— Боря, разве так не бывало?

— Допустим. А откуда он брал разнородную информацию? К примеру, как можно узнать, что спрятано на дне цветочных горшков?

— Боря, ты же всегда был крутым атеистом…

— И еще, господин следователь, может, ты мне не дашь вторую чашку кофе, но я скажу: его пальцы не оставляют отпечатков.

— Как?

— У него нет папиллярных линий. А ведь нас учили, что их не изменить, не уничтожить. Как группу крови.

Майор достал из сумки дактилокарту и положил передо мной: пальцы гражданина Бязина оказались голыми, как зеркальная лысина. Леденцов довольно фыркнул:

— Ну, не дьявол?

— Боря, это лишь доказывает, что мы имели дело с криминальным профи высшего класса. Неужели Шампур стал бы «следить»?

— Папиллярные узоры даже после извести вырастают…

— А Шампур их известью не травил. Есть специальная паста, которая все линии замазывает. Скажи дактилоскописту, чтобы следил за наукой. А почему карта попала ко мне так поздно, уже после похорон?

Майор не ответил, Я знал, о чем он думал: мол, легко сидеть в кабинете, не мотаться по городу, не преследовать и не ловить, не задерживать и ночевать дома… Напрасно обижался. Хорошо, что Шампур пришел на озеро с Самоходчиковой, имел при себе паспорт и был украшен характерными наколками — личность сомнений не вызывала. Иначе пришлось бы труп эксгумировать, отмывать руки и брать отпечатки.

Я налил майору вторую чашку «Арабики». Он взял ее и торопливо отсел в угол, освобождая место, потому что в кабинет вошла, точнее, протопала — втопалась? — весьма пожилая женщина. Из тех, у которых энергии много, а сил мало: оттого и топают.

— Клавдия Мироновна, живет в одном парадном с Самоходчиковой, — представил ее Леденцов.

— На первом этаже, — уточнила она голосом веским.

Я молчал, не проинформированный майором: знал только, что старушка прикольная. Леденцов помог:

— Клавдия Мироновна тоже считает, что он дьявол.

— Тамаркин-то хахаль? Только что вместо копыт ботинки, — подтвердила женщина.

Я глянул на майора с подчеркнутым недоумением. Шутить между собой можно, но привести женщину в прокуратуру на допрос о дьяволе… Леденцов отпил кофе и взглядом показал на старушку: мол, поспрашивай-поспрашивай.

— Клавдия Мироновна, а где вы могли его видеть?

— У парадного сижу.

— Он с Тамарой приходил?

— Когда с ней, когда один.

— А как же попадал в квартиру?

— Видать, ключи имел.

— И какие же у него копыта, то есть с чего вы решили, что он дьявол?

— В парадном рявкнул на мою кошку; Та прибежала домой, а на морде слезы. Заплакала кошка-то.

Женщина следила за мной зорко: верю ли? Словно не я допрашиваю, а она. Меня удивлял Леденцов, который пил кофе спокойно, не замечая дури, витавшей в кабинете. Потерплю и я.

— Клавдия Мироновна, что еще?

— Прошел он мимо моей двери. Гляжу, будильник остановился, часы в комнате встали и радио заглохло.

— А телевизор? — не удержался я.

— Клавдия Мироновна, — ожил майор, — переходите к главному.

— Раздвоился он.

— Кто? — уже оторопел я.

— Да этот Саша.

— В смысле… переносном?

— Без всякого переносного. Живу на первом этаже. Смотрю в окно, а он входит в парадную. Ну, я и выгляни в дверь. Господи, по лестнице их двое поднимается…

— Онс кем?

— Да ни с кем! Двое, точно таких же, один к одному. Раздвоился!

— Показалось.

— Я всю жизнь на почте проработала, там точность нужна. Скажу дальше… Дверь я оставила приоткрытой. Через пару часов он вышел из квартиры и удалился на улицу. Один, уже не двоился.

Я пошарил в ящике стола и вытянул три фотографии молодых мужчин.

— Клавдия Мироновна, вы про кого говорите?

— Да вот про него. — Она безошибочно ткнула пальцем в Шампура.

В средствах массовой информации мельтешили экстрасенсы, летающие тарелки, колдуны, гороскопы, ворожеи… И люди верили, поэтому с таким обществом можно сделать все, что угодно. Чему же я удивляюсь? Задурили старой женщине голову — вот и начало у нее двоиться. Весь этот бред записывать я не стал.

— Думаете, спятила? — зло усмехнулась она.

— Нет-нет, но сегодня, Клавдия Мироновна, — на улице жара до тридцати.

Когда она ушла, майор тоже усмехнулся зло:

— Сергей, ты думаешь, что спятил я? Но эта женщина на психучете не состоит.

— Боря, психически больным человеком я считаю всякого, кто нелогичен.

Если есть мистика, то есть и Бог.

Все черное потустороннее и жуткое связано с дьяволом. Мистика — это его лежбище. Но кто же позволит дьяволу свободно резвиться? Если есть мистика, то есть и Бог.

Тамара не понимала смерти: кроме тайны было в ней что-то еще неуловимо-ужасное. Она, женщина, сидит дома, а близкого человека нет. Он не пропал, не сбежал, не уехал, не улетел в космос и не исчез с земного шара — он здесь, недалеко, лежит на кладбище. Но с ним ни встретиться, ни воссоединиться. Почему же, если зовет?

Вечером… Она поехала к семи — и вечер, и еще не страшно.

Кладбище почти в городе. Автобус шел около часа. Тамара сжалась в уголке, смотрела на входящих-выходящих, и все лица сливались в длинное многоглазое-многоносое утекающее существо. Знали бы эти люди, куда и к кому она едет…

— Девушка, садитесь, — уступила ей место женщина.

— Нет-нет, спасибо.

Тамара испугалась. Неужели у нее лицо больного человека, психически больного; неужели на нем все-таки написано, куда она едет и к кому?

Кладбище делилось на старую часть и новую. Старая была нарядной, с множеством памятников, крестов и зелени. Тамара шла по дорожкам в ощутимой тишине: летний ранний вечер, а людей почти нет. Где-то из оградки выползет бабуля, где-то за крестом всхлипнет женщина… Тамара прибавила шагу;

Вспомнились истории, якобы происходившие на этом кладбище. Тела двоих похороненных мужчин вдруг нашли на свалке… Крупному начальнику постоянно снилась умершая жена, которая плакала и просила помощи: он получил разрешение и могилу вскрыл — жена лежала без гроба на голой земле… Двое бомжей сели под крестик распить бутылку: земля осела под ними, провалилась, да так, что нс только их не спасли, но и тел не нашли… А прошлым летом у девушки тут всю кровь выпили…

Тамара миновала старое кладбище и оказалась на новом. В сущности, глинистое поле. Здесь не белели беломраморные кресты и не темнели гранитные плиты: расслоилось общество, расслоились и покойники. И деревьев высоких не было — не успели вырасти. Но у каждой могилы стояли саженцы в рост человека, шелестели кустики да пахли цветы.

Тамара вышла на простор. Здесь кончались ряды захоронений, отсекаемые небольшой поляной. А дальше темнел ольшаник.

Сашина могила была последней, но видимой издали, потому что Тамара поставила громадный деревянный крест: пока, потом закажет каменный, из габбро. Свежеструганный крест в сумерках белел заметно, словно подсвеченный…

Ее тело непроизвольно вздрогнуло, как от вечернего озноба, — у креста стоял человек. Но озноб затух сам собой, потому что у креста стояла женщина, сгорбившись, словно молилась. Тамара подошла. Нет, она не молилась, а пробовала отклеить фотографию Саши и выдернуть ее из скромной рамочки.

— Что вы делаете? — удивленно спросила Тамара.

Женщина распрямилась. Девица лет двадцати пяти, высокая, с темной жесткой челкой. Даже в сумерках Тамара видела, как решительно блестят ее глаза.

— А тебе что?

— Зачем отдираете фотографию? Это же надругательство над могилой…

— Надругательство? Я хочу заменить фотографию.

— На какую?

— На более приличную.

Сумасшедшая. На кладбищах всегда бродят пьяницы, душевнобольные и шпана. Звать милицию? Или самой проявить решительность? Посуровевшим голосом Тамара приказала:

— Ну, подружка, три шага назад! А то я проста, как с моста!

— Да какое тебе дело, психопатка?

— В этой могиле лежит мой Саша.

— В этой могиле лежит мой Сережа!