Вместо этого подложил несколько пачек стодолларовых купюр под переднее сиденье машины новичка. Когда их найдут по «анонимной» наводке, этого хватит, чтобы на время отвлечь внимание от меня. К тому же новичок – слабак. Может, духом и крепкий, но «плоть слаба». В нашем деле такие не выживают.

Смотрю на фотографию матери, стоящую у входа на столике, в обрамлении свечей. Не обращая внимания на ее лицо, зажигаю семь фитилей, готовясь к тому, что должно произойти. И всё же чувствую ее взгляд, будто он прожигает кожу, обвиняя меня.

— Не смотри на меня так, мама. Это была ее вина. Ей нужно было преподать урок.

Я не могу иначе. Джианна не имеет права бросать мне вызов. Нет. Она должна быть смиренной. Моя девочка послушная. Сегодняшний вечер выдался просто охрененно неудачным. Возможно, я зашел слишком далеко, но всё это ее вина. Не то чтобы я хотел ее ударить.

Подхожу к пробковой доске, усеянной фотографиями Джианны, и провожу пальцем по ее нетронутому лицу. Такая красивая. Но разум не может стереть из памяти образ избитого лица: глаз распух сильнее, чем я ожидал, полная нижняя губа треснула, покрылась кровью. А потом она еще и упала спиной вниз по лестнице. Это была только ее вина. Однако, я всё же чувствую укол вины из-за того, что бросил ее там. Нужно было проверить, как она… Вместо этого я просто оставил ее и ушел.

Теперь я должен понести наказание.

Взгляд скользит к соседней пробковой доске, где развешаны снимки Синтии. В ней есть жесткость – резкий контраст с мягкостью моей жены. Причем эта жесткость не поверхностная. Синтия понимает меня так, как Джианна никогда не сможет. Она знает, когда мне нужно наказание, и не стесняется его применять. В спальне она беспощаднее, чем в зале суда. В следующий раз, когда мы встретимся, она точно будет знать, что нужно сделать. А до тех пор мне придется справляться самому.

Я отворачиваюсь от стены с фотографиями и возвращаюсь к столу со статуей Девы Марии. Переворачиваю ее лицом к стене, то же самое делаю с фотографией матери – кладу рамку лицом вниз. Они знают, что я заслуживаю наказания, но им не обязательно быть этому свидетелями.

Снимаю одежду, аккуратно складываю штаны и рубашку на пол. Мой взгляд падает на флакончик с духами «Chantilly», который храню со всеми вещами матери. Она обожала эти духи. Считала, что несмотря на невысокую цену, они пахнут лучше любого дорогого парфюма. Я был счастлив, когда Синтия согласилась душиться ими ради меня.

Но сегодня я не могу быть с Синтией.

Хмурюсь, стараясь не зацикливаться на этом. Беру крошечный флакон, снимаю золотой колпачок и трижды распыляю «Rose Damask and Jasmine» на голую кожу. Мой член твердеет от одного лишь запаха. Ожидание того, что будет дальше, почти невыносимо. Ставлю флакон обратно – точно в то место, где он стоял. Скольжу взглядом по семи горящим свечам в красных стеклянных подставках. Каждая символизирует один из семи смертных грехов.

Двигаюсь медленно, стараясь не задеть пламя, и беру свечу, что олицетворяет гордость. Кремовый, горячий воск скопился у основания фитиля. Откинувшись назад, я выливаю горячую жидкость себе на грудь, очищая себя от всех гордых желаний и побуждений.

— Бог гордым противится, а смиренным дарует благодать[19].

Шиплю от короткого укола боли, когда воск капает вниз, застывая, прежде чем достичь моего пупка. Член стоит по стойке смирно, словно искушая воск коснуться своей цели. Затем беру свечу, символизирующую жадность, и повторяю процесс – чтобы искоренить в себе всякую потребность в материальном богатстве.

— Ни серебро их, ни золото не спасут их в день гнева Господня[20].

Наслаждаюсь контрастом боли и удовольствия, демонстрируя, как семь смертных грехов способны принести и то, и другое.

Когда грудь уже полностью покрыта воском от всех семи свечей, подхожу к телевизору и включаю его. Беру пульт, направляю на DVD-плеер – на экране появляется чрезмерно накрашенная брюнетка в черном кожаном плаще. Я уже видел этот фильм категории X, и знаю, что надето на ней под ним. Один только образ – кожаные брюки с вырезами и бюстье с прорезями для проколотых сосков – заставляет член напрячься до предела.

— Ты был непослушным клиентом. Тебя нужно наказать, — цокает она.

Она играет роль адвоката – адвоката-доминатрикс, готовой проучить своего непокорного клиента – мужчину, обнаженного и стоящего на коленях перед ее столом. Сходство этой женщины с Синтией поразительно. Наверное, поэтому я неравнодушен к этой сцене. Синтия обладает тем же очарованием, что и женщина на экране. Она – моя зависимость. Моя личная Мария Магдалина.

— Подними плеть и передай ее мне! — приказывает доминатрикс своему подчиненному.

Когда он наклоняется, чтобы выполнить приказ, я повторяю его действия – тянусь за плетью из рогоза, лежащей на полу перед телевизором. Пришло время моему наказанию начаться. Чтобы снова изгнать грех из своей души, я должен покаяться. Умерщвление плоти – единственный верный путь к очищению.

Каждый раз, когда она наносит удар по своему рабу, я перебрасываю завязанные узлы через плечо, повторяя ее движения, произнося слова покаяния, как учил отец Питер Дэмиен. Так, как наставляла меня мать.

— Мое наказание обернулось мне во благо, ибо через него я познал Твои заповеди[21]…

Отец Дэмиен всегда говорил, что самобичевание должно сопровождаться чтением псалмов. Мама утверждала, что многие не понимали отца Дэмиена – так же, как никогда не поймут и меня. Именно поэтому меня с детства учили не оставлять постоянных следов во время ритуалов.

— Будь непоколебим, сын мой, но не оставляй ран, которые не исцелит время.

Вспоминая ее слова, начинаю медленно, с легких ударов по спине, постепенно увеличивая интенсивность. Вскоре я теряю связь со временем и пространством. Этот момент в моем сознании тянется бесконечно – словно растягивается на дни, месяцы, годы. Всё это не похоже на наказание от Синтии. Когда она берется за дело, мое восприятие реальности рассыпается в прах, и только тело удерживает меня в физическом мире – именно там, где я должен быть, чтобы яснее услышать Его глас. Только так я могу искренне покаяться в грехах.

Образ Джианны, лежащей на полу подвала, заполняет разум.

Моя девочка.

Это я сделал с ней.

Теперь я должен молить Его о прощении – иначе стану нераскаявшимся грешником и разделю судьбу тех, кто отвернулся от закона Божьего.

— Знаю, Господи, что суды Твои праведны, и что Ты наказываешь меня по верности Твоей… Помилуй меня, и буду жить, ибо в законе Твоем нахожу отраду[22].

Я продолжаю читать псалмы – по одному на каждый удар, прося Его простить меня за то, что я сделал с Джианной. Я не должен был оставлять ее лежать на холодном полу, совсем одну.

Боль.

Страдание.

Всё это – моих рук дело.

Я – грешник, поддавшийся искушению гнева.

Собрав остатки сил, сжимаю член, наношу себе финальный обжигающий удар. Затем кричу, смиренно каясь, прося у Него прощения за свои грехи.

— Благослови меня, Отче, ибо я согрешил!

Опускаясь на руки и колени, чувствую, как одна слеза скатывается с щеки и падает на пол. Мое покаяние завершено.

На шатких ногах вхожу в отделение неотложной помощи. Наталия поддерживает, почти полностью принимая мой вес на себя. Пульсация в голове и спазмы в животе становятся почти невыносимыми, пока я пытаюсь удержаться в вертикальном положении. Медсестра, проходящая мимо, замечает нас и ахает. Едва сдерживаю облегчение, когда она бросается к нам, подставляя инвалидное кресло. Опускаясь в него, слабо улыбаюсь ей.

— Спасибо.

— Конечно.

Она останавливается, внимательно смотрит на меня и сочувственно улыбается. Не знаю, как выгляжу, но ее добрый взгляд смущает. Щеки вспыхивают от стыда, хотя я понимаю, что не должна испытывать подобных чувств.