[На полях: ] Ольгушечка, ничего не понимаю: ну, можно ли все больше, больше любить? А вот — все больше, больше….

Отвечу о Земмеринг — и на все. Должен ехать на панихиду. Да, напишу мое меню, вчера, сегодня. Увидишь!

После панихиды еду к другу-профессору узнать адрес голландского влиятельного журналиста Гр., который может посодействовать поездке. — Оля, знай, что я _в_с_е_ сделаю.

Спасибо за «баварку»²²⁷ — ми-лая какая, вся — жизнь! И — прелесть — в шапочке! О, тут, почти, глаза! Красавка. Расцеловал чернушку.

Как я молюсь на тебя за — свободное «ты», за жар твой. Всю, обнимаю, _в_с_ю_ — целую! О, как хочу тебя..! — любить!

59

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

20. Х.41 12 ч. 40 мин. дня

Моя голубка, Оля моя далекая… Только что послал открытку, получив твою — пустую. Больше не делай так, это больно. Понимаю, что это — от твоей боли. Проверь на почте, у них должна быть расписка в получении заказного экспресса от 30 сент. — парижский штемпель! Кто мог дать ее?! Не ты! От 25-го IX ты получила экспресс заказной, тебе его подали в половине 8 ч. утра 30 сент., это ты сообщила мне в письме от 5–6 окт. 9-го^[115]. В открытке, бесприветной (от 9–12.X), ты написала — «почему Вы так _д_а_в_н_о_ не писали?» Значит ты _н_е_ получила заказного экспресса от 30 сент., от руки, очень важный exprès, — все сердце — он должен был получиться 5–6 окт., самое позднее, и потому ты не могла бы мне писать — «давно»! Проверь — и установишь, что пропало?! украли у тебя, _т_в_о_е?! Этого еще не доставало! Заяви требование почте. А ты _м_е_н_я_ винишь. Я перед тобой ни-когда, ни-чем еще не погрешил. И — _н_е_ погрешу. И вот, ты наказываешь меня пустой открыткой? Но от тебя — и это приму: я люблю тебя.

Да, 6-го окт. я читал в Берлине — в 1936 г., замученный горем и — трудом. Был как каменный. Твое большое письмо — мне свет. Нет, именно _т_а_к_ пиши, открыто, сердцем. Ты в буре чувства, — не чурайся, это живая правда, это счастье. Ты бедна была им, ты так оголодала, так замучена, затравлена нечуткостью, — и все еще боишься _ж_и_з_н_и! Слушай, Оля, как я, «безвольный», ма-льчик… боролся за _м_о_е_ счастье и за счастье любимой. Мне было 16 лет, ей не было 15. Мать боялась, что я не кончу гимназии. Я каждый день, когда Оля приехала из Петербурга, кончив Патриотический институт²²⁸, по вечерам ходил к ней. Пропускал уроки, — больше половины всех учебных дней! сам писал «письма об отсутствии», мать не хотела. Жаловалась на меня полиции… — ! — «я бегаю к девчонке, не учусь». Дурак пристав позволил себе вызвать меня. Ну, и сцена была! Я сумел, мальчишка, устыдить его — «у полиции, надеюсь, более важные обязанности, чем мешаться в мои дела…» Мать заявила директору, все раскрылось. Грозило исключение. Заступился учитель словесности…²²⁹ — «нельзя губить исключительно даровитого мальчика!» Был наказан, пять «воскресений», насмешки — «жених»! Я оправдал себя, через три месяца был — первым, в 7 кл. Сохранился «балльник» в Москве, цел ли? — 2-ая пересадка — последний, 3-я — первый: И — продолжал «бегать» к невесте —! — да! да! Раз мать заперла шубу. В мороз я ушел в курточке. В 12-ом ч. ночи меня не впустили, заперли ворота, дома. Через всю Москву я побежал к замужней сестре, 12 верст! — прибежал в 2 ч. ночи. Переполошил всех, — не замерз, _л_ю_б_о_в_ь_ согрела. Кончил гимназию отлично, не хватало полбала до медали, но я о ней не думал: я _ж_и_л_ Олей. И тогда же написал рассказ — это чуть ли не во время экзамена на аттестат зрелости! — «У мельницы»²³⁰ — через год был напечатан в толстом журнале «Русское обозрение»²³¹, и встречен одобрением. Первый курс университета²³², 18 лет. Мне начинают скороспело сватать — для будущего! — богатую невесту, — мать старалась: я «понравился» в церкви, приданое 200 тысяч, нам дадут особняк на Поварской, имение, дачу в Крыму. Я не захотел даже «смотрин». Я ходил к Оле, в их бедную комнатку, — оттуда она выходила за меня, она, королевской крови, урожденная Охтерлони… — потомок дома Стюартов. (Портреты ее предков видела ее племянница, в родовом городе.) Мне было безразлично, я видел _т_о_л_ь_к_о_ Олю. Наконец — победа: мать позволила ей явиться, «познакомиться» — она ее хорошо знала, когда они одно время снимали квартиру в нашем доме, — потом им отказали, когда мать узнала, что я «ухаживаю», — мальчишка! Оля победила мать мою, очаровала, без усилий: слишком она была горда и… скромна. Мать ее ценила больше дочерей. Я перешел на 2 курс — юрист, я слушал и филологические науки, сравнительное языкознание, историю Ключевского… я еще бегал в публичную библиотеку — увлекался агрономией, — _в_б_и_р_а_л_ _в_с_е_… Наша свадьба, с помпой, в усадьбе матери²³³, какой фейерверк был! На заре — в Москву, на тройке, 40 верст. Как восходило солнце! Да, вот как _д_е_т_и_ боролись за свое счастье! И вот, знай, Оля: это _о_н_а, в заботе обо мне, _о_т_т_у_д_а… благословила меня — тобой. Вспомни, вдумайся, как все произошло. Это даст тебе сил..?! Помни и другое: _н_е_д_а_р_о_м_ все _т_а_к. Бог видит, _к_а_к нужна ты мне. М. б. — и я — тебе? Не знаю. Ты меня должна знать больше, чем я тебя: я — в книгах, моих _ч_и_с_т_ы_х_ книгах. Их знают миллионы людей, на всех языках. Я за свои книги вынес страшную борьбу. И _д_о_ революции, когда меня старались заглушить критики — евреи — и не евреи. Они _з_н_а_л_и, кто я для них и что — для России. Здесь, в продолжение 12 лет, меня пробовали топить, избегали называть меня и мое… (до смешного доходило!) — но даже левая печать — «Современные записки»²³⁴ — уже _н_е_ могли без меня: меня требовал читатель! О, что со мной выделывали! с моим «Солнцем мертвых»! Ряд стран — все под давлением жидомасонства — покупал право на издание и… не издавал!! И я победил их… — на иностранных языках вышло до сей поры… до 50 книг (на немецком²³⁵ — 9–10, не помню хорошо). Если бы я не был «я», — а, скажем, вел себя «политично»… — поверь, Оля, давно бы я был «лауреатом»… — за Бунина 12 лет старались: сам Нобель, шведский архиепископ, ряд членов Нобелевского комитета, — ставленники жидо-масонства, — Мне ни-чего не нужно было, — я писал о России, _д_л_я_ своего народа, о _с_в_о_е_м_ (не для Европы, но она читает!). Да, я победил, «безвольный». Вот, за _э_т_о, мне _д_а_н_а_ высшая награда, сверх-приз — Ты!!! Я так и принимаю. А Россия — когда первые раны заживут… — ско-ро будет!! — Она наименует меня, м. б., — верным сыном, примет в сердце, даст все, что может дать. Сережечку не возвратить… его замучили, убили дьяволы! Святого моего, единственного моего, за Нее _в_с_е_ отдавшего! У него осталась в Москве невеста. Он пошел за Нее, за Родину. Вот, дорогая моя, ты _в_с_е_ знаешь, знаешь, что я сердце свое в книги вливал, с кровью _б_о_л_и. Я искал родного Неба, во тьме. В нем я искал… тебя? При живой Оле я не искал тебя… — после — мне нашла тебя — _о_н_а. Так я верю. Больше не могу сказать.

Отчего ты так худеешь? Если — от… из-за меня, — нестрашно, не очень страшно. Но, м. б., — другое… проверь, про-шу тебя! Сделай общий анализ, нет ли причин молю! Откуда такое «потрясение»? Я так ясно, прямо тебе сказал — будь моей женой, церковной, полноправной. Взвесь все. Напиши мне, как ты выходила за — чужого. Объясни твое «но…» — «он мне верен, но…» Нет любви, взаимной? Что же за жизнь — без «главного»? Пусть совесть тебе все скажет, сердце… рассудок. Тянуть нельзя. Мне — нельзя. Для меня каждый день дорог. Мне важно найти решение, полное: от этого зависит моя работа, моя жизнь… Я много после Оли написал, но «главного» не сделал. Надо сделать или — _к_о_н_ч_и_т_ь_ делание, уйти. Я устал. Душой. Телом я еще очень силен. Будто мне все еще 35–40 л. Меня изводили боли все эти 25 лет, и — режим, который я не всегда соблюдал, _н_е_ мог. В болях — писал. Кто это знает? Только я да Оля. Я катался от болей (в 23 году), когда писалось «Солнце мертвых». Перечитай его — _т_а_м_ этих болей ты не услышишь, другое, другие боли — услышишь. Вот, _ч_е_м_ я силен: я принял дар от Бога, я его берег, я его — дал, через мое страданье — _м_о_и_м_… — и — многим _н_е_ моим.