— Поехали! Тут всего под завязку.
— Куда хоть едем?
— Недалеко, километров тридцать от города, у деревни Малые Гнилушки. Осиновая роща…
Тамара начала собираться. Перемена одежды требует внимания: правильно выбрать, карманы проверить, не забыть бы чего… Звонок в дверь ее удивил: скорый и настойчивый, как автосирена.
— Кто это? — Саша задвинул сумку под стол.
— Представления не имею.
— Открывай…
Прежде чем увидеть голубые глаза и локоны верхнего соседа, она ахнула от красного цвета — его левая рука по самый локоть была залита кровью. Он поддерживал ее правой, кривил губы и бормотал бессвязно:
— Извините… Вы медработник… У меня и бинта нет…
Тамара втащила его в квартиру и бросилась к аптечке. Медработник… йоду не оказалось: перекись водорода, бинт и вата.
Она взялась за руку:
— Боже…
Меж указательным пальцем и большим торчал длинный тонкий гвоздь с развесистой шляпкой. Тамара предупредила:
— Сейчас будет больно…
Она выдернула гвоздь и рану сноровисто перевязала. Сосед морщился, поглядывая на Тамару с благодарностью. Мокрым куском бинта она стерла кровь с кисти руки. Саша вертел гвоздь:
— Как же ты это, парень?
— С книжными полками вожусь…
— Олег, Саша, — решила Тамара представить их друг другу.
Первый кивнул, второй буркнул нечленораздельно. Тамаре хотелось чем-то еще помочь Олегу, хотя бы предложить кофе, но ис-подлобный Сашин взгляд удерживал. В свободную руку студента она сунула пузырек с перекисью и бинт.
— Завтра перебинтуете.
— Воскресенье, я собрался за город, и тут этот гвоздь…
— Можете ехать, прокол неглубокий; мы тоже едем за город.
— Ав какое место?
— Осиновая роща, у деревни Малые Гнилушки.
— Кончай базар, — пресек их разговор Саша. — Нам пора двигаться.
Олег потоптался, извинился и ушел. Тамара не поняла, что произошло. Да ничего не произошло… Беспричинная и глупейшая жалость на миг разлилась в груди каким-то влажным холодком. Жалость к этому голубоглазому студенту, чужому человеку, словно она увидела его умирающим от пустяшной раны… От вида крови… Разве мало видела ее в больнице? И сами собой вырвались слова:
— Можно было пригласить его с нами…
— Хрюкнула?
— Приезжий, одинокий студент…
— До электрички осталось сорок минут.
Тамара стряхнула с себя все лишнее: мысли, переживания, заботы… Они едут отдыхать на природу.
— Саш, была бы у тебя своя машина…
— Могу хоть завтра купить, но нельзя.
— Почему?
— Частному детективу светиться лишний раз ни к чему.
Пока Тамара причесывалась, он вырвал из тетрадки лист чистой бумаги, осторожно завернул в него гвоздь и спрятал в карман.
Не представляю ли я интерес для медицины: у меня духовное превращается в физиологическое? Мысль делается изжогой. Даже не мысль, а беспокойство. Что-то я сделал не так, что-то я упустил… Но что?
Да еще прокурор, который меня не любит. Старше я, опытнее, ершистее, непредсказуемее… Мы с ним схлестывались при любом контакте. Узнав, что я вынес постановление о принудительном приводе директора объединения «Наше пиво», прокурор сам пришел в мой кабинетик:
— Сергей Георгиевич, вы просчитали резонанс?
— Директор нагло заявил, что у него нет времени ходить по прокуратурам.
— Он член разных советов и комиссий, его знают в правительстве, его пиво пьет весь город…
— Юрий Александрович, мы столько лет орали о правовом государстве… И что? Слесаря Иванова можно приводить, а директора нельзя?
А сколько лет боролись с телефонным правом? Победили; телефонного права нет. Но прокурор не ведомым мне чутьем угадывал мысли власть предержащих. Он глянул на меня сочувственно:
— Сергей Георгиевич, надо же быть гибким и как-то соответствовать обществу…
— Быть конформистом, Юрий Александрович?
— Да, не скрываю: я — конформист.
— Конформист — это холуй.
Он ушел, оставив меня наедине с изжогой. Утром ничего не ел, кроме бутерброда со стаканом чая… Тогда отчего? От мысли. Какой же? Я начал тормошить закоулки памяти. Зачем тормошить, если причина видна, как нож в руке пьяного хулигана? Убийца в розыске — одна ситуация: его надо поймать. И совсем другая ситуация, когда убийца известен, милиция его видит и не трогает. Как заложенная на проспекте мина, которую оставили до поры до времени. Да мина-то спокойнее. Шампур действует, изобретая новые виды преступлений.
Но изжога…
И я пошел в буфет. Маша улыбнулась мне, как мать непутевому сынишке. После традиционного теплого молочка она предложила:
— Сергей Георгиевич, скушаете что-нибудь?
— Например?
— Свежие грибы в сметане…
— Небось мухоморчики?
— Нет, шампиньоны.
— Не отравлюсь?
— Они обработаны высокой температурой.
— Этим яды не убьешь. К примеру, цианистый калий. Его хоть сколько вари, он будет только вкусней.
Из уважения к буфетчице грибы я взял, хотя это не пища для гастритчика. Изжоги добавится. Да ведь не желудочный сок меня разъедает, а Шампур достает. Я терплю. Почему? Потому что мы, русские, согласны терпеть, вместо того чтобы работать.
— Сергей Георгиевич, отравляют часто?
— Чаще стреляют.
— Были случаи, когда травили из-за любви?
— Да, муж жену.
— Она с другим спуталась?
— Нет, они любили друг друга до безрассудства.
— Почему же отравил?
— У жены был рак, не мог видеть ее страданий.
История Маше не понравилась. Не романтичная. Она даже не спросила, как я поступил с убийцей. А ведь уголовное преследование я прекратил, за что вызывался на ковер, склонялся в докладах и долго шпынялся районным прокурором. Если о любви, пожалуй, дело об отравлении жены было самым романтичным в моей практике, потому что убил не за любовника в шкафу, не по пьянке, не по злобе и не из-за денег.
— Сергей Георгиевич, рядом с моим домом вчера Сбербанк обокрали… Правда?
— Неправда.
— Милиция приезжала.
— Сигнализация ошибочно сработала. Маша, спасибо…
Доглотав остатки молока, я спустился к себе. Где-то в дневнике у меня записано, что наказывать надо не только за действия, но и за помыслы. И может быть, прежде всего за помыслы. Действия видны, проявились, нарыв лопнул… А помыслы внутри, неизвестны, зреют, и носитель их живет в обществе и может слыть приличным человеком. Помыслы… Шампур своих помыслов не таил, приличным не был и болтался среди людей со шприцем в кармане. Кражу у бизнесмена Дощатого мы уже проворонили.
Леденцова я отыскал только с третьей телефонной попытки.
— Боря, у тебя есть гражданская специальность?
— Армия, училище, служба…
— Что будешь делать, если тебя выгонят из органов?
— То, чему научился в милиции: преподавать рукопашный бой, пойду в охранники, водилой могу…
— Хило, майор.
— Тогда стану предпринимателем: открою бордель под названием «Империя чувств».
— Боря, я сед и благообразен. Возьмешь меня швейцаром?
— А нас выгонят обоих?
— Разумеется.
— А что нужно сделать, чтобы оставили?
— Немедленно арестовать Шампура.
— Так, связываюсь с Чадовичем…
— А я пошел к прокурору за санкцией.
Лес начинался у самой платформы. Среди сплетения тропинок и дорожек Саша выбирал какую-то одну. Ельник расступился, словно его раздвинули — раздвинуло болото, пахнувшее багульником и сероводородом. Саша усмехнулся:
— В прошлом году здесь мент утоп.
— Мы-то пройдем?
— Обойдем. К Осиновой роще все прут с другой стороны.
Болото уперлось в бугры. Под ногами захрустели сухие ветки и зашуршала прошлогодняя трава. Не было еще грибов, поэтому в лесу дрожала июльская тишина, лишь птицы да насекомые, но это не шум. Начиналась осиновая роща… Видимо, из-за частоты деревья росли пряменько и гладко, как отшлифованные.
— Саша, осина — не осина.
— А кто же?
— Правильное название «тополь дрожащий».
Видимо, Саша тут бывал. Он скинул с плеча тяжкую сумку и взялся за костер. В яме, припорошенной сухим мхом, лежали толстые сосновые жердины. Огонь меж двух валунов загудел. Тамара удивилась:
