– Будь они прокляты,- во всю глотку орал в душе Том,- будь они прокляты! Приучили ее смотреть на мужиков, как на подонков и диких животных!

– Нет, Том, ты не прав,- думала между тем Тамара,- и я постараюсь тебе это доказать. Ты лишь прикрываешься красивыми словечками и благодеянием, но при случае расколешься, очень просто и быстро, как грецкий орех, стоит приложить лишь мини-максимум усилий.

– Ну, скажи, хочешь сегодня у нас остаться?-прозвучал громкий вопрос.

У Тома все поднялось в душе, он ринулся было бежать, но невидимая нить крепко держала и не отпускала его.

– Скажи-ка мне лучше, где ты шлялась сегодня весь день?

Отрезвев, словно от холодного душа, Тома на минутку умолкла:

– Знаешь, мне вчера удалось продать свою картину, вон ту, помнишь, которая тебе понравилась…

Последовала пауза.

– За сколько?-спросил Том, содрогаясь в душе.-Но зачем? Неужто ты так поддержала существование?

– Почти за бесценок!- Тома умолкла, встала со стула, подошла к навесным книжным полкам и, пройдясь длинными, прямыми пальцами по рядам корешков, движением нежных губ пересчитала их, впиваясь в заглавия и быстро перекидывая взгляд с одной на другую.

– Том,- произнесла она вдруг, оборачиваясь к нему и приподымая движениями обеих рук конец платья,- тебе нравятся мои ноги?

Том мельком, скользнул взглядом по ее ногам, но быстро отвел его, с обидой потупился и произнес про себя: “Мне нравится в тебе все, кроме твоего поведения. И как тебе объяснить и дать понять то, что для тебя ясно так же, как Божий день, что важнее всего мне – твоя душа, которую я вынимаю из тебя, что ты порой с такой болью и ощущаешь. Если я пытаюсь украсть, вытянуть из тебя, лишить самого главного- до убийственности сладкой, любимой мной твоей души, то что же для меня после этого и по сравнению с ней твои ноги, и все другие девичьи твои прелести? Ровным счетом ничего. Ну как же ты, дуреха, этого не поймешь?

Том гневался, горько сетовал, обижался, но молчал. Его оскорбляли в лучших чувствах, но он терпел, ибо душа его занималась любовью с душой ее, неведомо для нее и без ее позволения, словно она и не принадлежала ей.

– А знаешь, моим близким не нравятся мои ноги, но вот один художник, с которым я была знакома всего лишь один день, после выставки в моей мастерской, очень хвалил их и даже целовал,- прощебетала она с восторгом, особенно последние слова.

Тома очень огорчило это ее признание, оно как бы сломало его.

Он раздражался, испытывал безнадежную боль и потерял всякий контроль над собой. Но решил удовлетворить ее любопытство и обрадовать якобы правильной оценкой самой себя.

– Да, я самец, скотина, животное, и мне страшно хочется с тобой переспать,- ревел Том,- теперь ты довольна?

На свете не было силы, которая бы побудила Тома хотя бы на миллиметр поднять на нее руку. Она для него была священна, он чувствовал, что никогда не смог бы этого сделать, никогда, ни при каких обстоятельствах, потому что безумно любил ее душу и всегда по ее душе тосковал.

На шум в комнату вошли мать и брат Томы. Их лица выражали неловкость. Тому показалось, что они слышали его лжепризнание. Он смутился.

– Батюшки, Том! Это так на тебя не похоже,- с радостью и удивлением воскликнула Тома и даже захлопала, подпрыгнув на месте.-Мама, мама, я принудила его сделать признание.

– Бесстыдница,-сурово отозвалась ей мать и, не успев перекинуть взгляд на Тома, услышала в ответ от нее:

– Ну, что же случилось, мама! Мы ведь шутим.

– Хм, – покачала головой мама, – ничего себе шутки,- и вместе с сыном удалилась на кухню.

После этого случая Том не задерживался у Томы, да и в этот раз ушел почти молча, не попрощавшись ни с кем, разве что бросив Томе: “Прощай”.

В тот поздний осенний вечер шел сильный дождь. Том посмотрел на небо в надежде увидеть хоть одну звездочку или просвет, но тщетно. Накинув на голову капюшон своей короткой, темно-голубой куртки, он глубоким вздохом, вместе со свежим воздухом набрал запас терпения и понурясь двинулся в путь по безлюдному ночному городу. Метро закрывалось в час ночи, идти надо было еще долго, он прикинул и решил, что в принципе, чтобы успеть, нужно прибавить ходу. Весь путь под дождем ему думалось о многом, и самое больное, что жгло ему сердце больше всего, была мысль о том, как дешево стоила его боль и боль Томы, как дешево оценивались и распродавались его рукописи и ее картины, как низко ценились их ощущения и чувства по отношению к людям и их скромный вклад в великое искусство, ибо их боль, фактически и по природе своей, никогда не была собственной болью, это была боль за измученные и истоптанные судьбы и изуродованные, искалеченные души людей. Это была жестокость жизни по отношению к ним. И как у Рильке “Чужие судьбы, став их судьбами, признав их, уводили за собою”, так чужие судьбы становились и их судьбами, их болью.

Дождь усиливался, а до станции метро переть еще оставалось достаточно много. ` Том часто вспоминал первые встречи и разговоры по телефону с Томой, вошедшие в обыкновение спустя десять лет после их знакомства, со дня неожиданно возгоревшегося между ними взаимного интереса, и с любопытством задумывался о причине взаимности, то есть ответности ее интереса, о котором он мог лишь догадываться.

И тот “первый” разговор по телефону и то первое признание в том, что при знакомстве с ребятами она обычно старается показать и неизменно оказывается умнее их, а вот он оказался умнее ее, и, как результат, обычное приглашение к ней домой на партию “чешского дурака”. И Том тщетно пытался объяснить ей, что ум не ставят обычно вровень с чувствами, что путь к рациональному лежит через чувственное, что умнее, очевидно, тот, кто уязвимее, трогательнее и чувствительней. Столь же решительным было отклонение Томом темы об интересе к ней, как к сексуальному объекту и о сексуальном вопросе вообще.

Тома, в данном случае, и вправду не волновал этот вопрос. Кроме того, его по сути академическое воспитание не позволяло ему воспринимать ее слова, ее речи и используемые ею категории вообще без ощутимого раздражения. Но душу человека, как он полагал, притягивает не разум, и не наоборот, а опять-таки человеческая душа. К тому же не в правилах Тома было судить о субъекте в целом по первому впечатлению. Нужны были раскопки, которые требовали, помимо преодоления расстояния, большого умения, тонкости, трудолюбия и терпения. Том принял приглашение.