Ведь ты же сама мне писала раньше, до «повести», что Г. говорил с мамой, что он _д_о_л_ж_е_н_ был «отказаться». От нее-то мог же он узнать, что «потеря карьерного блеска» — для тебя — _н_и_ч_т_о! Значит… ты оказалась в его глазах — и в его… _с_е_р_д_ц_е, «израненном» — _л_е_г_ч_е_ этой самой «карьеры». Ну, что же… по закону «удельного веса» — чего же весит этот любитель поцелуев русской прелестной девушки… «карьерист»? И какого же веса-силы — его _л_ю_б_о_в_ь?! В этом надо быть точной, строгой, стойкой. Ты — такая. Вот кто _у_в_е_л_ от тебя, отвел от тебя Г. — не его «кукла»: а иная «женщина» — «Карьера». Она для тебя — _п_ы_л_ь! Для меня — тоже пыль. А какого же веса… пыль?! Ты оказалась весом легче… пы-ли! Теперь я, я оскорблен за тебя! Тут, Оля, не место ревности, во всей этой строгой логике: тут оскорбление _т_в_о_е_й_ Правды, твоей веры, твоей Любви! И я оскорблен за эти высочайшие ценности земной жизни, — я за _т_е_б_я_ оскорблен. И, клянусь тебе! если бы я, так знавший тебя, как знаю ныне… (о, далеко еще не _в_с_ю_!) если бы я был там, если бы я безнадежно тебя любил — а ведь отказ-то мог для меня окрылить надежды! — я бы _з_а_с_т_а_в_и_л_ этого «гари-жоржа» передо мной ответить за оскорбленную русскую, — мою-русскую, мою-родную, по Родине! — девушку. А если бы он не дал ответа, я сделал бы так, что вся его «карьера», его золотая пыль была бы кончена для него, ибо такая важная особа не выдерживает самого «пустяка»: личного оскорбления. Никакие последствия меня не остановили бы, я-то себя знаю: и знаю, что есть в той стране, где это могло случиться, законность и живо _п_р_а_в_о. Я, юрист, выиграл бы свой собственный процесс, — если бы дошло дело до процесса, — и «карьера» была бы припечатана еще раз, и газеты целого света были бы рады «приятному и доходному скандалу». Еще бы… участники-то — некоторого внимания-то стоят? Хотя бы — дипломатического и… литературного. Была бы ты вмешана..? Но «имя» твое было бы укрыто, — дело не в имени, — оно для нас, русских, — дело борьбы за правду нашу, за последнее у нас оставшееся, нашу честь, за _п_р_а_в_о. Вот, пока, до следующего письма о «повести». — Нет, ты не обижай меня: я послал тебе духи — для тебя, живой Оли… я люблю тебя. Оля, открой и дыши ими. Я посылаю _ж_и_в_о_й. Целую _м_о_ю_ Олю. И как во мне му-у-утно!

Твой Ив. Шмелев

Сейчас посылаю прянички (на твою елочку — тебе!). Угости своих. Бретонские «крепы» — надо подсушить, если отволгли, — они чудесны, _р_о_с_с_ы_п_ь!

Помни: будешь есть прянички — не съешь меня, — до того они _м_о_и!

Посылаются еше раз «Пути Небесные», чтобы ты, если зачитали, — прочла с полным вниманием!!!!

Одновременно посылаю 10 свечек на елку. Непременно зажги, голубка! Хоть на Крещение. Красных свечек всего в Париже 16 шт. Мне дали «из любви», в соборе.

Свечи и прянички на елку не тебе, а 10-летке Оле, _м_о_е_й, _о_с_о_б_о_й — Оле.

После всего — я тебе _с_к_а_ж_у_ вывод мой… уже о тебе. Сегодня я не мог спать. Все очень важно.

126

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

10.1.42 1 ч. дня

О-льга, Олёль моя, яркая моя звездочка, святая, светлика милая, чудо мое дивное, чистая моя, рождественская снежка моя… бриллиант льдистый-огненный, нежка, дорогулька..! Какое же нетленное, _в_е_ч_н_о_е_ твое приветствие-ласка мне к Рождеству! Господи, до чего ты необычайна сердцем, вся ласка, вся льнушка, вся любовь высокая-светлая, дива моя, Олюля… дар бесценный, неповторимый… — кто мне такое писал?! Я много видел любви и нежности, но Ты — ни с кем не сравнима, несравненна! Каждый твой вздох, каждое биенье сердца я слышал в этих словах огня-любви и молитвы, и грусти светлой, и нежности нездешней… ангелика пресветлая, вне-земная! О, как я чту тебя, бедная моя, столько страдавшая, так боровшаяся с темным в человеке — и в тебе, снежинка! — столько пролившая слез неоценимых, столько принявшая в сердце, в душу, — о, достойная папочки Святого Твоего! Люблю, — не могу сказать, как… чту, молюсь на тебя, ножки твои целую, ластонька, киночка, жавороночка моя небесная! Что со мной было, когда читал, и еще, еще… _в_и_д_е_л_ твои глаза, пречистая моя, Женщина… Девочка, Дева, Девуля… Олюля, Олюлька, Ольгуна…

8. I в 1 ч. дня принесли мне твое дыханье, — три твои поцелуя, снежинка… чистые, снежные, тонкого живого фарфора — колокольчики… — о, какие же _ж_и_в_ы_е… гиацинты! Все твое — _ж_и_з_н_ь_ю_ полной цветет-поет! Все! Эти буйные мотыльки… розы крылатые… розо-сомончики… — с 13 дек… _п_о_ю_т_ для меня молитву-песню… я их целую всегда, сколько раз в день прибегу в холодную комнату — в ней 5 градусов! — и это я нарочно, окна открываю, чтобы они жили, твои живые поцелуи, крылатые. Я их опрыскиваю тончайшей водяной пылью. И нежная, как твое дыханье, пышная-пышная белая сирень, — все цветет! Ее крестики опадают, я их целую, я их вдыхаю, над ними стою задумчиво… — в них — ты, моя бледнушка, моя хрупка, моя атласная… как их крылёнки… Ну, все живет, все поет мне, и эти _т_р_и_ — эти — живой фарфор, это — все ты, вся ты — душистая, нежная, снежная, льдистая и… огненная какая! Вся богатая твоя природа, твоя душа… — для меня — цветенье, ликованье, порыв, метанье, игра и свет. От них, таких нежных, я слышу сердцем: «это Она… мы от _н_е_е_ к тебе… мы — твои, мы — цветы Рождества Христова, привет и радость. Ну, поцелуй же нас, приласкай… и в нас поцелуешь нашу Олю, приласкаешь далекую свою…» И я целую. Это же твой сад-цветник у меня, — и как все сильно, свеже, как все живет тобой — тобой, только. Оля, Ольгуля… нет слов сердце мое открыть тебе… — там и слезы, и ликованье, и… томленье. Я целую их — тебя, милый Олёль, целую — глазами, ресницами, губами, сердцем… шепчу им — твоим — лю-блю. Здравствуй, моя Олёль, здравствуй, дета, снежная… какой же обвила лаской… о, дивная! Сердце мое исходит по тебе.

Эти дни я не принадлежу себе, но я весь с тобой. Мне пришлось два раза отлучаться от самого себя… — меня тревожат по делам интимным, у меня требуют совета, душевного укрепления, мне сообщают заветные тайны, меня хотят видеть, умирая… Странное творится… Меня замотали эти дни, как нарочно. Молил один, тяжко больной⁵²⁹, — когда-то городской голова одного из крымских городов, просил поддержать морально любимую его девочку… замужнюю, — ей 35 л., у нее сын 17 л., — по его мнению, несчастную в браке. Доверил «тайну». Я обещал. Я утешал. Мы расстались с ним бодро. Другой, генерал, бывший военный агент России⁵³⁰, еще до войны, — ему — вторая операция. Он не хочет умереть, «не пожав мне руки… за _в_с_е_… за _в_с_е_…» Я должен был ехать за Париж, я не мог отказать ему, он много, очень много сделал для военных-белых. Основал казачий музей… Мы виделись… и он был радостен, и — кажется — мы будем друзьями. В день нашего Рождества я должен был быть на «меценатском» завтраке в ресторане «Москва». Там я невольно стал центром, и пришлось говорить, говорить… — но я все же и завтракал, — и чудесно! — были останки писательства, искусства… — и сколько же моих _в_е_р_н_ы_х! Не ждал, — я полагал, что _м_о_е_ идет в гущу русскую-эмигрантскую… а тут видишь, что захвачены… _в_с_е… — вплоть до… левых в искусстве, до бывших снобов, эстетов, символистов! И можешь себе вообразить, что мои «простые», моя «нянька»⁵³¹, мой «Горкин»… — близки _э_т_и_м. Вот не думал-то! И молодые, и старики… захвачены… «философией _ч_е_л_о_в_е_к_а, — Дари и Вагаева»! ждут «дальше»… Ждут… я не сказал им, что я пишу, что я слушаю твой голос… что я _ж_и_в_у_ тобой в моей работе, в моей жизни. Что я давно принял в сердце твой шепот, твое хотенье, твое дыханье «Небесными Путями», что я полнюсь тобой! Ольга моя, — я эти дни был очень истомлен, с 29-го дек… — твоим рассказом о жизни… я терзался… я — болел, я готов был сжечь все… я писал много тебе, и чуть не послал, но _с_в_е_т_ во мне удержал меня, я пересилил страсти, я очистил померкнувшую душу, утишил сердце… М. б. когда-нибудь я прочту тебе, я сберегу до тебя… но не пошлю теперь. Я создал огромный обвинительный акт… — я разобрал _в_с_е, и ты была бы потрясена, _у_з_н_а_в_ _в_с_е. Я _в_с_е_ раскрыл, все «петли», все обманы, все западни, все «случайно», и ты бы ужаснулась, какая под всем трясина. Я увидал тебя, светлую… вновь увидал… я тебя очистил в себе, снял — для себя — с тебя _в_с_е_ наносное, нечистое, все прикосновенья, поцелуи, вожделенья… — и так мне жалко стало тебя..! И я прижал твою милую головку к моей груди, я ласкал твои щечки, я гладил нежно твои глаза… Я люблю тебя. Я благодарю тебя за прямоту, за откровенность, за самообвинения. Я болею сознанием, как мало пеклись о тебе, как мало было тебе нравственной укрепы… как одинока ты была в труднейшие полосы жизни… как ты ошибалась в людях, как «позы» принимала за истинное, как тебя… ма-зали… как тебя развращали, старались разбудить низшее в тебе, как приучали не смущаться грязным. Оля, не пиши мне такое, как я прочел у тебя, — эти гадкие слова — это са-ло жизни человёнков, похотливых… — я разумею — «о бабе» и подобное, о… «хороша для…» И это ужасное признание об «инкогнито», о желании от… сала… от этого похотливого куля с мясом — ребенка! Оля… не черни себя, мне больно… Я тебя создал в себе — чистую, целомудренную… Помни, что любовь творится так же, как и произведения искусства! Есть искусство — пошлое, грязное — не искусство, конечно, а потуга! — есть порнография, есть — прозаическое, есть поза-лирическое, есть рассудочное — «поползновенья», и есть — вдохновенное искусство! Так и любовь. И вдохновенность никак не исключает всей полноты любви — душевно-телесной… напротив, в этой вдохновенной любви только, и другая, низшая сторона, получает наиболее чудесное и влекущее выражение, освящается вдохновенностью, принимает тончайший оттенок, самый интимнейший, самый влекущий. Возьми Пушкина: «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем»⁵³²! Любовь вдохновенная, влекущая — это любовь смиренницы моей… о, какое же это наслажденье! Пушкин _в_с_е_ понимал! Я тебе напишу полней. И вот, во всем твоем рассказе я не нашел и подобия этого последнего вида любви — искусства! Ты ее еще не знаешь — _п_о_л_н_о_й. Ты узнаешь ее, душевную, пока _в_н_е_ слияния полного… но ты уже чувствуешь ее ценность, любви этой. Я _е_е_ знаю. И я верю, что ты ее узнаешь. Это такой чудесный взлет _в_с_е_г_о_ в нас… и как же грязны покажутся — после-то! — все испытанные «касания», раздражения, поцелуйчики… «движения», жесты. Все это — бездарная любовь, как бывают бездарные произведения — потуги — «под искусство». Люди не умеют любить. Они недалеко ушли от животных. И поверь, что у многих животных любовь красивей, чем у «глыб-кулей сала». Те только раздражают «центры», бунтуют мутную кровь, возбуждают и в других, стараются их сделать своими подобиями. Отсюда и — «хороша для….. ли!» Меня тошнит от этой пошлости, как когда-то тошнило и бунтовало от… Золя⁵³³. У людишек такого сорта, — а их мно-го… «от пошлого» нет вкуса в любви… в лучшем случае они — лишь копия обезьян. И развращавший тебя д-р № 3 — от них первый, и, конечно, не «лучше многих». Не подобием ли был его «друг», тебя познакомивший и приглашавший его — тебя —! — осматривать!? — «г-н профессор»? Судя по вкусу его «акафиста»… — я представляю. Нет, довольно. Умоляю тебя, не пиши мне «голых» слов, я их не терплю, мне они страшны в твоих устах! — этот цинизм… — тебя совращавший. И эта «сцена» на горах, эти вдыхания «страсти», — это же все грязнейшие суррогаты для возбуждения, как сивуха… а подлинное возбуждение, в котором все тонет, — от вдохновенной любви, — ее-то, такую, и имеет в виду «таинство», Бог в человеке! Там напряжение еще сильней, но как же чище, незаметней, — все покрывается несжигающим опалением любовью! Ты этого не знаешь. И конечно, не докторам это знать, типа «язычников», я бы сказал «животно-похотливого». Господи, благодарю Тебя, за Олю благодарю! Олёк, это твой папочка, это святой о. Александр за тебя молил Господа! Олёк, милка, душка, светик, ласка, ласкунчик мой… останься чистой, светлой, просветленной, _ж_и_в_о_й — от Неба, — ты пребудешь всегда юной сердцем, телом, мощной Красотой — моей нетленной Дари-Олёль! Я твоей силой-чистотой буду творить ее — тогда. Оля, если бы ты узнала, _ч_т_о_ я писал тебе, о тебе! Я был в гневе, в страдании… но я был и в _п_р_а_в_д_е — я _в_с_е_ разобрал… — и ужаснулся, какая же подлость вокруг тебя творилась! И это «шампанское», эти «хозяева» на дипломатическом вечере… — и сколько же «белых ниток», которых ты не замечала! Ты ужаснулась бы…