Эти мотивы легли в основу всех дальнейших моих отношений с Верховным Кругом и казачеством, приведших к ряду компромиссов, которые вызывали во многих российских кругах осуждение.

Я брал на свою голову, с полным сознанием своего долга, весь одиум «соглашательства» – ради победы или ради спасения тех, кто был связан с добровольчеством.

Имя генерала Лукомского было одиозно в казачьих кругах, и председателем правительства был назначен генерал Богаевский (фактически до окончательного преобразования власти не вступал в исполнение обязанностей. Назначение встречено было в казачьих кругах неблагожелательно), в состав правительства я согласился ввести должности министров по делам трех казачьих войск.

Так как кубанцы не хотели идти в ряды Кавказской армии, то во исполнение их вожделений создана была Кубанская армия, во главе которой поставлен был популярный на Кубани генерал Шкуро (первый кандидат, генерал Улагай, был болен сыпным тифом. Ввиду лояльности генерала Шкуро к главному командованию он подвергся бойкоту кубанских политиков, теперь припомнивших ему те грехи, которые ранее не ставились ему в вину).

Этими актами начался ряд уступок казачеству…

Верховный Круг шумел, хотя слухи об уходе добровольцев вызывали страх и уныние. Для вящего воздействия на Круг по инициативе военных начальников я собрал 12 января в Тихорецкой, где находилась Ставка, совещание из атаманов, правителей и командующих. На этом совещании, оставляя в стороне вопрос о личностях, оставляя всякие обвинения и ошибки, я поставил твердо и определенно основное положение:

Единство России и единство армии.

«Без этого ни я, ни тысячи людей, единомыслящих со мной, не можем идти с теми, кто эти идеи отвергает. Ответ необходим немедленный, ибо дальше в этой нездоровой политической атмосфере бороться не имеет смысла…».

Демонстрация полного единения всех военных начальников была внушительна и не оставляла сомнений во всеобщем негодующем чувстве по отношению к политиканствующему Екатеринодару. Прежде всего все сходились в оценке стратегического положения, не только допускающего возможность продолжения борьбы, но и обещающего успех. Генералы Сидорин и Кутепов свидетельствовали – и тогда это было истиной – о боеспособности Донской армии и Добровольческого корпуса, о сохранении в их рядах духа и желания драться. Кубанские начальники (генералы Покровский, Шкуро), не отрицая развала своих войск, относились, однако, с большим оптимизмом – и это оказалось ошибкой – к возможности поднять кубанское казачество. И даже председатель Кубанской Рады Тимошенко заявил, что Рада разослала своих членов для агитации в станицах и уверена, что «все кубанские части, как один, пойдут на фронт…». При этом, однако, кубанский атаман Букретов нашел лицемерное объяснение «той смуте, которая якобы (!) совершается в Екатеринодаре – этом сердце казачества»: весь вопрос был, оказывается, в малодушии российских людей. «Паника, буквальное бегство на Новороссийск… Вместо тыловых позиций на границах Кубани устраиваются позиции у Новороссийска… Впечатление такое, что Кубань защищать не хотят…».

Такие взгляды кубанский атаман (офицер Генерального штаба) проводил, по всей вероятности, и в среде казачества… В этом вопросе он не нашел поддержки даже со стороны Тимошенко, который заявил, что казаки понимают, что нельзя ограничиться защитой географических пределов.

Не менее единодушно высказано было осуждение Верховному Кругу и возобладавшим на нем течениям. Привожу несколько выдержек из отчета об этом совещании.

Донской атаман генерал Богаевский: «Все, что происходит в Екатеринодаре, приводит меня к убеждению, что многие люди вовсе не понимают обстановки: всюду господствуют личные интересы и все ставят на карту ради них. К моему глубокому сожалению, и у донцов случайно есть господа, думающие и говорящие о мире с большевиками, но и они записывают свои семьи на отходящие за границу пароходы. Создается совершенно ненужный союз. Предатели затевают нечестную кампанию и ставят крест на нашем существовании. Дезертиры громят тех, кто им мешает, и, громя их, губят армию и все дело борьбы. Офицеры сознают, что им несдобровать, и, если будет разрыв, все уйдут – они понимают, что их выдадут первыми большевикам. Я первый откажусь от поста атамана.

Что было сегодня в Екатеринодаре? Два часа бессмысленных речей людей, ничего не понимающих в военном деле. Там собрались, чтобы воткнуть нож в спину… Если добровольцы уйдут, все рухнет. Бредни о сборе двухсоттысячной армии на Дону против большевиков – бессмысленные бредни ничего не понимающих людей. Армия, собранная для заключения мира, воевать не будет. Если откажемся от общей власти, от общего командования, будет лишь совдеп, и все погибнет».

Председатель Донского Круга Харламов: «Я вижу, что вопрос о возможности продолжения борьбы ставится под сомнение. Открыто о мире не говорят, о нем упоминается лишь в частных беседах. Но зараза эта распространяется и охватывает слабых людей. Конечно, в той обстановке, в которой протекает политическая жизнь, благодаря созданию Верховного Круга и той атмосферы, которая вокруг него складывается, зараза идет и шире и глубже.

Изменение лозунга борьбы и замена идеи борьбы борьбой за собственный очаг, за собственную шкуру означает конец этой борьбы. Кубань счастливее Дона и Терека. Дон вдался клином в совдепию, Терек – вооруженный стан. Кубань богата и цветет и за нашей спиной может чувствовать себя спокойно; она может попытаться проводить в жизнь слепливание России по кусочкам. Мы это пережили и в августе, и в сентябре; потребовался особый указ Круга… Мы решили, что не географические границы области считать пределом борьбы, а стратегические требования. И когда донцы поняли большевизм, у них уже не было разговора о границах борьбы. То настроение, о котором говорил командующий армией, разделяется всеми, сделавшими отход; все свидетельствуют о готовности бороться и дальше. Не только нет разговоров о мире, не говорят даже о безнадежности борьбы. И у меня нет сомнений, что Донской Круг, который на этих днях соберется, не останется на прежней позиции, но станет на точку зрения государственности. Самостоятельное казачье государство для нас немыслимо.

Единая Россия может создаваться единой общерусской властью и единой вооруженной силой. Это непреложно. Демократическими лозунгами казачество никого не обманет, никого не удивит и ничего не завоюет.

Я считаю своим долгом отметить, что единственная речь, произнесенная на Верховном Круге, напоминавшая о государственной идее и говорившая об общегосударственной власти, единственная речь – говорю это с болью в сердце – вышла из уст осетина Баева, представителя Терского войска…»

Председатель Терского Круга Губарев: «Тяжелая обстановка и атмосфера на Круге. Этого отрицать никто не будет. Там слово „Россия“ произнесено быть не может. Вопрос о борьбе с большевиками проходит очень тяжело и был принят с большим трудом и то после того, как был поднят вторично. Мы, терцы, до сих пор не можем заглянуть в душу и разгадать, что происходит, что делается там, чего хотят они. Мы считаем, что идея не должна умирать ни сегодня, ни завтра, ни после… Дальнейшее такое положение немыслимо. Мы чувствуем, что многие из вас спасутся, наши же лучшие люди погибнут».

Председатель Терского правительства Абрамов: «Без общей государственной власти и согласия с главным командованием ни бороться, ни жить Терское войско не может. Другого выхода Терское войско не видит. Если в мое и Губарева отсутствие прошла наша резолюция, то вы видите, каково настроение терцев. Лучше погибнуть с честью за Единство России…»

Терский атаман генерал Вдовенко: «Течение у терцев всегда одно. Золотыми буквами у нас написано: „Единая и Великая Россия“. У терцев нет и мысли разрывать с Добровольческой армией. Не будет ее, не станет и борьбы».

В стороне от общего настроения собравшихся стояли только кубанские представители – атаман Букретов и председатель Рады Тимошенко, представлявший на совещании одновременно и Верховный Круг.