Темнота становилась все гуще. Уже с трудом можно было различить на фоне почерневшего неба верхушки деревьев, а трава и шкура Черныша казались одного цвета.

В эту пору люди уходят с полей, а вслед за ними уходит и скот с пастбища. Болтливые сороки спят где-то, и ночной ветер баюкает их, раскачивая высокие ветки. Если сидеть очень тихо, вслушиваясь в каждый шорох, можно уловить скользящую поступь шакалов. Поначалу они крадутся тихо-тихо…

Черныш подобрался к самой околице села. Ему не пришлось долго ждать. Неподалеку раздался протяжный, пронзительный вой. Собаки в селе отозвались дружным лаем. Шакал-запевала снова завыл, к нему присоединился другой, третий, четвертый… Собаки просто надрывались, а шакалы подбирались все ближе к селу, окружали его все теснее и завывали, завывали.

Внезапно вой оборвался, но разъяренные собаки лаяли еще минут десять. А шакалы в это время бесшумно, будто тени, появлялись у дворов, откуда не доносился собачий лай. Шакалы сгоняли на землю кур, дремавших на заборе или на дереве, настигали их и душили.

Пока шакалы еще выли, Черныш выбежал на тихую сельскую улочку. Он увидел распахнутую, будто пустая глазница, калитку и вошел во двор. Он и внимания не обратил на человека, который, подложив руку под голову, лежал на топчане и задумчиво считал звезды. Возможно, если бы человек сидел или хоть ногой пошевелил — шакаленок повернул бы назад. Но человек лежал неподвижно, и шакаленок проскользнул мимо. Корова, заметившая его, поднялась с места, овцы сгрудились в дальнем углу загона, куры тревожно закудахтали. А Черныша гнал дальше неведомый сладкий запах: он доносился из открытого окна. Однако лезть в дом шакаленок не решился, вошел в курятник и попытался прыгнуть на насест, где дремали куры. Хотя петух знал по опыту, что шакал прыжком не может достичь насеста, он всполошился, сорвался с места и пролетел над крышей, кукарекая и хлопая крыльями. В темноте птицы ничего не видят даже в трех шагах, и, конечно, петух уже не мог опуститься на насест. Он ударился о стену и оказался у топчана, где лежал человек. Тот вскочил с места. Вне себя от изумления смотрел человек на шакала, который гонялся по двору за его любимым красным петухом.

Потом человек бросился затворять калитку, схватил дубинку, торчавшую в куче хвороста. Шакаленок заметался по двору. На мгновение взгляд зверя и человека скрестились: шакаленок увидел высоко занесенную дубину и длинные черные усы — они дрожали от гнева. С быстротой молнии шакаленок влетел в отворенную дверь дома.

Скользящим прыжком он ринулся через стол прямо к раскрытому настежь окну, задев по пути огромное блюдо. Именно это блюдо источало удивительный дразнящий запах: на нем лежала жареная курица. Челюсти Черныша разомкнулись и сжались — это произошло в одно мгновение, а в следующее он уже во весь опор мчался по улице села с жареной курицей в зубах.

Ошеломленный наглостью хищника, который разбойничал прямо на глазах, хозяин сорвал со стены охотничье ружье и тоже выпрыгнул в окно. В темноте он, не целясь, выстрелил…

Минут через десять после того, как на улице прогремел этот неожиданный выстрел, в отворенные ворота вошел милиционер.

— Мурад, это ты стрелял?

— Да, брат. Шакал, представляешь…

— Разве ты не знаешь, что в населенном пункте из ружья стрелять нельзя?

— Так я же тебе объясняю: я в шакала стрелял. Представляешь, в дом ко мне ворвался! Бешеный какой-то. Курицу уволок прямо из-под носа…

— Ну, если курицу уволок, значит, не бешеный. Но учти: если даже тигр к тебе ворвется, нельзя палить куда попало. А ты… да мало ли кто мог идти по улице! Сейчас же плати штраф.

Не слушая возмущенных воплей обокраденного владельца курицы, милиционер стал выписывать штраф. Мурад плюнул от злости, отдал десять рублей, дрожащей рукой налил в пиалу холодного чая из пузатого расписного чайника.

— Сон это или явь? — бормотал он недоуменно. — Откуда такая смелость у шакала: ворваться в дом, пока хозяева не уснули, схватить курицу прямо с блюда… Да разве шакалы рыщут по домам? Ни деды, ни прадеды такого не рассказывали. Ба, да ведь он был черный! А шакалы рыжие… Может, это нечистая сила?

Хотя Мурад задал себе вопрос насчет нечистой силы, он в нее не верил. Не считал же он чудом восход и заход солнца, круговращение земли. Бывший школьник, он знал с детских лет, что все это — явления природы, что Солнце — самая близкая к нам звезда, что Земля — планета. Человека, который не верит в бога, не напугаешь и нечистой силой. А так как Мурад был человеком неверующим, то он сам и ответил на свой вопрос: «Ну ладно, нечистая сила, я тебе покажу!»

Надо сказать, хозяин украденной курицы считался человеком не трусливого десятка. Если кто-то считает усы признаком солидности, то Мурад считал их признаком мужества. Усы его были черны, как казан[1], и блестели, будто лакированные туфли.

Разве мог такой человек допустить, чтобы остался безнаказанным шакал, разбойничавший прямо у него под носом? Мурад не повесил ружье на старое место. Он решил отыскать черного шакала, подстрелить, а из шкуры сшить себе шапку.

Насмерть напуганный оглушительным выстрелом, шакаленок мчался, не разбирая ни дорог, ни тропинок. Он потерял с таким риском украденную курицу, забыл, в какой стороне находится старый арык и знакомые заросли джиды. Он бежал не останавливаясь, пока хватило на это сил. Сердце трепыхалось, как птица в клетке, глаза застилала пелена, и Черныш почувствовал, что дальше бежать не может.

Он упал и съежился, готовый ко всему. Но ничего не произошло. Черныш приоткрыл один глаз, потом второй.

Сердце уже не колотилось так сильно, и шакаленок вновь увидел звездное небо, уходящие в темноту кусты, чернеющую землю. До ноздрей его опять донесся неведомый, уже новый дразнящий запах. Черныш знал запах коров, овец, кур. Теперь он знал даже запах жареной курицы и ружейного выстрела. Но то, что он уловил сейчас, не напомнило ему ничего знакомого. Запах доносился с поля, но ни люцерна, ни хлопчатник, ни луговые либо лесные травы так не пахли. Шакаленок принюхался, пригляделся получше и заметил лежавший на земле предмет, похожий на овечью голову. Стоило подползти и коснуться этого предмета носом, чтобы понять, откуда исходил такой сладкий аромат. Черныш шевельнул тяжелый шар лапой, слегка куснул, а уже в следующую минуту начал есть, повизгивая от удовольствия и от горькой звериной обиды на сложное устройство мира, где каждый кусок добывается с бою, хотя могли бы эти куски, вроде как теперь, просто валяться под ногами.

Как же получилось, что мать ни разу не водила их отведать лежавшей на земле безмолвной дыни, которая только и ждет, чтобы от нее откусили кусочек? Шакаленок вполне мог обидеться на мать-шакалиху, не зная, что дыни созревают лишь осенью, а он и брат его родились среди зимы, росли весной и летом. Мать, учившая их охотиться, сама еще не видела в этом году созревшей дыни.

Насытившись, Черныш привстал было, однако резкая боль в лапе напомнила ему о грохоте выстрела — ведь именно в ту минуту лапу его обожгло, будто он наступил на тлеющие угли подернутого пеплом костра. А когда он бежал, задняя лапа все время отставала. Черныш вылизал то место, где особенно болело, и боль немного затихла, наверное, это была всего лишь царапина. Нужно было уходить… Куда? В какой стороне остались спасительные заросли джиды? Если бы лапа совсем перестала болеть, он каждый день приходил бы сюда есть вот эти, похожие на головы бесчисленного стада баранов, душистые дыни, которые даже попыток не делают удрать или вырваться.

Черныш не знал, в какой стороне искать материнское логово, но понимал, что здесь оставаться опасно. Скоро, бросая на все багровые отблески, поднимется с земли еще одно круглое и яркое существо, похожее на вчерашнее. Вслед за ним придут люди вместе со своими животными. И сороки-сплетницы появятся, откуда ни возьмись, чтобы возвестить всему миру: «Видим шакала! Видим шакала! Осторожно, шака-ал!»