — о, свет мой, Олька (— что ты со мной, со всем во мне сотворила, как дивно!) все это, чтобы ты поняла, что З[еммеринг] мне верит, что я для нее — совесть: ее очень ценила, не зная, моя Усопшая. Она была очень чутка в оценке людей. И никогда Земмеринг не «послала» бы дочь ко мне в том смысле, как ты предположила. Она могла бы _н_а_м_ быть очень нужной. Но если бы ты сказала мне — _н_е_ _н_а_д_о, я все сделаю, — чтобы ты была покойна. Ты для меня — все: и моя люба, и моя единственная, и моя молитва, и мой — Водитель, и — моя совесть. Ножки твои целую, молю тебя: я пошлю еще «селюкрин», принимай! Это средство — чудесное, открыто _н_а_ш_и_м_ проф. Кепиновым³²². Лучший «восстановитель» всех сил, (витамина А, С и еще..? — Е, м. б.) (ищут еще этот витамин). Госпитали Парижа выписывают у биотерапии — килограммы..! Henrostyl dr. Roussel'я — слабый и имеет недостатки (действует на пищеварительный тракт), a cellucrine — дает цветение крови, _в_с_е_ укрепляет. Я на себе проверил. Твое исхудание меня мучает. Детка, я всю нежность, до слез жгучих, до боли в сердце, отдаю тебе… Олька моя, сладость и боль моя… слушайся меня, лечись, верь, что мы сольем наши сердца и наши муки, и наши желания, и _в_с_е_ наше… — хоть бы миг с тобой! Ольгунка, Олёль, Ольгунок, Олюнчик мой — слушайся! Все слезы твои высушу, в свои глаза волью, только бы ты была хоть чуть счастлива! Я страшусь, что окажусь недостойным твоей любви, что ты, увидя меня, подумаешь — как я ошиблась! Какой я некрасивый, рядом с тобой! Оля, молюсь о тебе, как умею (не умею!) — и знаю, что ты мне _д_а_н_а_ — Ее³²³ молитвами. Она охранит тебя. Оля, целую тебя, бедняжка моя, страдалица. Господи, помоги ей узнать хоть лучик счастья! Твой Ива — Тоник.

Ив. Шмелев

[На полях: ] Давно-давно Оля подарила мне колечко: черная эмаль с бриллиантом. И — сама носила. Я хочу надеть его тебе.

Завтра отвечу на все три expres.

Нашел знатока комбинаций духов — монах³²⁴!!!

Сейчас еду — послать тебе книги и… к Geurlain.

Дам эту страсть — духи — Дари! Монах, Афонский… — (увижу их) знатоки… духов, не духов, а…

Не сетуй, что шлю expres: _н_а_д_о.

76

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

13. XI.41

11 ч. 30 мин. дня

Олёль, Ольгунка, Ольгушонок, знай, что если «Пути Небесные» будут написаны, это только через тебя — и пусть все мои читатели и — особенно — читательницы знают, что должны _т_е_б_я_ благодарить. И за Диму — воскрешенного, — _Т_е_б_я, _Т_е_б_я, — только! История Литературы Русской — отметит _э_т_о.

День без тебя — _п_р_о_п_а_щ_и_й.

Если бы ты видела, во что обратилась моя «литературная лаборатория»! Везде — к тебе, о тебе… — вороха лоскутков, листов… — все [затопилось] тобой. На все ты смотришь. Ищу мольбертики для увеличенных фото. Рамочки — узенькие, ободки, матово-серебряные. Ты — _ч_у_д_е_с_н_а! Как от Жар-Птицы _с_в_е_т_ у меня! Целую. Твой вечно! Ив. Шмелев

[На полях: ] Целую маму и Сережу. На него пошлю — что надо.

Хочешь — пошлю Тютчева? Есть?

77

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

13. XI.41 9 ч. вечера

Светлая Олёль, письмо твое, нежное, целую, все читаю, вижу сердце! Пришло 10-го — не ждал, не мог надеяться… — и загадал, — что же делать, за это даже ухватился, — что со мной было 8 и 9-го!! — дождь, дождь, — и я в дожде, _с_в_о_е_м, — да, слезы, слезы… навещали друзья — «что с Вами?!» — так я _н_е_ _м_о_г… взгляну на твой портретик… — и — слезы. Ни-когда не было еще такого, нервы, что ли, сдали? 9-го были мои «молодые»³²⁵, ласковые. От них я скрыл _с_е_б_я, читал им Пушкина, вел беседу, на французском. Радость от них. А после — ужас. В этом ужасе писал тебе — и не послал. Нашел себя. Так тебя мне жалко стало, столько нежности забилось в сердце..! Молился. Письма не ждал. И — загадал, как _н_е_в_о_з_м_о_ж_н_о_е: будет завтра от тебя (знал, что не будет!) — сбудется. Утром заказное — из Берлина, от Земмеринг. Не будет! Пришел с утренней прогулки — моя старушка, добрая душа: «вот, письмецо Вам». Пронизало дрожью, — и я увидел _с_в_е_т, Твой, — ослепило!

Ну, буду давать тебе ответ по порядку: 1) на 29.Х, с «артисткой»: Чудесна! Не отдам. _Н_о_в_а_я, опять. Ты знаешь _с_а_м_а: ты большая артистка. Огромная, во _в_с_е_м. И — для экрана. Ты — гениальна. Бог тебя оберег. Ты, многое _и_с_п_е_п_е_л_и_в, сгорела бы. Нет, ты — для иного. И ты исполнишь. Помни, Оля… ты _д_о_л_ж_н_а! Как счастлив я, что ты хочешь рисовать! Ищи себя! Ни-когда не поздно. Но ты, все же, — для другого. Ты будешь писать. Это вольет в себя все твои дарования, _в_с_е! Художественное слово все может: петь, лепить, творить краски, музыку, _и_г_р_у, — _в_с_е. Слово — выражение сердца, ума, глаза, — всех чувств. Оно, такое, с виду, _п_р_о_с_т_о_е… буковки… — оно — _С_л_о_в_о! — «L_o_g_o_s» — _О_н_о, _В_е_л_и_к_о_е, — Плоть бысть³²⁶! _В_ы_ш_е_ Его — нет. Слово — Бог, Творец. Все вбирает и все — творит. Вот, где — ты, — в нем. Что сказал о 33-х письмах? Милка, ты не поняла! Я сказал: у меня твоих 33 письма. 33 главы — в «Путях». Там последняя — 33-я — была написана дней за 10–11, до кончины Оли. Как странно! Я сопоставил: и _т_у_т_ — 33. И — знаю теперь — было тебе 33 г., когда ты стала _н_е_ _с_в_о_е_й! Я увидел, — для себя — здесь — _к_о_н_е_ц! Вот — все. Сжечь?! _Т_в_о_е?! — Ты можешь взять их у меня, — отдам, _т_е_б_е_ же — _т_в_о_е. Только. Душу свою испепелить?! Неужели ты могла подумать?! — 2) Толен не оказался джентльменом. Кто он, дантист? Твоя фотография — она вон стоит, в серебристой, узкой, — чтобы не «убила» лицо! — рамке, большая — 18–24 [см.]. На T. S. F.^[134] — _п_о_е_ш_ь_ ты. Как чудесна! Бог уберег. Ты была скручена в конверте — отеля, г. Т[олен] тобой завернул коробочку с пером и окрутил оберткой. Да, он «дубина». И — знаешь? Даже не соизволил написать 2 строк… а — на конверте: «NN. просила послать маленький пакет». — Подпись, без «вежливостей». Все. Я не придал значения: спрашивать с… голландца? Смешно. Я их знаю… — это же квинтэссенция всеевропейской _у_з_о_с_т_и, мещанства, жадности — ну, все плантаторы, клеймо такое.

А, бедная твоя приятельница! О, бедные пичуги наши! Сколько их разметало бурей! Горько. Я получил к вечеру, чуть не сгубил твоего портретика, — бросил уже в корзинку _т_у_ обертку, — в ней застрял конвертик. Что меня надоумило — взглянуть еще? Да, адрес списать. И… — я похолодел от этой выходки… «дубины». Я послал очень вежливый «pneu», просил принять меня. Приложил, — для голландца! — оплаченный «pneu», с готовым адресом. Ждал 2 дня. Поехал, повез, как благодарность, голландский экземпляр «Человека из ресторана», — «De Kellner» (издательство Moulenhoff, Amsterdam) (должно быть аховый перевод — жид переводил³²⁷?) Это гг. голландцы самовольно, не уведомив меня, издали. Писательница Bauer, кажется писала письмо в газетах, стыдила. Они мне уплатили… — 500 франков! — за э_т_у_ книгу! В Германии она просила тысяч в 30 — экземпляров и — идет. Отзывы какие были! Но то — Германия! Там меня никогда не обижали, дарили большим вниманием, начиная с Гергардта Гауптмана³²⁸. Кнут Гамсун³²⁹ мне писал, чудесно. Читал на шведском языке. Там тоже не обижали. Нигде, даже — латыши платили. Он, кажется, на 15 языках выходил, даже на китайском и японском. А эти… — европейские жиды? Не застал г. «дубины»: послал 18-го, в субботу, знал, что по воскресениям почты нет. А в понедельник, кажется, отъехал. Взял свой «pneu», оставив адрес и записку. Дал на чай гарсону. И — не дождался: «дубина» уже был дома и — работал. Я хотел вторично, с ним, переслать тебе разрешенное фото. Я ему признателен, все же: я тобой _ж_и_в_у. Ты — совсюду на меня глядишь. Вот, слева, розоватый свет высокой лампы мягко дает чудеску «Песню»! Как ты прелестна, как юна, легка, вся — в ветре, — _у_л_е_т_и_ш_ь?.. Как смирны — белые цветы, в плену, ручные!.. Как струятся складки, как ты легка, о, бабочка моя, цветок в полете! Как вижу… _в_с_ю! как — греза, царевна яблонь, нежное цветение, ласка… — _ч_у_д_о! Ты знаешь, — ты — чудесная картина! _Т_а_к, стать… — так _д_а_т_ь_с_я… — только истинный, большой художник — может. _Т_ы_ _в_с_я_ — Искусство. Вся — грация. Вся — божья мысль, Творца. Хотел бы обернуться цветиком простым-ручным, плененным. Пояском твоим, Царица! Складкой платья. Листочком яблони, у щечки… чуть касаться! Оля!.. Свет, _о_т_ _Т_е_б_я, всего переполняет… петь Тебя, всю жизнь! О, буду, сколько силы станет… мою Дари, другую… новую… последнюю. Тобой — закончится, призвание, _з_д_е_с_ь. А там..? Оля! Благодарю. За все. За эти слезы… Я их коснулся, нежно, грустно, чутко. Краем губ коснулся. Влить в свои глаза хотел бы, слить со своими… — хоть этим быть счастливым! Нет, не надо плакать. Ты — сильная, — столько вынести..! — так может только — _с_и_л_а, _в_е_р_а. Живи, Олёль, — узнаешь счастье. Ну, пусть хоть не со мной… — все в Воле Божией, — но я всем сердцем, всем во мне светлым, — хочу, чтобы ты узнала счастье! Господи, даруй мне милость: хоть в моем труде оставить лик чудесный, образ светлый, живой — в сердцах! Две Оли: первая — завершена… вторая — и последняя — две — и на всю жизнь! — _т_а_к_и_х..? О, Господи, благодарю Тебя! — о, огромное богатство, счастье неупиваемое! Оля… — как ты чудесна! Все письмо — святой огонь твой. Как ты растешь, как раскрываешься! Слепишь собой, своим богатством сердца — и ума. Нет, у тебя ум не от «Mann»^[135], — ум — больший: сердце-ум! Таким — не дано мужчинам жить, или — очень редким: большим творцам, не всем: тут — женское — в основе, высшее, от небо-женщины. Тут — тайна. Мы ее попробуем понять и — дать. Пусть знают. В этом — _н_е_р_в_ «Путей Небесных». Я — через тебя — его нащупал… а вот — дам ли?.. Бог поможет. Тогда и — «Ныне отпущаеши, Владыко…»³³⁰ Это было _н_у_ж_н_о. Это Им дается. По молитве… Ее? Да, верю, верю, _з_н_а_ю. Оля! Слушай. Тот год, 37-ой — был для меня ужасный. 36-ой ударил в сердце. Оля _у_ш_л_а, — так быстро, так непонятно-странно. Уснула. Доктор ее убил³³¹. Мертвая — она живая, спит. Я не могу смотреть. Я велел снять ее, нашел силу… через 3 часа по смерти. Спит. Живая. Горькая улыбка на губах, так горько сжатых… — _в_с_е_ будто, поняла… — и горечь, скорбь. М. б. последний миг о сыне, о Сережечке… узнала… она еще надеялась… м. б. не убили большевики?.. Я знал _в_с_е. Ей не говорил. Ужас, мы не служили панихиды… — мы _з_н_а_л_и, но таили друг от друга. Убили… — и как убили! Ночью, в морозе… повели… на окраину Феодосии, в Крыму. Там теперь немцы… можно бы найти, у меня есть одна примета… Да, за 1/2 ч., за 1/4 ч. до смерти, она просила, — я был в аптеке, но вернулся за 10 мин. до конца… Она просила Юлю, мать Ивика: «Ваничка, бедный… он с утра не ел… дай ему…» Не могу, Оля… И — в сердце, всего, камнем. Ну, ты знаешь мой 36-ой г. В январе 37-го она явилась мне, предупредила, что меня ждет «страшное»: болезнь моя, июль. В начале сентября я стал освобождаться, ото всего, раздавал, рвал… — 12 сент., — бросив квартиру, — я был с 1-го у профессора-друга, Карташева³³², у кумы³³³ (Ивика крестили), они уехали. Я, слабый, с доктором-другом и Ивиком — поехали автокаром в Ментону³³⁴. Меня звали — в Италию, русские колонии в Риме, Флоренции, Милане. Ряд моих чтений. Задержка с визой. Большевики тормозили, посол делал запрос: «как, нашему ярому врагу»…..? Тогда считались с ними, _н_а_д_о_ было так. Я не ропщу. Амфитеатров, мой друг милый, выбился из сил. Он, между прочим, дал предисловие к итальянскому изданию «Солнца мертвых», до сего времени не появившемуся. М. б. скоро выйдет. Читал в Ялте[?]^[136], как всегда успех большой. Знакомства. Милая Кантакузен³³⁵, (иконы пишет, всякие артикли расписывает) — моя большая почитательница, и ее мать, и архиепископ Владимир³³⁶ (его отца убили большевики) — много-много. Я был еще слаб, но читал на полный голос³³⁷, гремело. И — тут, — в начале октября читал, чуть ли не в день Ангела, с t° 38, (грипп) — помню страшная тоска, ночью, (жил у двух старых дам — и няня была, «из Москвы»³³⁸). Я плакал ночью. День Ангела… один. Ивик был у Серовых, (семья доктора) за Каннами. Я его отослал, там молодежь (за письмом пропустил условленные 11 ч. ночи! Целую глазки-свет). О, тоска была, — не знаю, что такое. Ждал визу. 2 ноября, в ливень, выехал в Париж. Метался. 4-го началось головокружение. Помню, писал завещание. Взял из банка деньги. Все — Ивику. Не мог — на воздухе. Круженье. Доктор: бром надо! Поднял! Фосфор и бром. Спас. С 20-го ноября (помню — с 20-го!) — я мог сам мыться в ванне. Проходило. 6-го дек. ходил в Сергиево Подворье³³⁹ (я жил в 19 arrondissement^[137]). Рождество. Тоска-а… — и я плакал, один. Не ходил обедать. Принесли друзья пирог, вина… Навещали часто, каждый день кто-нибудь. Ивик тоже. В Рождество я плакал. Ку-да меня загнало жизнью! В комнатку³⁴⁰. Зачем я бросил _н_а_ш_у_ квартиру? 1 г. 3 мес. без нее жил. Все ее было на месте. Я ходил и — плакал. А тут — все раскидал, в комнатке, чужой… один. Профессор с женой были в Греции. И вот, — нет сил: бежать! Уехал в Швейцарию³⁴¹, простился с ее могилкой — в Швейцарию, — весной — на Карпаты, в монастырь³⁴²! Да, я хотел там, навсегда, остаться. Этот монастырь особенный: там 1/2 монахов — белые офицеры. Там — чудесно. 20 апр. выехал из Швейцарии в Прагу³⁴³. Приехал в Великую Субботу. Холодно. Встречали. Но я свалился: грипп. Простудился в Цюрихе, ходил за визами, — всего было! Чехи не были теперь любезны, надо было требовать… добился, телеграммами. У Заутрени не был, лежал. В четверг на Пасхе — мой вечер³⁴⁴. Все продали, на 1000 человек зал. Старый знакомый (после Пушкинского был, в тридцать седьмом). К. Д.³⁴⁵ встречала мило, слабая после операции. И все та же ее собачка, кофейная. Я был с визитом, — «все забылось», — но так была мила! Звала — у них остаться. Нет, не остался. Жил в частной гостинице «Аметист»³⁴⁶. Вызвал доктора, t 39. Мне необходимо читать! Не могу подводить своих, люди истратились, приезжают издалека… «Нельзя. Хотите — воспаление?» Доктор, еврей — теперь в Америке, сын доктора Альтшуллера³⁴⁷, по Ялте, — лечил Чехова, отек-то. Я не послушался доктора. Попросил камфорных пилюль, для сердца. Читал — в 2 отделения. Весь вечер наполнил. Весь мокрый. Очень успешно, как в тумане все, сотни лиц, автографы, портреты… — и опять «страстное письмо» милой девочки 14-летки. Десять дней — в «Аметисте», — в монастырь… — и два мес. лежки, с головокружением. Лето пропало. Монастырь не дал покоя, — все мне теперь претило в мире. 2-го мая 38-го [года] в Париж. Да, этот 37 год — этот ноябрь — кошмар. Я его кошмарно почувствовал снова, прочтя твое письмо. В Париже — легче. В августе — с доктором в Ментону³⁴⁸. Чудесно жили с ним, в огромном парке, у кн. Волконского³⁴⁹. Читал милой Великой Княгине Ксении Александровне³⁵⁰ — она моя читательница. Как и многие из Царского Дома — Ольга Великая Княгиня³⁵¹ прислала мне письмо и — две свои открытки. Я ей — для детей — от [2 сл. нрзб.] две книжки. Игрались днем в рулетку, каждый день. Я — выздоровел. Я уже мог шутить. Близилась война, но Мюнхен³⁵² — приостановил. Нанял квартиру, Буало³⁵³. В 39-ом, в июне… ну, все знаешь. Я _н_а_ш_е_л тебя. Вот, какими… страшными… и чудными «путями». Олёк, целую. Не смею нарушить правила. Злоупотребляю терпением благосклонного контроля. Твой всегда Ивик