Это плохо, очень плохо. В Тайной канцелярии найдутся мастаки распутывать клубки тайн, и нас смогут отыскать довольно быстро. В Петербург мне путь уж точно будет заказан, а вскорости меня смогут арестовать и в любом другом месте империи. Это в мои планы никак не входит.

А потому попрошу меня простить, господин гвардеец!

Я на всякий случай перекрестился и обнажил шпагу. Глянул в решетчатое оконце. Там было темно, и я видел лишь силуэты, но зато голоса теперь были слышны отчетливо.

— Что-то рожа мне твоя незнакома, — говорил гвардеец, шлепая Федьку по щекам. — Никогда тебя здесь не видел. Да и воняет от тебя странно, как будто ты отродясь в баню не ходил… Как же ты государыню исповедовать собрался? Она ж там задохнется с тобой. Да ты еще и пьяный к тому же, сучий пес! Зови государыне другого исповедника!

Пора мне было вмешаться. Если через минуту мы не откроем «тропу» и не покинем церковь, то эта небольшая перепалка может быстро перерасти в грандиозный скандал. А уж что будет потом — одному богу известно.

Готовый убивать, я распахнул дверцу, выскочил из исповедальни и сразу направил свою шпагу на гвардейца. И понял, что вижу перед собой Гришку Орлова.

А он тоже сперва за шпагу схватился, даже выдернул ее слегка из ножен, но потом признал меня и застыл с приоткрытым ртом.

— Алешка? Сумароков? Ты-то что здесь делаешь⁈

Ну что тут ответишь старому знакомому?

— Сопровождаю государыню в ее секретной поездке, — сказал я.

— В какой еще поездке? — вконец растерялся Гришка. — Что ты такое говоришь, камер-юнкер, мать твою растак?

— Не твое это дело, Гриша, — ответствовал я довольно холодно и шпаги при этом не опускал. Теперь я совсем не так был уверен, что смогу пустить ее в ход, но все же держал наготове.

— Ошибаешься, Алеша, — возразил Григорий. — Я государыню охраняю, и ничего не слышал ни о какой поездке.

— Она потому и называется секретной, Гриша, чтобы не болтать о ней кому ни попадя.

Тогда Орлов тоже достал из ножен шпагу.

— Но ты же понимаешь, Алешка, что я не отступлюсь, пока не получу на то особого приказа?

Я это понимал. Я и сам бы не отступился на его месте, и презирал бы того, кто отступился бы. А значит выход у меня был только один.

— Ты уж извиняй, Григорий. Я не со зла…

И я уже совсем собрался было нанести бравому гвардейцу удар шпагой, как в дело вдруг вмешалась Мария Николаевна.

— Немедленно прекратить ссору! — подняв руки, зашипела она. Достаточно громко, чтобы мы оба поняли серьезность ее настроя, но все же не настолько, чтобы ее могли услышать люди за иконостасом.

А народ там притих, прислушиваясь, и только пономарь продолжал монотонно и нудно бубнить свои нескончаемые речи.

— Предлагаю всем вместе пройти в исповедальню, — продолжила государыня.

— Но так ведь… — начал Гришка, но императрица его оборвала.

— Живо! — вновь громко зашипела она. — Я приказываю!

— Мы все там не поместимся, — закончил Григорий, резко сунув шпагу обратно в ножны.

— Ничего, потеснимся, — ответствовал я, тоже в свою очередь спрятав шпагу. — В тесноте, да не в обиде.

— А про обиду мы с тобой позже поговорим, Алеша, — отозвался Орлов с холодком. — Чую я, что ты проткнуть меня хотел, а я бы и сделать ничего не успел. Коли не государыня Мария Николаевна, так лежать бы мне здесь сейчас в луже крови… Решился бы убить меня прямо в церкви, а, Алексей Федорович? — и Гришка мне подмигнул с каким-то мрачным весельем.

— Убить не убил бы, но оцарапал бы знатно, — сказал я. — На службе я, Гриша. Даже в церкви на службе.

— Я тоже на службе.

— То-то и оно. Мы оба на службе. Так что без обид.

И чтобы больше не тянуть драгоценное время, я первым шагнул в темноту исповедальни. За мной юркнул притихший Федька, от которого почему-то стало смердеть пуще прежнего. За ним вошли императрица Мария Николаевна с камер-фрейлиной Голицыной, а последним втиснулся Гришка Орлов, здорово треснувшись лбом о притолоку.

Ругнувшись, он потер лоб треуголкой, которую до сей поры сжимал в кулаке и спросил:

— И чем нам туточки заниматься в такой-то теснотище?

Конечно, он был прав — размер исповедальни никак не подходил для того, чтобы собирать в ней такое количество народа одновременно. Но и собрались мы здесь вовсе не по ее прямому назначению.

— Дверь за собой прикрой! — посоветовал я ему.

— Это еще зачем? — поинтересовался Гришка.

— Дует! — рявкнул я.

Тут Гришка понял, что объяснять ему все равно никто ничего не будет, и прикрыл за собой дверь.

Мы оказались в полной темноте.

— Страшновато-то как-то… — шепотом заметила Голицына.

И я ее понимал. Если уж государыня была не в курсе дела о том, что нам здесь предстояло делать, то Екатерина Дмитриевна и подавно.

Но долго томить их с ответом Федька не собирался. Тем более, что снаружи вдруг кто-то заголосил довольно громко, и это явно был не пономарь. Послышался топот, в окошке заплясали световые пятна от свечей.

— Гриша, запри дверь! — приказал я.

Орлов завозился у выхода.

— Да как же я ее запру-то? — воскликнул он мгновение спустя. — Тут и щеколды нет никакой!

— Тогда просто держи ее крепче!

Впрочем, ломиться в исповедальню никто не стал — не решились, должно быть. Понимали, что сама императрица там находится. Только постучали негромко, и чей-то голос спросил жалобно:

— Ваше величество, вы здесь?

— Оставьте меня в покое! — крикнула в ответ Мария Николаевна и уставилась на меня с вопросом во взгляде.

А я пихнул Федьку в плечо. Хотя и без надобности, потому как он уже шлепнул ладошкой по пустой стене перед нами, и она тут же озарилась разноцветным свечением. Императрица ахнула. Камер-фрейлина тоже.

Стена же перед нашими лицами неожиданно разверзлась, открыв проход во тьму Запределья, из которого можно было и не выбраться, если бы устремившаяся вдаль «тайная тропа» не указывала бы нам путь.

— Живо! — скомандовал я. — Ждать нельзя, ваше величество, нужно идти!

И, видя, что государыня все еще пребывает в смятении, взял ее под локоть и вместе с ней сделал шаг прямо стену.

— Господи спаси и сохрани! — испуганно пробормотала у нас за спинами Екатерина Дмитриевна.

Потом из-за двери донесся все тот же встревоженный голос:

— Ваше величество, что там происходит⁈ Мы волнуемся очень! Ваше величество, вы слышите⁈ Мы входим!

Голос быстро затихал, удалялся, а на последнем слове и вовсе стих. И наверняка в исповедальню в это момент вошли люди. Вот только было уже поздно. Проход уже закрылся, и взору их предстала абсолютно пустая комната, в которой не было никаких следов пребывания императрицы.

Пустая комната? Не сбавляя шаг, я обернулся. Ага, Гришка Орлов не стал дожидаться пока проход закроется и тоже ступил на «тропу». Он замыкал шествие, идя рядом с Федькой, и порой водил рукой по сторонам, пытаясь нащупать в непроглядной тьме хоть что-нибудь.

Должно быть, он первый раз находился на «тайной тропе». И я его прекрасно понимал. Сам себя чувствовал точно так же во время первого своего перехода. Тьма по сторонам кажется такой густой, что порой возникает желание зачерпнуть ее пригоршней, как воду. И даже чувствуешь ее тугое сопротивление, словно и впрямь водишь рукой в пруду, перегнувшись через борт лодки…

Такова природа Запределья. На самом деле никто в точности не знает, действительно ли «тайные тропы» проходят именно через Запределье, или же это просто какие-то пограничные территории, которые пронизывают все существующие во Вселенной пространства и времена.

Лично я склоняюсь именно к такой точки зрения. С «тайной тропы» можно попасть в Запределье, как и в любую точку в мире, но сама она частью Запределья не является. Тропа, как нить Ариадны, ведет тебя вдоль всех созданных богом миров, мимо каждой точки в них. В силу ограниченности своего зрения — да и вообще всех органов чувств, присущих человеку — ты не можешь лицезреть эти миры. Они находятся вокруг тебя, но ты их не видишь, потому что они скрыты природой самой «тайной тропы».