На земле все имеет свой предел, край, достаточно четкие очертания границы, где кончается одно и начинается иное. Иначе и не может быть, потому что так устроен реальный мир. Даже звери метят пределы своих владений и следят, чтоб чужак не нарушал их. А людям тем более нельзя без границы. Нельзя нарушать или игнорировать существующие границы, тысячелетние установления, разумные законы. Иначе недалеко и до беды. Это на руку только тем, кто паразитирует на этом, ищет своей шкурной только, а не общей выгоды.

Нельзя смешивать основные понятия, на которых держится мир, а тем более подкапывать их. Иначе он станет зыбким, как болото, нарушится всякое равновесие - добра и зла, хорошего и плохого, суши и моря. Между подвигом и преступлением должна быть не только четкая грань, но и широкое поле различения. конце концов, нельзя, чтобы Пограничник нашел общий

язык с Контрабандистом. Пусть они останутся в вечном противостоянии. Никоим образом нельзя допустить, чтобы они вступили в родственную или иную связь, заимели общие интересы, а значит, и общую мораль. Ибо тогда морального, нравственного не будет вообще… А это начало конца!

О законе и совести

Среди этого торжества или, если можно так выразиться, "праздника беззакония" Дин Хун один возвышался хмурой скалой. Слушая приторно-сладкие и складные панегирики, он не без иронии восхищался изворотливым искусством ораторов не говорить главного, в то же время выворачивая все наизнанку и представляя черное белым, белое - серым, а явное - спорным. И когда совершенно неожиданно предоставили слово ему, он только на какой-то миг усомнился, стоит ли давать отпор этой вакханалии лжи и славословий, все равно же ни в чем не убедишь этих мелких и подлых как на подбор людишек… а ведь и действительно отобранных сюда, подумал он, по вполне определенным "качествам". И встал во весь свой огромный, самую разве малость осаженный старостью рост, медленно окинул тяжелым взглядом льстивые и наглые, разгоряченные вином и едой лица… Мгновенно установилась неестественная, когда сдерживается даже дыханье, напряженная тишина.

- Никогда не думал раньше, в молодости, что жизнь такая долгая и сложная штука, - начал он издалека. - Если ее прожить полностью, до наших с юбиляром лет, то можно, оказывается, дожить до самых невероятных вещей… Например, услышать самые неожиданные толкования простых и понятных, казалось бы, незыблемых истин и основ. от я, человек, всю жизнь отдавший охране границы, сегодня оказался за юбилейным столом человека, который нарушение этой границы сделал своей профессией. Кстати, сидя здесь, я не поленился подсчитать, что только я ловил его тридцать два раза…

- А кроме тебя, ни один пограничник меня за всю мою жизнь ни разу и не смог поймать, - гордо вставил слегка подвыпивший Чжан Чжень, и его слова были встречены восторженными возгласами гостей, их бурными аплодисментами, адресованными, кажется, им обоим.

- И вот, в конце концов, мы оказались за одним столом, живем по соседству. Конечно, нарушителем был не он один. Их было много. Но почти все они сгинули по тюрьмам или заработали смертную казнь… И часто, удивительное дело, за менее значимые преступления, чем у нашего юбиляра… Почему? Кто мне объяснит? Почему он дожил до этого дня, хотя по всем статьям не должен бы дожить?! - Дин Хун опять медленно окинул потупившихся гостей пытливым взглядом старого гончего пса и не получил ответа.

- А все потому, что он обладал неким звериным чутьем, ощущал границу, черту, за которой уже лежит меч палача, и никогда не преступал ее. Печальное противоречие бытия в том, что жизнь по Закону и жизнь по Совести почти никогда не совпадают. Если закон постоянно меняется, как погода, иногда ужесточается, а иногда и, наоборот, смягчается по обстоятельствам, то грани совести - никогда. прочем, это сложнейшая и спорная часть нашего бытия. Многие спотыкались об эти противоречия, а большинство до разборки таких сложностей даже и не доходят…

- А ты-то сам за что? За Закон или за Совесть? Чем ты прожил жизнь? - снова вставил вопрос Чжан Чжень под одобрительно-подобострастный шум гостей.

- Я - пограничник. А граница - это закон. есь распорядок границы, все меры дозволенного и недозволенного расписаны в законах государства, в уставах службы, в предписаниях и приказах. И я как служивый человек никогда не нарушал закон. о всяком случае, старался не нарушать.

- А совесть?

- Совесть - дело частное, личное, а потому эфемерное, - сказал кто-то из приближенных хозяина. - Да, крайне неточная, нечеткая, эфемерная материя…

- Сомнительно… - возразил другой. - Прежде всего, материя ли эта ваша совесть?

- Ну тогда, если хотите, некая субстанция…

- Чего тут спорить об определении совести? И кто тут, спросить, взялся спорить о ней?! Странные вы люди, - резко оборвал лицемерную говорильню старый пограничник. - Совесть - она или есть, или ее нет. У кого-то она спит, а у кого и вовсе отмерла за ненадобностью… Но трудно себе представить более материальную вещь, чем совесть у порядочного человека. Сначала она начинает ныть, зудить, потом разрушает сон, и ты теряешь покой, ты терзаешься, думая, как исправить… А ведь именно по совести, по ее очертаниям и ощущениям пишутся хорошие законы, правила поведения, взаимоотношений между людьми и государствами. Другое дело, что много искажений в них вносит интерес - личный или групповой, или даже национальный. И из-за этого получаются искаженные законы, нарушающие покой и равновесие в мире А что такое интерес? Это чаще всего жадность, корысть…

Тут Дин Хун понял, что никто его уже не слушает. Такая уж была тут публика, сборище горбатых, которых только могила исправит. И тогда он сам прервал себя и сказал им, усмехнувшись:

- Но что вам говорить об этом?.. Не-ет, о совести, я вижу, мне с вами никогда не договориться…

Он вышел из-за пиршественного стола и направился прочь. Никто, даже хозяин, не посмел остановить его. Перешел, точно границу, дорогу и оказался у себя дома.

Но мысль, заданная там, продолжала работать, и надо было додумать ее и высказать, облечь в слова - ибо мысль человеческая может существовать по-настоящему только в словах. Позвал четырех слуг своих - двух денщиков, кучера и повара, - посадил перед собой, коротко поведал о "разговоре с глухими", что был сейчас в застолье, спросил:

- Как вот вы думаете, откуда в нас совесть? Что, каждый сам ее у себя растит, себе навязывает? Или это тот, кто за синим Небом, нам ее дает?

После некоторой заминки ответил повар, худенький, вопреки делу своему, молчаливый обычно человек:

- Мы не знаем, господин. Совесть - это когда всем хорошо. И большим людям, как ты, и маленьким. А когда хорошо, что же спрашивать? Мы и не спрашиваем.

- Да в том-то и дело, что кругом нехорошо! Что всё не по ней здесь совершается - и потому раздоры, склоки, войны… Что, люди не хотят, чтобы им было хорошо? Нет же, вроде бы хотят… А не получается. Кто-то обязательно хочет, чтобы у него было лучше всех… А у других хуже - так? Знаю, что так - давно знаю. Но как их уравнять в желаниях? Что для этого надо сделать?

- О, этого не скажет, наверное, и наш повелитель, правитель Поднебесной. Ни севышний Тенгри, обитающий за синими небесами… - проговорил задумчиво Старый Денщик, он уже привык говорить с ним, генералом, довольно откровенно, ибо он один из всех сослуживцев остался рядом с ним. - Не скажу, даже если и знаю…

- Ну а если даже скажу, - возразил ему повар, явно южных кровей, - кто их послушает? То-то… Как истинный китаец вам говорю, мы народ крайне практичный, даже прагматичный, но, к сожалению, совсем не набожный народ, как кочевые тюрки.

- Ну, не знаю я на счет тюрков, но ведь от них к нам пришла их великая вера в Занебесного Тенгри, - мрачно ответил Старый Денщик, видимо, заступаясь за предков.

- ыходит, все-таки совесть должна устанавливать границы, законы? Я им так и сказал, но разве они поймут это… И все беды оттого, что эти границы нечетки у нас, размыты? едь именно средь такой расплывчатости и заводятся всякие паразиты, контрабандисты… Но, допустим, установим мы точные, по совести, границы - а кто их будет охранять? Меня, простого пограничника, будь я хоть трижды генерал, на это не хватит… да, я делал только самую грубую работу, соблюдал и охранял самые грубые и несо-