Пылкость — от отца. У него она проявлялась в делах и — кажется в любви… — серенькие связи были, не поэтические, думаю. Любил красивую молодую женщину, кормилицу старшего брата, — «русская красота». Очевидно, нужно было мотать «излишек сил». У меня — в творчество ушла вся пылкость, _у_х_о_д_и_л_а. Но полосами я не писал, по полгода, году… — тогда — я _ж_и_л, но… однолюбом, Оля! С меня было довольно _ч_и_с_т_о_й _моей, смиренницы. Нравится «ужгородская» карточка? Да, «свободный» я тут, похож, и… если бы ты впорхнула под руку, так бы и приросла, — не отпустил бы, конечно. Что ты все повторяешь: «если бы ты _в_с_е_ обо мне знал!» —? Кажется, _в_с_е_ знаю. Что же еще-то? И так ты меня истомила своими «поцелуями»! Ну, я не ставлю это в вину… — очевидно, странно ты была воспитана, _л_е_г_к_о_ смотрела. И я… порой… смущаюсь… страшусь.
Жду окончания поездки с «шефом». Предвкушаю какую-нибудь «выходку». Все же удивляюсь твоей выдержке, достоинству, серьезности, уму, знаниям, — ты же большое дарованье. Все даровитые (и — я) — требуют «жизни чувством», знаю. Знаешь, ты могла бы стать, при другой структуре душевной, — а м. б. при большей напористости… — _м_о_д_н_о_й… — щажу твой слух. И не было бы нашей «встречи». Прошлое твое слишком «насыщено», — ясно, что в тебе сильно выражен этот с-ап[233], что _п_р_и_в_л_е_к_а_е_т. Скоты тебя пробовали развращать, раздражать. Умело. Могли довести до… _я_м_ы. И доктор № 3 — главный скот. Пишешь: «как он молился, Ваня!» Это ты по «тени» судишь? Ну, ты ошибаешься: _т_а_к_ _н_е_ молятся! Молиться — значит, душу Богу открывать: не жестами это творится, а внутренним гореньем. В тишине, в покое, в созерцании. Не — в кривляньях, взмахах рук, трясении головой и проч. Все это — от шаманства, от переполненности грязью, _м_я_с_о_м… И странно, _к_а_к_ это ты всегда «сталкивалась» с этим кулем мяса! Даже была свидетельницей его: «развратничал на твоих глазах с девчонкой». Каким же образом? И почему ты — свидетельница? И почему не дала ни одной «сцены»? и почему все «встречи» — и на море? Воображение мне дает много смутного… и непристойного. Мне больно… но… что же можно изменить? Мне грустно. Опять я сам себя расстроил. И тебя. _H_e_ надо было тебе этого касаться. Искренна ты… — и, кажется, _н_е_ _д_о_ _к_о_н_ц_а. Ибо ты писала: «теперь я люблю другого, забудем _в_с_е, _в_с_е…» Значит, _б_ы_л_о_ _ч_т_о-т_о, _ч_т_о_ надо бы забыть? Представляю, _к_а_к_ он разжигал тебя, твою «восприимчивость», «некоторые нервные _ц_е_н_т_р_ы», как знающий их назначение, хоть, быть может, и плохой врач. Ты поддавалась. Что это за «Цайтлозе»? Не знаю. Как по-русски? Дурман? головолом? Фиолетовые, шапками, растут в оврагах — «болиголов»? Меня дурманит «любка», «ночная фиалка», «восковка», из редких в средней российской полосе орхидейных. Все твое «возбуждение» на горах происходило от «нервного расстройства», которым наградил тебя «достойный врач», и оттого, что твоя душа _с_п_а_л_а, была усыплена «поверхностными раздражениями». Не давал ли тебе «порнографического чтения»? Есть мерзавцы, которые пишут сознательно о низком в человеке, да и в человеке-то полусвихнувшемся. Таков английский прохвост, — умер, слава Богу! — Лауренс566, что ли… Я его сознательно не читал. Но знаю по критикам, смаковавшим в отзывах (жидки-критики!). Эти упивались, как и иные «женщинки». Там что-то о «любви к силе самца». Но это обычно у «пустых» душой, англичанок и американок. Этой дряни много было в Париже, по дансингам искали «случки». К несчастью, иные наши отличались, кавалеры, содержанты. Немногие. Было _э_т_о_ и в России, но это — «с жиру», или от — пустоты. Такие — по темпераменту — для проституции: не социальные дурные условия гонят в проституцию девушек и женщин, главным образом, а… «темперамент», т. е. — легкость раздражения определенной «сферы». «Жертвы темперамента». Подумать: ско-лько было в России монастырей женских! десятки, сотни тысяч девушек-белиц, молодых монахинь. Их душа _ж_и_л_а_ чистым, и они легко бороли страсти. Не катались по земле и не вдыхали «страсть» из цветов. Тут — больное. В моей Дари _э_т_о_г_о_ _н_е_ будет. Я ее сохраню. Иначе — провал ее. Ее «сгорание» будет — _и_н_а_ч_е. Она слишком целомудренна, при всей страстности. Тем-то она и влечет. И не подумай, что доктор № 3 дал толчок к моему «атеисту-цинику», врачу уездному в Мценске567: я его задумал, _н_е_ зная ничего о твоих «докторах». Я, кажется, тебе писал? Еще года три задумал, — дать «нигилиста», 70-х годов.
Целую, Олёк! Твой, расстроившийся, Ваня.
Оля, _ж_и_в_и_ духами, всеми. Варенье — грушку съешь, _в_с_е. Иначе — заболею, помни.
131
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
17. I. 42 1 ч. дня
2-ое письмо с «Куликовым полем»
Милая Ольга, продолжаю «Куликово поле» — для тебя: хвостик I-й главы и II-ю. Рассказ постепенно становится углубленней, как увидишь, — парижские жидки и «левые» — безбожники пришли от него в ярость: как смел Шмелев так «кощунственно» ввести в литературу _ч_у_д_о! Идиоты: _ч_у_д_о_ вошло _с_а_м_о_ в литературу русскую, ибо, во-1-х, она сама — чудо, а, во-2-х, это _ч_у_д_о_ моего рассказа _д_а_н_о_ Жизнью. В основе — неоспоримый «случай», сообщенный мне под клятвой, людьми чистыми, проверенный мною до бесспорности. Этот «случай» был мне сообщен у могилки Оли, человеком культурным, которому передал о «чуде» — видевший участников этого «чуда», со слезами ему — тайно — открывшихся. Я два года таил этот «случай», — он был мне дан в 2–3 словах, — я _в_с_е_ наполнил сам, т. е. сам как бы «повел следствие», внес, конечно, много из своего личного опыта, — разговор с профессором, «абсурд», и — самое трудное! — _я_з_ы_к_ Преподобного. Сколько я тут положил души — это только я знаю: без _п_о_м_о_щ_и_ свыше я не мог бы одолеть трудностей. Жиды, конечно, и не чуют, как трепетал писатель, вводя в искусство Небожителя. Моя главная цель — показать, что — для Духа — нет ограничений во времени и пространстве: _в_с_е_ _е_с_т_ь, _и_ _в_с_е_г_д_а_ _б_у_д_е_т, — нет границы между _з_д_е_с_ь_ и — _т_а_м. Этот рассказ заставил плакать И. А. и — поставил вопрос: не сомневается ли сам писатель568, как его все же несколько скептический «следователь». Нет: ни «следователь», ни писатель, как увидишь, _н_е_ сомневаются. Конечно, этот _о_п_ы_т_ — вообще, единственный в литературах, если не считать «Путей Небесных», «Милости преп. Серафима», также.
Любопытно, какие чувства вызвал бы этот рассказ у европейцев! _П_о_н_я_т_ь_ _и_ _п_р_и_н_я_т_ь_ его может, конечно, вполне, лишь очень простая или уж очень _т_о_н_к_а_я_ — в религиозно-философском смысле! — _р_у_с_с_к_а_я_ Душа. Я счастлив, что могу _о_т_д_а_т_ь_ этот мой, «самый заветный»! — _т_р_у_д. Люблю тебя! — Кому — отдать? — Тебе, Оля, — чуткому сердцу твоему, — ты сохранишь память о _с_в_я_т_о_м, непрестанно наполняющем _ж_и_з_н_ь, только редко чувствуют это люди. Милая, всегда чувствуй это, всегда верь в это, — и будешь радостна и благодарна Богу за то, что вызвана к жизни, что принимаешь ее — как Дар[234].
[На полях: ] Целую мою дружку, единственную мою, _ж_и_з_н_ь_ мою, — тебя, моя Олюша, о, моя трепетная! И ка-к же люблю! Нет меры этому чувству. Твой Ваньчик
Оля, я о-чень хочу писать «Пути» и… любить Тебя! Я — _г_о_т_о_в.
Прости, Олёк: эти пятна от духов!
Знай, Олёк: переписываю и чуть иногда правлю: это последняя редакция, самая окончательная, _д_л_я_ _т_е_б_я_ _и_ _п_е_ч_а_т_и. Сохрани же. II книга «Путей» — будет посвящена Тебе, и — 3-я. Твой Ванёк.
132
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
18. I. 42 7 вечера
Ах, милая Ольгуля, как же меня и восхитило, и опечалило твое письмо от 7 на 8 янв.! — вчера вечером полученное! Ты удивляешься, что «Пути Небесные», посланные 2-го, — нет, 3-го! — уже пришли, а письма нет. Да, так и _д_о_л_ж_н_о_ _б_ы_л_о_ случиться, должны были придти вовремя, к Рождеству, и _о_н_и_ были, и я… я был в них, и я поздравил тебя, родная, я был с тобой, около тебя. Я же на елку твою пришел, я _х_о_т_е_л_ так, всем сердцем, и это исполнилось, но ты не _у_в_и_д_е_л_а_ меня! А я был, и «аз есмь» с тобой. Да, в моей книге, в моих «Путях Небесных»! Ни Марина, ни Алеша не дали меня тебе, а я сам себя дал тебе! Да ты вчитайся во _в_с_ю_ книгу, разве ты не увидишь меня? разве не встретишь твоего Ваню, _т_а_к_ восторженно о тебе мечтающего, далекого — и близкого такого!? Я провел с тобой вечер Праздника, я был у тебя _т_в_о_и_м, любимым, светлым Ваней, живущим тобой, только тобой одной. Что ты, чудесная, сделала со мной? какой силой, какими чарами? Лаской, сердцем твоим, единственным, неповторимым. Девочка нежная, — ты — ребенок еще, совсем дитя, ты можешь ловить губками снежинки, _п_и_т_ь_ их, радоваться им, родному! Ты дитя Света, Оля… — и такой останься, всегда такой пребудь, — это же так чудесно! Найди же меня, и поцелуй, хоть раз. И я _у_с_л_ы_ш_у_ это, радостью в сердце скажется, за тысячу верст почувствую!
