— Доброе утро, мам. — Я целую её в щеку.

— Здравствуй, сынок. — Она приобнимает меня в ответ. — Как ты?

— Всё хорошо, как всегда, — стараюсь говорить бодро. — Не тяжело стоять? Давай коляску подкачу? Долго уже здесь? Валерий Петрович тебя хвалил…

Стоящая неподалёку сиделка начинает суетиться, но, услышав короткое мамино «не нужно», остаётся на месте.

Чуть отстранившись, мама всматривается в моё лицо и еле заметно хмурится.

— Не заболел?

— Нет, что ты…

Её рука тянется ко мне, нежно гладит по волосам, прикасается ладонью ко лбу и скользит по щеке. На мгновение прикрываю глаза, позволяя себе на полсекунды вернуться в детство. Трусь щекой о шершавую тёплую ладонь и, когда мама раскрывает руки для объятий, ныряю в них, ощущая безусловную любовь и искреннюю тревогу. Прижимаю к себе её хрупкое тело ещё крепче, растворясь в этом ощущении.

— Что случилось, сынок? — спрашивает она, насторожившись.

— Ничего, всё в порядке, — шепчу я ей в плечо и корю себя за эту секундную слабость. Выпрямившись, поправляю платок на её плечах. — Пойдём завтракать, — предлагаю я ей, хотя сам голода не чувствую.

— Пойдём, если хочешь. — Мама недоверчиво смотрит на меня.

Развернувшись, всё-таки кивает сиделке, и та подкатывает кресло. Помогаю ей устроиться в нём и неспешно качу к дому.

Завтракаем долго. За это время ко мне возвращается аппетит, и я успокаиваю маму своим хорошим настроением и тем, как уплетаю еду. Разговариваем о разном: немного касаемся дел, обсуждаем её горячо любимого внука и даже вспоминаем увлечения отца. О моей личной жизни мама не спрашивает уже давно. Я однажды сам наложил вето на эту тему, с тех пор оно не нарушалось.

Потом она удаляется к себе для процедур и отдыха, а я, сославшись на несуществующие дела, уезжаю в город.

У меня много вопросов: к Андрею, к Марине, к самому себе… К последнему — больше всего, и я знаю, что рано или поздно на них придётся отвечать. А пока… пока не хочу.

Наливаю в бокал янтарный напиток и бесцельно брожу по комнате.

Мне всегда говорили, что я местами груб, где-то холоден и излишне прямолинеен. С девушками этот изъян, как правило, удавалось нивелировать с помощью их беззаботного времяпрепровождения с моей банковской картой. Почему отработанный годами план дал сбой? Что с тобой не так, Марина⁈

Я, чёрт возьми, зол! Ты меня обманула, детка! Как у тебя это получилось? Почему ты так резко изменилась, превратившись из кроткой сладкой любовницы в хладнокровную суку⁈ Почему, я спрашиваю⁈

Заливаю в себя пойло прямо из горла, потому что стакан куда-то улетел и обо что-то разбился…

Я никогда не относился к тебе как к шлюхе, и ты знаешь это! Ты знаешь это, Марина⁈

С чего ты решила, что мне будет легко? Почему ты не дала мне чуть больше времени?

Ушла… Так уверенно и равнодушно… Каково тебе сейчас, Мариночка? Судя по вчерашнему, ни слезинки не прольёшь. Холодная, красивая моя… Морозова. Не стою я и одной твоей слезинки, девочка моя. Не надо, не плачь…

Стою, уперевшись в оконный косяк и смотрю в бескрайнюю пустоту за стеклом.

Допиваю очередную порцию и, еле доковыляв до дивана, с упоением проваливаюсь в долгожданное забытьё.

Мне снится дикий карнавал разврата. Я — эпицентр вакханалии, вокруг меня в безумном танце кружатся лица разных девушек. В тени похотливо ухмыляется Андрей, наслаждаясь происходящим. А потом появляется Марина. В её взгляде — лишь презрение и брезгливость. Она словно плывёт, прокладывая себе путь сквозь этот ядовитый туман, и исчезает за дверью, где на миг мне открывается лиловое поле цветов, дышащее солнечным светом. Инстинкт зовёт меня за ней, но я знаю, что мне и тем, кто рядом, путь туда заказан.

Прихожу в себя к вечеру воскресенья, потому что виски закончился. Можно заказать ещё, но решаю притормозить.

Завтра много дел, и решать их мне.

Глава 51

Марина

«Задержусь на полчаса», — высвечивается на экране сообщение от Эмилии.

Воскресенье. Алиска давно поправилась, и Эмилия ещё с утра позвонила мне, пригласив в гости. Я, конечно, отказалась, сославшись на недомогание, но подруга всегда была чуткой — заявила, что приедет сама. И вот я полдня жду неминуемую экзекуцию — чувствую, разговор о вчерашнем будет равносилен пытке. А я так надеялась побыть в одиночестве…

Не знаю, откуда во мне взялось столько смелости всё ему сказать. Оказывается, я гордая и способна постоять за себя. То, что у меня есть внутренняя сила, я знала всегда, но в его присутствии она словно исчезала. Вчера я многое доказала — в первую очередь себе. Но почему тогда не стало легче? Почему в груди — свинцовая тяжесть, и каждый вдох даётся с трудом? Почему губы дрожат, как на морозе, а покрасневшие глаза колют невидимые иглы?.. Я не ожидала, что будет настолько тяжело. Сейчас я раздавлена, мне плохо и морально, и физически. Больно думать о том, что произошло.

Вчера я держалась стойко. Даже услышав за спиной глухой хлопок двери подъезда и поняв, что он не бросился за мной, я, вопреки отчаянному желанию сорваться с места и побежать наверх, принялась монотонно отсчитывать ступени, ведущие к квартире. Под конец шла быстрее, судорожно сжимая в руке ключи, но продолжала вести счёт. Пятьдесят четыре ступени, по девять на каждом пролёте. Теперь я знаю наверняка.

Закрыв входную дверь на задвижку и не зажигая свет в прихожей, я понеслась в комнату. Суетясь, скинула с себя платье и дрожащими пальцами всё-таки повесила его на плечики. Стало жутко холодно. Я дышала часто и прерывисто, с трудом сдерживая подступающие рыдания. Заскочив в ванную и настроив воду, поспешила скрыться под обжигающими струями. Мне казалось, что искусственный ливень смоет слёзы, что солоноватыми ручьями текли из глаз. И тогда никто не заметит моей истерики, никто не увидит моего отчаяния.

Я ошиблась. Холодная ночь, исполосованная обрывками сна, мокрая от слёз подушка и, как закономерный итог, растрёпанная и измученная я наутро. Лицо, покрытое багровыми пятнами, распухшие губы и кусочки льда в глазах вместо зрачков. На удивление, меня страшил не мой внешний вид, а уверенность в том, что он не изменится в ближайшее время.

Звонок в дверь — как дрелью по мозгу. Вздрогнув, иду открывать.

Сочувствующий взгляд и немые объятия Эмилии рушат очередную плотину моих страданий. Я, уткнувшись ей в плечо, а потом, сидя на кухне и заварив вкусный чай, рассказываю о злоключениях последних недель.

— Ну это же твои любимые, — говорит Эмилия, пододвигая воздушные эклеры из кондитерской её мамы ближе ко мне. — Ты сегодня хоть что-нибудь ела?

— Всё в порядке, Эми. — Я смотрю на пирожные, с удивлением осознавая, что мне их совсем не хочется. Аппетит пропал и отказывается возвращаться. Встаю из-за стола, чтобы достать фрукты. Может, хоть с ними повезёт?

— Надо было его сразу послать… — с досадой бормочет подруга будто самой себе.

— Я сама виновата, — тихо озвучиваю давно уложившуюся в голове мысль.

— Не говори глупостей, ни в чём ты не виновата! — вскрикивает подруга. — Прости меня, Мари…

— Ты что, Эми?.. — спрашиваю, обернувшись к ней через плечо.

— Я никчёмная подруга, — вдруг выдаёт она. — Ничего дельного не смогла тебе посоветовать…

— Ты советовала, но… Главное, что ты приехала и поддерживаешь. А советы… Иногда их не слушаешь, даже если и понимаешь, что они верные.

Я ставлю тарелку с нарезанными фруктами на стол и замечаю на себе подозрительный взгляд Эми.

— Тебя не тошнит? — неожиданно спрашивает она.

— Нет, вовсе нет, — я не сомневаюсь в том, что не беременна, и дело не только в начавшихся сегодня месячных, а в том, что Глеб предохранялся. И я ему благодарна. Сейчас осознаю как никогда, что не хотела бы незапланированной беременности.

За разговорами с подругой время проходит быстрее и спокойнее. Я уже боюсь момента, когда Эми соберётся домой, хотя ещё несколько часов назад мне никого не хотелось видеть. Знаю, что, если останусь наедине с собой, опять начну плакать.