Ты ничего не пощадил, чтобы меня изранить. Даже, узнав все из того же от 2-го, о том, что «свежи у меня еще краски», — воспел бледность лица,
_г_о_р_я_щ_е_й_ _и_з_н_у_т_р_и, Ирины!
Мое больное, самое больное, о сожженных моих портретах, там, в России, о разбитой моей мечте большой, о всем з-а-д-а-в-л-е-н-н-о-м во мне… Вы и это не пощадили.
Ирина — художница, у нее «прекрасные этюды».
Да, у меня их нет. И _н_и_к_о_г_д_а_ не будет. Я никому об этом здесь не открывала, — тебе про эту боль сказала, робко… не сразу доверилась.
А ты?.. Ириной бросил?
Я не ревную. Ревности здесь нет места. Ваше, да и мое, — я ставлю выше.
Чтоб Вы не поняли, _к_а_к_ это будет больно? Нет, ты знал, как ты меня изранишь! И это ты, — понявший с полувздоха тоску Ирины!..
Я все тебе открыла, — ясней нельзя!
Мое все сердце я отдала тебе, а ты… ты, в твоих руках его, горячее, имея… хотел сам, сам хотел увидеть его… это горящее… увидеть камнем!
Ты вдруг не понял, что могло случиться. «Какой страх», «почему страх».
Вспомни, вспомни, _Ч_Т_О_ я тебе давала, к чему звала тебя к себе, звала в «горе», что «сама не могу приехать»… К чему о Лизе, о Татьяне? _Э_т_о_г_о_ — они не обещали. Я вспомнила «Даму с собачкой»… Это — Лиза? Твое письмо чудовищно…
Вы на меня обвинительный акт опрокинули, — пригвоздили. И даже доктора, отца Ирины, вспомнили, — меня уколоть было удобней:…«очень уж глупо-религиозен, все на волю Божию…» Умышленно — неприкровенно? Я понимаю.
Ты понимаешь меня немножко слишком примитивно: — я — зрелая духом. И для меня: «на Волю Божию» — значит: вся моя правда, моя Вера, мой Опыт! Смеяться над этим разве мог ты?
Вчера я Вам писала свой роман, — всю жизнь мою, в нескольких письмах… Конечно не посылаю…
Вы мелочами себя тревожите: «духи не пахнут, роза завяла», а спросили Вы, что в моем сердце?
Мне больно будет, если Вы меня не поймете…
Понять же очень просто: — читайте тО, что тут стоИт и не ищите других, надстрочных смыслов…
Я не жалуюсь. Я Вас и не укоряю. Но я должна сказать во имя Правды, что то, что сделали Вы, — _о_п_а_с_н_о.
Как берегла я Вас! И даже то, о чем я уже скрывать не смела, — я все же скрыла по мере сил, чтобы сохранить покой Вам! Не помешать в работе. Я уничтожила 2–3 письма о драме с мужем, о всем, что было, об унижении… Я только написала то, чего уже нельзя было скрыть, что «о Париже нельзя и думать»… О… «моем горе», чтобы дать знать тебе и этим дать возможность тебе приехать.
Я верила, что наше с _т_о_б_о_й_ — _П_р_а_в_д_а. И потому — «на Волю Божью». На «грешность» мою толкнул меня ты сам же: «как же смел я Дари мою бросить в искушенье, в позор, на край погибели?»
Нет, ты меня совсем не знаешь!
Не важно, что ты зовешь меня Святая, Прекрасная и все другое… Но важно, как со мной ты поступаешь! «Чистая»… и «чистой» о… «котлетах»…
И как легко у тебя с «ошибкой» получилось! Ну, прямо «Полукровка» Вертинского271!
Я, кончая, хочу сказать, что если ты ищешь сердце, ласку, друга, — то — оставь… все это… имени этому, в твоем письме 10-го — я не найду. Не знаю, что это…
Но оставь это!
И я тебе не повторяю что люблю, и как люблю. Ты знаешь это. А не знаешь если?.. то, значит, и не узнаешь, хоть сотни раз тверди я все об этом!..
Мне — _н_е_ч_е_г_о_ тебе еще отдать!
Я все дала!
Вынь это из мусора, куда ты сам забросил, отмой, почисти — и увидишь!
Мне грустно, если это письмо должно доставить боль тебе. Я всегда помню: «мне нужны радостные письма». С какой лаской, нежностью, бережливой заботливостью я тебе писала, выбирая даже слово, чтобы лучше, мягче… А ты не понял? Сердца звук не понял? Ты-то?! И «стих» мой не увидел? Хоть писала его и внешне стихом. Там было о созвучиях, цветах и ароматах, и поцелуе. Я не художница! Я знаю! Я слишком захлебнулась, захлебалась жизнью.
Забудьте про мои «таланты» — их просто нет!
Не говорите о них н-и-к-о-г-д-а!
Мне больно это! Все это только _б_ы_л_о!
Поймите, что мне больно, что я сожгла себя в искусстве!
Храни Вас Бог! Будьте здоровы!
Ольга
P. S. Вы, со свойственной Вам гениальностью творить чудесное, — Вы так же гениально сотворили это злое, 10-го!
Что это? Я жду объяснений Ваших. Я до них не могу писать Вам.
Ольга
66
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
27. Х.41 1 ч. 20 мин. дня
Ольгушечка моя, забудь мое помрачение, — все это от _с_т_р_а_ш_н_о_й_ любви к тебе, от хаоса во мне и ужаса, что могу тебя утратить. Вот, клянусь именем, памятью моих дорогих, — люблю тебя все мучительней, все отчаянней! Вот именно — отчаянней, и потому, все во мне кричит, я нагромождаю _с_е_б_е_ ужасов, мечусь в _с_в_о_е_м_ нагромождении, — и это — безвольно — отдается в письмах. Этого не будет больше, — ты увидишь, ты м. б. до этого письма прочтешь, ско-лько я послал! Я уже забыл, что я тебе писал, — так все в хаосе. Я теряюсь, как тебе объяснить какое-то мое письмо — чертово пись-мо! — от 10-го окт. Я писал открытое 10-го, а 11-го — закрытое, судя по записи в блокноте, чтобы хоть это помнить: сколько писем и когда послал. Только и могу — тебе писать. Совсем утонул в тебе, всего себя — тебе! Ну, что я тебе скажу?! Если бы я _в_с_е_ (или — почти все?) знал, что теперь знаю, не написал бы _т_а_к. Нет же у меня копий! Ни одно твое замечание не верно. Т. е. — твои выводы из моих идиотских строк. Я горя всем, — и ревностью, и сознанием, что потерял тебя, и растерянностью, и — болью за тебя, и — бессилием _с_е_й_ч_а_с_ все это устранить, спасти тебя! Ольга моя, безумная, умная, глубокая, святая, да, да! — чистая, да-да! — единственная, — да, да, да! Для меня не может быть никаких Ирин, Людмил… — _н_и_к_о_г_о! В любви к тебе — так она всеохватна, всезахватна, — я себя, настоящего, теряю… все мне темно, слова безотчетны, я — _б_е_з_ самонаблюдения… я мечусь. Я с тобой — как с другом, как с товаркой, как с самим собой, — и потому _в_с_е_ тебе говорю, — и эти идиотские, пошлые «котлеты»… Так и есть! Для меня это — котлеты жрать — когда другие этому предаются! Я никогда _н_е_ предавался, — я люблю _ч_и_с_т_о, так только могу. И вот «бабы» — котлетные, для жратвы, — у жрущих. Это — _в_н_е_ меня. Теперь — Ирина эта… _Н_е_т_ ее для меня! Ты — только. Ее «пейзажи»… — как мальчик написал, взманить тебя — к себе, глупо и недостойно это тебя и меня, — ее «пейзажи», все не стоят одной твоей буковки в светлом письме твоем! Прости же мое неистовство! Ну, так неверно я принял твое письмо — от 2 окт.? — Я был в отчаянии. Я хотел… — о, было такое! — умереть, — я даже, в отчаянии, неосторожно порезался бритвой, — безопасной! — потерял много крови, 2 часа был один без памяти, с платком, прижатым к шее, у артерии, — прости, это случайно, я весь дрожал… Стал слабеть, лег, прижал платок… и ничего не чувствовал. Когда пришел в себя — платок присох, я его сорвал… и опять… но тут я кинулся к воде, замотал горло, — и потом, слава Богу… Залил одеколоном и йодом. На другой день я был вполне здоров и — еще лучше! Будто искупался. Ну, вот — видишь, что со мной. Безумие любви, вот что. Теперь другое… написал, что Милочка Земмеринг хочет приехать — посоветоваться, как ей готовить себя для России. Она не приедет. Я не хочу. Все равно, она и уехала бы, какой приехала бы… Но т. к. я _в_с_е_ тебе пишу, я написал бы, если бы она приехала, — а ты могла бы волноваться… — и потому я написал, что м. б. сам весной приеду в Берлин, и обо всем поговорим, а ей посоветовал — продолжать на юридическом факультете или — идти в институт «Экрана» — _в_с_е_г_о_ Экрана, техники и сцены, — это _с_и_л_а_ для жизни, если брать экран не как жидовски-доходную статью, а как важнейший рычаг просвещения и _в_е_д_е_н_и_я_ народа. Как — «это письмо последнее»? Это, я — написал? Но это же бред! Это безумие. Я ничего не помню. О-ля, Бог мой, миллионы «прим» — ничто! Ты — одна, гений мой, _т_в_о_р_и_ц_а_ истинная! Оля, мой водитель, — ты _д_о_л_ж_н_а_ работать, ты — все! Ольга, я не смел и коснуться мысли, образа, что, что (!) ты мне отдавала! Я уперся в одно, как ослепленный ужасом: она _у_х_о_д_и_т, она _с_в_я_з_а_н_а, она — другого любит, она ему всем пожертвовала, — все все — для него. А меня… — как «разнообразие», как пряность, _т_а_к… Я как бы иногда чувствовал _и_г_р_у_ твою. Ты же писала, что ты была — «игрок упорный, и часто срывала все, когда ход партнера тебе не нравился». Я все это в миллион раз увеличил! На себя свел. Я ведь бил себя по глазам, видящими тебя Святой! — когда рисовал себе сцены —!!! — с тем насильником-кавказцем… — чего я не навоображал! Это — мое преступление! Оля, я не в _с_и_л_а_х_ отвечать на твои обвинения. Оба мы хороши — два сапога — пара. Но ты-то — Свет, а я — во тьме. Я ни-чего не знаю, о тебе, — или очень мало. Ради Бога, все, всю драму дай мне… не бойся, я не стану мучиться. Но я должен _в_с_е_ знать. Но все это уже — прошлое, и из моих писем ты _в_с_е_ увидишь, как я — к тебе. Вчера я так молился о тебе! До слез, до крика — к Ней, Пречистой, — сохранить Тебя! Оля, после молитвы — дикой, иступленной, перемешанной Тобой, _в_с_е_й, _в_с_я_к_о_й, в горящем воображении, — я все на Тебя смотрел, — ты в луче лампы, тут, как Новая Чудотворная моя, Икона Небесная! — и — страшно-страшно Земная, — я твое дыханье пил! — после всего я… стал смотреть (до 4 ч. ночи) «Старый Валаам». И — прочитал страниц до 60, все думая: «вот это ей понравится… вот тут она будет сладко плакать… вот это ее еще ко мне приблизит… вот — улыбнется, вот смеяться будет…» — Пойми, ты _в_с_е_ пронизала собой — во мне. Если ты меня забудешь — я _в_с_е_ забуду, жизнь свою сожгу сразу, без думки, — как спичку чиркну! Вот я какой — к тебе, с тобой, — без тебя. Знай это. Я все сделаю, чтобы быть около тебя. Я _н_а_ш_е_л_ путь. Вдруг осветило! Я получу право ехать! Сегодня же пишу. Мне не откажут. Верю. _О_н_ меня чтит, очень, и он имеет огромное знакомство — _т_а_м. Это наш военный, писатель272. Он все сделает, о чем попрошу, я верю. Если не сделает, — _н_и_к_т_о_ не сделает. Ласковая ласточка, я тебя люблю, как никогда не любил! Это — выше всех чувств моих, — выше сил моих! Все забудь, — не было моего помрачения! Не могу разбираться, не стану. Не хочу. Это пыль от моего бунта, она слепит. Брось. Приласкай, приласкайся, прижмись сердцем, сожги меня собой, — я не могу без тебя. Прочти все мои письма, последние, они в пути. Ты меня связала требованием — не слать expres. Ведь письма плетутся, и они отстают уже от нового меня, еще ближе к тебе, — _н_е_л_ь_з_я_ быть _б_л_и_ж_е, искренней, жарчей, страстней, нежней! Ты — все взяла — не слышишь? Я — в боли за тебя, пойми, глупая, злюка, красочка, свежесть, — о, твое лицо! Все девушки, все женщины одной реснички твоей не стоят! Я — весь чистый, твой, клянусь Сережечкой! Ни одного взгляда, ни на какую! — не нужны мне, _н_и_ч_т_о_ для меня они! Это я — про Ирину — она как дочка друга, я был бы рад, если бы она была Ивкина! Да нельзя теперь, и она на 6 л. его старше. Но если бы я тебя не встретил, а она хоть чуть любила бы меня, и мне было бы 45–40 л. — нет, и тогда не женился бы! Ни за что! Я ее целовал при Оле, как ребенка, всей чистотой и — полным безразличием. Мы ее 10-леткой знали. Оля, твой изумительный по краскам, по глубокому чувству стих-сердце… он во мне, как Солнце! Олёк, взгляни лаской, прижмись глазками к сердцу, — увидь, увидь! Ужаснешься, что там, ты все его взяла, оно все занято, груди больно от такой любви! Брось это «Вы»! Оно режет меня. Оля, гадкая, бедная, ласкунчик мой, безумка, мученица, — сделай, как советую (послано письмо). Поезжай в санаторий. Я буду у тебя, да, да! Ты вся — дар от Бога. Пришли три письма о твоей жизни! Все хочу знать! Как ты жгла себя — для другого, во-имя _ч_е_г_о! Ольга, безумица, все-Женщина! Я счастлив был бы землю целовать, где ты пройдешь! Я — для тебя Тоник, мальчик твой, — только умней и… еще пыльче! (неправ, но все равно). — Твой портрет сегодня увеличу, завтра. Бегаю по квартире, в пустоте, ловлю тебя, мыслью ищу — Оля, Оля, Олёк! Не могу жить без тебя. Ты — кто Ты мне? Дочурка, мама, — у меня не было _м_а_м_ы, а… мамаша! — сестричка, жена, любимка, (Тетёль[121], Ивки) ты — все цветы на свете, все лучи, все звоны… ты — Жизнь, живая кровь, — тобой я есмь. Ол-ь, я… такой! Слышишь ли, как бьется сила жизни во мне! От тебя. Оля, я ничего не ответил на твое письмо: его _н_е_т, и моего не было. Ты — только. Все — ты. Я ничем не мог тебя мучить. Это — сон дурной. Ты — Дари. Дар — Ты, и я весь — любовь. Нет терпения выискивать в твоем письме. Его нет. Твой _б_е_з_у_м_е_ц_ Ив. Шмелев
