Зато у Чжан Чженя был вечный праздник. По крайней мере, так казалось со стороны. Обилию угощений соответствовало обилие гостей: уезжали одни, тут же прибывали другие. Каждый день котлы его были полны мясом, готовились всякие разносолы и редкие кушанья, оттуда постоянно тянуло за-

пахами еды, слышались пенье и крики, расхаживали разряженные гости и полуодетые девки. Через всякую меру оживленная эта жизнь не прекращалась даже ночью и затухала лишь под утро, чтобы назавтра с обеда, проспавшись, снова продолжиться.

Соседство двух вечных соперников по жизни, судьбе и предназначению не могло, конечно, протекать без происшествий, а то и подвохов со стороны этого неуемного мошенника. начале Чжан Чжень донимал просьбами посетить его очередной пир, желая таким образом, очевидно, вовлечь его в свои гульбища, сделать в чем-то от себя зависимым и хвастаться потом этим перед всеми. Но здесь он явно прогадал в самоуверенности своей, по себе судя о других, пытаясь подкупить то, чего не мог преодолеть хитростью и беззаконием. прочем, отчасти и сумел преодолеть, иначе откуда бы взяться его богатству… Лишь однажды, на тот самый юбилей сходил к нему, блюдя соседскую вежливость, Дин Хун и с тех пор не допускал для себя даже мысли появиться там, несмотря на назойливые приглашения, лишь усмехался в ответ на них и с преувеличенной вежливостью отказывался, нескрываемой насмешкой отбив, наконец-то, домогания соседа.

Тогда тот стал завлекать к себе мелкими подарками и угощеньями людей старого пограничника, через них пытаясь выведать что-то нужное для себя. Дин Хун вовремя заметил это и пресек, запретив повару с кучером и денщикам переходить разделяющую поместья дорогу, и завел у себя несколько купленных в деревне собак - от пьяных и шумных гостей, которые не раз, бывало, забредали к его подворью. Но старый контрабандист, как стало известно потом, велел слугам прикармливать собак, и бесхитростные псы один за другим перебегали, переселялись к соседу, чтобы поочередно попасть в котел…

Но не в суд же было подавать на этого пройдоху, не ставить же тем самым в равное положение свою честь с его бесчестьем. Конечно, он бы мог найти предлог и попросить своих бывших подчиненных и учеников, того же начальника пограничного участка Инь Си, нагрянуть в этот роскошный притон с обыском и все там перевернуть - тем более что оснований подозревать того в продолжении контрабандных дел, а вернее, в общем руководстве ими, хватало. Но и это, крайнее, вскоре тоже стало для него невозможным.

се постигается в сравнении.

Любая мелкая проблема иногда может оказаться вдруг для человека куда сложнее, чем другая, всеми видимая и значительная.

А случилось малозначимое, в общем-то, событие: к Чжан Чженю приехала его овдовевшая, как узналось позднее, сестра… Надолго ли, навсегда ли - старый генерал не знал. И вот каждый день он видел ее теперь издалека - пожилую, но суховатую, сохранившую стать и памятную ему подвижность, сновавшую деловито по поместью в хозяйственных всяких хлопотах…

Конечно же, от той давней, так долго мучившей его страстной тяги к ней, а скорее к образу ее, ничего не осталось в нем. Он с трудом уже вспоминал черты лица ее, весь облик той, молодой, и сейчас лишь по характерным повадкам в движениях, по жестам узнавал ее, припоминал опять их немногие случайные встречи в тех нескольких днях юности…

Но кто скажет, что глубже, что печальнее - молодая безответная страсть, по каким-то причинам не получившая удовлетворения, неудавшаяся, но все-таки излечимая временем, или стариковское бессонное и бесконечное сожаление о несбывшемся, об ушедшем навсегда счастье?..

И не возместит этой утраты ни заработанный всей твоей жизнью пенсионный достаток, ни размеренный, устоявшийся распорядок быта. Это ведь только говорят так - "ушел на покой". Но нет и не может быть покоя мысли, бесконечно перебирающей пряжу прошедшего. Нет настоящей удовлетворенности прожитым, а вот горькое чувство несовершенности сделанного тобой, незавершенности остается, переполняет тебя, вытесняет все и вся, и кажется, что жизнь не состоялась как надо… Нет истинного покоя, освобожденности от нее, жизни, а сил продолжить, тем более переиначить ее уже нет.

И только разве к исходу земного существования мы начинаем подозревать или прозревать, что вообще-то жизнь человеческая состоит в основном из иллюзий. И одна из них - иллюзия бесконечного продолжения всякого неприятного для нас, когда очень ждешь его прекращения. Как, впрочем, и обманы, навеваемые тем, что мы называем счастьем.

На самом деле нет в мире ничего бесконечного. сё, до времени возрастая, идет затем на убыль и, наконец, заканчивается, возвращаясь в ничто. И кто скажет, опять же, плохо это или хорошо? Разве что зависимый от своего разума и сердца человек. мире же, на земле нет ни хорошего, ни плохого; здесь есть лишь то, что есть.

Завещание

Была тяжелая, тягостная для него и непроглядно темная ночь. Снились кошмары. Он часто просыпался и вновь засыпал. Но так же, как и сны, была смутна, расплывчата и явь, как будто он из одного сна через короткое забытье переходил в другое.

Под утро, наконец, он проснулся совсем. темноте нащупал по многолетней привычке заранее разложенные еще с вечера вещи и оделся.

На востоке только-только начала тлеть полоска предстоящего рассвета.

Медленно ступая по сырым от ночной росы доскам, прошел он до основания смотровой вышки, нащупал отполированные человеческими руками прохладные, тоже мокрые от росы перила и по длинной, некогда добротно сделанной из широченных кипарисовых досок лестнице стал медленно подниматься наверх.

Каждая ступенька давалась теперь с трудом. Старик задыхался и после очередных десяти ступеней останавливался, чтобы отдышаться и подождать, пока утихнет колотье в груди.

И вот, наконец, он дошел-таки до желанной верхней площадки смотровой вышки и грузно завалился, почти упал в свое излюбленное старое кресло, которое до того было крепким, что не издало ни единого скрипа. прочем, со времени получения генеральского звания он, должно быть, раза в полтора потерял в весе.

После трудного подъема он наслаждался отдыхом и разлитым везде рассветным покоем. Пели цикады где-то внизу, а потом где-то совсем рядом послышался тоскливый голос одинокой иволги, будто жалующейся ему… но почему тоскливый? идимо, так тебе кажется лишь потому, что она в тебе самом сидит, эта самая тоска.

Ты, сам не ведая, оказывается, везде ищешь созвучия со своим внутренним ощущением и, находя, приписываешь им свое… Печально, но, видимо, это так и есть.

Ночью пограничник на посту ориентируется чаще всего на слух. Поэтому с годами у него вырабатывается умение безошибочно определять проис-хожденье звука, направление и расстоянье до источника его. Естественные звуки ночной природы меняются со временем года, даже с погодой, и малейшее изменение их сразу притягивает внимание. етка ли хрустнет, камень ли скатится по осыпи склона или беспокойство проявится в голосах ночных птиц - все это сразу улавливается слухом, и ты настораживаешься.

Дин Хун, закрыв глаза, с умиротворением в душе слушал привычные звуки, доносящиеся со всех сторон. Ночью у грызунов, летучих мышей, змей и у некоторых видов птиц начинается бурная жизнь со своими разговорами и перекличками, ссорами, криками, чтобы с рассветом перемениться на более возвышенное, на приветственное пение навстречу солнцу, новому дню…

Сегодня он как-то непривычно, по-особому услышал во многоголосом птичьем хоре эту радость жизни - вопреки, может, и в противовес своей немощи и ночной тоске… Тысячи раз он слышал это, чтобы понять лишь одно: все в порядке, никаких нарушений, подозрительных звуков нет. Слышал, но не внимал этой приветственной радости, этому торжеству жизни - а значит, был обделен и в этом… Но все-таки услышал, наконец, внял и был ко-

му-то глубоко, до близких слез благодарен за это утро, за этот рассвет, один из немногих, оставшихся ему. И это ли не подарок ему на старости лет?!