Предстоит тебе труд огромный, но какой сладостный, какой — во — Имя! Помни: всегда _у_ч_и_с_ь. Чехов верный (большей частью) водитель. Еще шедевры: «Архиерей», «Ночью»³⁰⁹ (в поле бабы на [страстной неделе] — и студент, — Чехов выделял этот рассказ). Помни: _н_а_ч_а_л_о_ всегда должно быть — смелым, простым, как бы вводом в суть. В рассказе — общая окраска — голод, смерть. И в этом страшном (фон этот _в_с_е_ время должен чувствоваться, даже в «пейзаже», — как в музыке — музыкальный фон — тон, _р_е_к_а, — на чем и разыгрываются лейтмотивы. Тут — самое страшное, — какой контраст будет! — «песня, танцы». Ты — умная, — все поймешь. Слушай.

Место — Симферополь. Можешь прямо сказать, можно и С. (но — Крым!). Начало весны, еще голо, но — поют жаворонки, черные дрозды. Очень ветрено. Белая пыль. Сероватые невысокие дома, каменные ограды, на них еще пыльные (прошлогодние) плети «ломоноса» (вьющееся растение). Время — начало марта 22 года. Кое-где — видно за оградами — плодовые деревья в цвету — персики (миндаль отцвел), груши — редко. Голод. На тротуарах — всюду — умирающие, истощенные… дети, женщины, старики, всякие. Работы нет. Большевики уже 2-ой год. Даже трупы. Собак — _н_е_т_ (съели!), ни кошек. Редко в пыльных кипарисах — прячутся голуби — полевые. Для Крыма — Симферополя характерны — пирамидальные тополя очень высокие, кипарисы — в серых язвах, ржавчине порой, пыли, растрепаны, оглоданы ветром (весеннее равноденствие). Это — обрати внимание — покачивание кипарисов и голых верхушек тополей… (дивятся?!). Носит пыль. Люди валяются, как кучи тряпья. У многих в костлявых желтых руках стиснуты грязные «деньги» советские. Тогда за 1 штучку монпансье — платили тысячу руб. (вот _ц_е_н_а!). Сухие кости, камни (!). Стоны — нутряные, от слабости предсмертной, будто под землей. (Все я сам видел.) Не пройдешь 10 шагов — труп, умирающий, иногда — грозди, в кучке, прижавшись. С тупыми лицами проходят красноармейцы (привыкли). Не глядя уже, приходят по своим делам горожане (все серо, изношено). На базаре, (— запрещено торговать!) на редких столах-мостках — на блюде груда вареного риса, облитая кизиловым соком? киселем? Редко — белый хлеб, ситный, огромная коврига. Какая-то зеленоватая колбаса (?!), каменные лепехи — чуреки? — редко творог в липовой выдолбке (где тесто ставят). Этот базар до первой тревоги… соглядатаи следят — не идут ли красноармейцы — свисток — и нет базара. А захватят — все волокут, и товар, и торгашей. Я видел: некто купил фунта два белого ситного, завернул в рядно, — крепкое деревенское полотнище — полотенце? Вдруг стая голодных двуногих кинулась (как собаки грызутся стаей, ничего не видно в пыли!) свалка, — и — в миг! буквально — меньше минуты — ни-чего! — маленькие лоскутки от рядна (зубами рвали!) — ни хлеба, понятно, полумертвый покупатель в пыли… — миг один! — и — ни-кого. И никому нет дела. И кругом — полутрупы: татары, цыгане, армяне, греки, русские… — ни одного жида. А в Симферополе их бы-ло. Жиды — служили Советам. Учреждения все были набиты ими. (Об этом, конечно, нечего писать, — разве в шепоте кучек услышишь осторожное ворчание — «теперь _о_н_и_ хозяева»). Пример: в отделе социальной безопасности — социального обеспечения — жидовки, с наганами и браунингами на лаковом поясе — бегали, зажимая уши от воя баб (с грудными и подручными детьми), кричавших: «дай-те же хлебца деткам… погибаем… молочка дитю… у меня кровью пошло-о… Что ж нам, в помойке их топить… в море кидать?» Жидовки, бегая, — в истеричном виде, — вопят: «у нас нет вам хлеба! кидайте… куда хочете!» — (Сам видел.) И вот — при этой обстановке (1 1/2–2 страницы — все) — угловой магазин, бывшая лучшая кондитерская Симферополя (Сердечный, фамилия) — окна огромные, выходят одно на одну большую улицу, другое — на другую (перекресток улиц Пушкина и — Жуковского) — так что если смотреть в одно окно — видишь в другое — другую улицу. Помню, я с писателем Треневым³¹⁰ шел… — музыка!! — Истекающий истомой, негой — томящий страстью… мотив. Танго?.. Очень замедленные переливы, _к_а_ч_а_н_и_е_ томное… — чувствуется страсть, качание тел — в страсти, _з_о_в_у_щ_е_й, ну, будто бы спаривание страстное под музыку… (вот так dance macabre^[132]!) Совокупление Смерти… с _Ч_у_м_о_й?! И — видим: над входом (угловатым): красная вывеска — полотнище, и на ней черным: «Студия ритмического танца — _д_у_н_к_а_н_и_з_м» (!)³¹¹ — какой-то жиденок, очевидно, намалевал. Смотрим: 4 музыканта-еврея: квартет! Кружатся пары, в туниках, голоногие, голорукие, упитанные розовые лица девушек и юношей — еврейских, _т_о_л_ь_к_о! Полные плечи, полные, розоватые предплечья, серьги в ушах, прически «a l'ange» — ангельские!! — томятся в качающем-страстном танце — и в лицах (губастые юноши!) — по-хоть! Влажные, _с_ы_т_ы_е_ глаза, (выпуклые большей частью) влажные губы… и эти губы-рты… жу-ют! И видно, как глотательной спазмой продвигаются в горле куски… чего? — Стоят два стола: на одном — колбаса (не зеленая), сыр, яйца… На другом: груды хлеба пшеничного — глаз режет белизна! — молоко в бутылках, стаканы, сливочное масло глыбой, варенье. Два жида-юноши у входа, с… винтовками? Те пары потанцуют, прижимаясь _э_т_и_м_и_ местами, — к столам, запихивают до растопыренных ушей _в_с_е_ и — все напев истомный, напев Востока. Музыканты, во фраках-рвани — то-же жуют… все жует-п_о_е_т_ телом пухлым — льнет друг к другу — прилипает — и все плывет — покачивается — в ритме — танце — в «дунканизме». А кругом, под окнами — издыхают. Да, я это видел. Помню, враз толкнули мы друг друга, взглянули в глаза друг-другу — и сказали враз: «видите..?» Это был — самый подлинный Пурим (см. книгу Эсфирь)³¹². Соитие на трупах (всех: русских, татарских, армянских…) Тогда вечерами громыхали грузовики — полные трупов, и на ямах мостовой — эти трупы подскакивали, вздымались плечи, головы, руки… — и падали. Тоже — и ребят — грудами, как мерзлых поросят — возили. Вот — материал. Сделай из него этюд, очерк… — все. Можешь — протокольно, краткими фразами. Можно — плавным течением рассказа, эпически. Если не найдешь в себе «ключа», ритма, тона… поищи у меня — в «Свете Разума» (книга), там есть рассказы («Музыкальное утро»³¹³, «Гунны»³¹⁴… еще…) Надо выдержать ритм. Можно переломить, — одним — общий фон голода-умирания (1 часть), другим — _н_а_п_е_в… Но — просто, просто, даже _с_у_х_о. Можно так: (подзаголовок) Рассказ друга… рассказ доктора, рассказ прохожего… — ну, что сама найдешь, дорогушечка моя.

Вот как ты любишь! Я тебя засыпал письмами, памятуя, что тебе тяжело. А мне?! Или — «чем больше женщину мы любим, тем меньше нравимся мы ей»³¹⁵? Оля, я не хочу быть навязчивым. Это мое письмо — последнее, пока не получу твоих. Чем я тебя обидел? Что — в безумии был? И как все это мелко… — я видел (и — ви-жу!!) в тебе большое сердце… Разве все мои письма не сказали тебе _в_с_е_г_о? Моя Алушта свободна от большевиков³¹⁶. Уеду… скоро. Ты меня _у_д_а_л_я_е_ш_ь_ (а сам не верю, что написал!) (никуда не уеду без тебя, _з_н_а_ю). Ну, я спокоен (вовсе нет). Я тебя нашел, я тебе дал — (мало дал!) что мог — из отдаления. Будь здорова! (да!) Будь счастлива (со мной!), Оля. Бог да благословит тебя (и меня!)^[133] Не бойся писать. Пиши, рви, правь, пиши — добьешься. _С_а_м_а_ _в_с_е_ поймешь. Тебе _д_а_н_о.

Твой Ив. Шмелев

Озноб, лягу. 9 ч. 30 вечера

[На полях: ] 6.XI

Твои письма от 29.X — воскрес! Никакого озноба, здоров, — ве-рю!

Ты — ВСЕ. А что это — ВСЕ — сейчас _н_а_п_и_ш_у.

Иду за твоими увеличенными фото (два). Фото, что привез «дубина» — _д_л_я_ меня — _в_с_я_ ты! Молюсь! Спасибо за гримасы.

Ответь: могу ли — par expres?

Я… живу…?! — только тобой. _Т_о_л_ь_к_о. Ты все _з_а_п_о_л_о_н_и_л_а, ибо ты сама великое искусство. Даже — мое искусство!

Я вчера случайно раскрыл «Историю любовную» и — до 3 ч. ночи! Сказал себе: молодец, — Тонька!