Вопрос Китаева о том, "был ли Игорь до войны знаком с немцами", вызвал наплыв воспоминаний.

Машины – старая полуторка "газ-АА" и трехтонка – почти новенький ЗиС- 3, везли их группу в сторону Первомайской, откуда на ледник они с Лазаренко уже должны были идти пешком.

Тетов дремал сидя в кабине полуторки.

Из кузова, заглушаемые завываниями мотора на бесконечных перегазовках, доносились отдельные обрывки и куплеты песен Жорки-одессита.

Бутылка водочки, селедочка, да карие глазеночки, Какое море – такие моряки…

Игорь в полудреме вспоминал, как полезли они с Клаусом на ту стенку…

Вобщем, получилось потом, что едва не погибли оба из-за глупости.

А впрочем, не бывает "умной" гибели. Все смерти в горах – они от глупого нарушения планов, правил и инструкций.

Зачем Клаус полез на тот карниз?

Ясное дело – выпендриться захотел.

Эдельвейсов, видите ли для своей Лизе-Лотты захотел нарвать!

Коробка передач дико завизжала и загремела-затарахтела.

Небритый, весь черный не то от загара, не то от жизни шоферской – водитель полуторки скорчил-сморщил и без того некрасивой свое лицо – пониженная вторая передача никак не врубалась, он делал перегазовки, тыкал ручкой, а коробка визжала, тарахтела и никак не хотела включать вторую скорость. Машина уже теряла накат…

– У, старая раздолбанная зараза! – выругался шофр.

Коробка толи усовестилась, толи испугалась, что ее еще сильнее ругать станут, но передача включилась, машина дернулась и веселее пошла в горку.

– У немцев, слыш, старлей, у немцев, – начал вдруг шофер, – у них, значит, на Опелях коробки с этими с синхронизатарами значит, так вот у них перегазовку при переключении делать не надо, и двойной выжим сцепления тоже не надо, и коробка так не гремит – цивилизованный народ!

Игорь не ответил.

Из кузова снова донеслось:

Гитара милая, игривая,

И тонкая и звонкая,

Сейчас для вас цыганочку я буду танцевать…

– Они там что, и правда в кузове теперь танцы устроят? – подумал Тетов, – с них станется! Не на войну, а на карнавал к девочкам едем, в самом деле!

– Эй, шофер! – крикнул вдруг Жорка-одессит, свесившись из кузова к боковому оконцу кабины, – слыш, шофер, сейчас для тебя шоферскую, одесскую споем!

И из кузова грянули:

Мама, я шОфера люблю.

Мама, я за шОфера пойду

Шофер ездит на машине

Вся рубашка в керосине

Мама, я за шОфера пойду!

Водитель усмехнулся.

– Во дураки, во дают, матросня! – хмыкнул шофер.

Но песня ему явно понравилась. Машина теперь бежала веселее, да и с переключением передач у развеселившегося водителя теперь как то лучше и ловчее получалось.

Вот что значит – моральный фактор поднятия боевого настроения в действии!

А из кузова все неслось и неслось:

Мама, я жулика люблю

Мама я за жулика пойду

Жулик будет воровать

А я стану продавать

Мама, я жулика люблю!

Пехота, что шла в пыли, по обочине, сторонясь от проезжавших машин, поглядывала на веселых моряков, улыбалась…

Пехота на фронт топает, а веселые моряки от фронта в тыл с песнями едут!

В баньку к девочкам?

Не знала пехота, что моряки с одного опасного фронта на другой – еще более опасный едут. Впрочем, у каждого свой фронт.

А Игорь снова задремал.

И снова вспомнил Клауса, как он держал его, не дав сорваться в пропасть.

Держал…

А если бы с ним, с Игорем тогда такое случилось?

Эх, удастся ли еще раз встретиться?

Тогда – сорвись Клаус со стены, что бы было с Игорем?

Выгнали бы из альпинизма, выгнали бы из комсомола?

Наверное выгнали бы…

Как он оправдался бы?

Никто ведь не знал, что через полтора года война.

А теперь этот Клаус – поди тоже в горных егерях?

Где он теперь?

Может рядом совсем, может, за тем перевалом?

А Жорка в кузове вошел в раж и все надрывался, поднимая боевой дух своим корешкам:

Мама, я конюха люблю,

Мама, я за конюха пойду

Конюх спит,

А зопа – гола

Хрен кривой, как у могола,

Мама, я за конюха пойду!

Но ведь все мы альпинисты – отчасти романтики, – подумал Игорь, совсем уже почти засыпая, – сам то тоже поди Ритке эдельвейсов притащил с горы! И как Ритка рада-радешенька была! Поцеловала его тогда. Нежно так поцеловала.

Мама, я доктора люблю

Мама, я за доктора пойду

Доктор делает аборты

Отправляет на курорты

Мама, я за доктора пойду – Во дают, матросня хренова! – ухмыльнулся шофер, – им бы с эстрады выступать, как Утёсову с Лидией Руслановой, цены бы им не было.

Игорь уже совсем почти кемарил. Разморило его от жары.

И только тряска в раздолбанной кабине полуторки не давала слабости окончательно укачать героя.

– Полез бы на стенку не с Клаусом, а с кем-нибудь из наших, ну хоть с Зурабом Кулумбегашвили, или с Жоркой Амбарцумяном, так и сам бы по своей инициативе за эдельвейсами бы полез, – размышлял Игорь, плавая на границе полу-бодрствования и сна, – а тут с этим Клаусом инструкция была от ЦК Комсомола, чтобы ничего не случилось с немцами, чтобы без травм и без инцидентов. А им- видать, ихний гитлерюгенд никаких таких инструкций не давал!

Мама я повара люблю

Мама я за повара пойду

Повар делает котлеты

Хреном режет винегреты

Мама я за повара пойду А ведь мы оба с ним с немцем с тем романтики, получается что так, – думал Игорь, – только у меня романтический порыв был подавлен комсомольской дисциплиной, а у Клауса нет.

А Жорка в кузове не унимался и пошел на пятый круг:

Мама, я летчика люблю

Мамам я за летчика пойду

Летчик делает посадки

Жмет меня без пересадки

Мама я летчика люблю Нет, не подавлен у меня был романтический порыв, поправился Игорь, просто я более дисциплинирован. Просто мы – советские, мы лучше организованы. И мы вообще лучше. Потому что они – фашисты, а мы – советские.

Но внутри, но внутри Игорь все же оставил лазейку.

Одинаковые мы…

И он и я – оба мы романтики.

И оба полезли за теми самыми эдельвейсами.

Он для Лизе-Лотты своей.

А я для Раечки.

С тем Игорь и заснул, наконец. ….

– Вы верите в снежных призраков, Ганс? – адмирал изобразил на лице некое подобие картинно-деланного изумления, как если бы играл роль в студенческом скетче на каникулах под Рождество, когда от актера не требуется достоверность в передаче чувств.

Оберст-лейтенант* Ганс Фишер был уязвлен этой репликой, но субординация не позволяла ему адекватно ответить на иронию адмирала.

– Я не верю в снежных призраков, экселенс, – с подчеркнутой официальной вежливостью сухо ответил Ганс Фишер, – но доклады командиров боевых групп и подразделений свидетельствуют. (Сноска)*Оберст-лейтенант – звание, соответствующее подполковник германской армии.

– Свидетельствуют о тотальном ротозействе на всех участках, где работают ваши люди, – Канарис нервно прервал своего подчиненного, – эти идиотские формулировки, их иначе не назовешь, они годятся только для дешевых газетных репортажей в ведомстве господина Геббельса, но никак не годятся для настоящих докладов принятых в разведке, вы почитайте!

Канарис взял со стола сводку последних донесений, и надев очки, принялся цитировать с показной деланной монотонностью, подчеркивающей неприязненное отношение шефа разведки к зачитываемому им материалу.

– Вот послушайте: "внезапное появление не ожидавшихся нами сил противника объясняется плохими погодными условиями, так как непрерывно шел снег и дул сильный ветер, поднимавший с ледника большую массу снежной пыли, затруднявшей видимость" – тут Канарис прервал чтение и не удержался от комментариев – можно подумать что у русских в этих же условиях снегопада зрение устроено иначе и они могли видеть лучше чем наши ротозеи, – Канарис снова принялся за чтение, – "они появились словно снежные призраки в маскировочных белых халатах вынырнув из снежной мглы" – нет, вы только подумайте, Ганс, каково написано! "словно снежные призраки", этот ваш начальник разведки южной группы, его фамилия случайно не Бальзак? Или его зовут Густав Флобер?