Главный Судья взмахнул париком перед лицом Жака.

  - Отвечайте! - потребовал он. - Вы будете выполнять свой долг или нет?

   Сэр Мэллори отступил назад и развел руками, словно показывая Жаку, что он больше ничего не может с сделать.

   Жак стоял, напряженно выпрямившись, бесстрастный, в то время как его разум балансировал на тонкой грани между неповиновением и подчинением. Он знал, что его следующие слова решат не только этот вопрос. На карту была поставлена вся его профессиональная жизнь, все, чему он учился и за что боролся с тех пор, как в возрасте тринадцати лет был отобран для службы. Одно неверное слово — и он мог быть уволен из Бюро. Остаток своих лет он проведет в каморке на какой-нибудь атомной электростанции, где у него будет своя кнопка, на которую он будет нажимать два часа каждый день. После той жизни, что он вёл, такая монотонность была бы невыносима!

   Но посылать пуля за пулей в тело женщины, что могла быть Энн... Пот стекал по чётко очерченным линиям его щёк. Рядом с ним, выставив вперед одну ногу, неподвижно стоял маленький оруженосец, белая туника все еще была перекинута через его вытянутую руку.

   - Сэр Жак, мы ждем вашего ответа, - прозвучал холодный голос Главного Судьи.

   Внутренний голос Жака настойчиво убеждал его повернуться к ним спиной, но благоразумие подсказывало ему потянуть время. Судя по льстивому поведению сэра Мэллори, это он вполне мог выдумать и распространить сплетню о его предполагаемых прошлых отношениях с осужденной женщиной. Возможно, было бы разумно немного подождать, прежде чем принимать окончательное решение.

   Жак поклонился и хрипло произнес:

   - Я жду распоряжений Суда, Ваше Высочество.

   Если Главный Судья и заметил, что Жак сказал «жду» вместо более правильного «буду повиноваться», то он не подал виду.

   - Очень хорошо, - произнёс он. - Суд соберется через пять минут.

   Он повернулся так резко, что чуть не столкнулся с бейлифом, изо всех сил пытавшимся скрыть свое разочарование.

   Сэр Мэллори улыбнулся Жаку и тепло сказал:

   - ФБВС гордится вами!

   Когда они вышли из комнаты, все еще напуганный оруженосец, заикаясь, пробормотал:

   - О-одеваемся, с-сир?

   Жак, не ответив, подошел к дивану и присел на его край.

   - Пошевеливайтесь! - скомандовал он.

   Его чувства были в смятении: он отчаянно хотел увидеть леди Энн и в то же время боялся этого момента. Если это та самая Энн...

   Дрожащими пальцами оруженосец намазал каждое мускулистое плечо тремя каплями ароматного масла, после чего натянул на голову и верхнюю часть тела Жака белую тунику — белую, символизирующую чистоту побуждений выходящего на арену казни. Затем последовали черные бриджи и чулки — черные в знак вечной памяти о смерти. Поверх туники был надет огненно-красный сюрко[7], украшенный на рукавах красными геральдическими узорами, а на спине - вставшим на дыбы серебристым львом. На своем левом плече сквайр закрепил шнурок из белого шелка, символизирующий еще не совершенное деяние. После казни женщина, выигравшая эту честь в лотерее, срезала бы его.

   Зашнуровав ботинки Жака, оруженосец отступил на шаг, улучив мгновение, чтобы полюбоваться делом своих рук.

   - Отличная работа, сквайр, - похвалил его Жак. - А теперь, пожалуй, мне пора идти!

   Оруженосец покраснел и просиял от благодарности. Он взял серебряный футляр с двумя Pistolet du Mort, один для Жака, другой для осужденного.

   Заседание Суда проходило на переносной платформе в центре Судебной арены. Как только решение о приведении приговора в исполнение будет принято, платформу уберут.

   Когда Жак вышел из туннеля и направился к платформе, на трибунах внезапно воцарилась тишина, прервавшая гомон и смех. Большая часть стотысячной толпы уже заняла свои места. За спиной Жака оруженосец с гордостью расправил свои узкие плечи. Это был кульминационный момент в его жизни, проведенной среди пленок, схем и проблем с обратной связью в компьютерных исследованиях.

   Жак поднялся на платформу, поклонился толпе и занял свое место слева от бейлифа, сев в резное дубовое кресло, украшенное черной драпировкой. Его оруженосец гордо встал позади него. Бейлиф пробормотал:

   - Впечатляющее появление для того, у кого было всего пять минут на переодевание! Твоя прекрасная жертва еще не прибыла.

   Жак с каменным лицом проигнорировал его.

   Взрыв криков, раздавшийся с трибун, заставил бейлифа вскочить на ноги.

   - А вот и она! - объявил он с предвкушающей улыбкой. - Смотри внимательно, сэр Жак, оно того стоит!

   Хотя это было самое трудное, что он когда-либо делал, Жак воздерживался от того, чтобы смотреть, пока женщина и два её надзирателя почти подошли к ступеням платформы.

   А потом он посмотрел прямо на нее, и потрясение от этого было сродни физическому удару. Да, это была Энн. Даже спустя столько лет в этом не было никаких сомнений. Она была такой же высокой, как он ее помнил, и в изгибе ее загорелых плеч были те же мягкость и теплота. Он внезапно ощутил прежнюю тоску по ней.

   На ней был бархатный балахон, небрежно накинутый на плечи, что было жестом презрения. Под ним было полупрозрачное платье смерти. Ее густые светлые волосы, гораздо более длинные, чем было принято в то время, каскадом ниспадали на плечи. На ее ногах были серебряные сандалии, которые она позже снимет вместе с бархатным балахоном, как раз перед тем, как взойти на помост в кругу казни.

   Двое надзирателей, каждый в шапочке с черепом и длинном черном балахоне без рукавов, подвели ее к скамье подсудимых, расположенной под возвышением, где сидели судьи. Вид ее стал для Жака настоящей пыткой, словно на его теле открылась старая рана. Он знал, что через мгновение их взгляды встретятся, но напряженным мышцам его шеи не хватало сил, чтобы отвернуться.

   Время было благосклонно к ней, подумал Жак каким-то уголком своего оцепеневшего мозга. Вокруг ее рта и глаз были заметны следы его течения, но оно дало ей то, чего не могла дать молодость. В изгибе ее губ читалось понимание, и он подумал, что ему сейчас скажут её глаза.

   Но сначала она с некоторым удивлением взглянула на двух надзирателей, державших свои изогнутые посохи в боевой готовности. Затем ее взгляд презрительно скользнул по полукругу пустых судейских кресел. Он миновал бейлифа так быстро, что тот почувствовал себя обманутым, а затем остановился на Жаке.

   Он прочел в её спокойном взгляде, что она ожидала увидеть его здесь, и что она не удивлена тем, что с ним сделали годы. Возможно, она видела его фотографии в газетах или даже наблюдала за некоторыми из его казней. Но он хотел знать больше, и он попытался заглянуть глубже в свет и тени ее глаз.

   Он обнаружил, что то чувство все еще было там, испытывая эгоистичное удовольствие от того, что она не нашла того, чего он не смог ей дать. Бесконечные поиски, стремление к чему-то, что никогда не выражалось словами, неудовлетворенное желание - всё это всё ещё было там.

   Он знал, что она читает его по тому же принципу, но не мог понять, что она обнаружила. Наконец, именно она первой отвела взгляд от его лица, но не сдавшись, а, скорее, для того, чтобы внимательно его оценить. Он чувствовал, как ее взгляд скользит по напряженным мышцам его щек, по рукам, по побелевшим костяшкам пальцев, покрытых шрамами, по его ботинкам, теперь серым от пыли, покрывшей их после прохода по арене. Когда она снова посмотрела на него, ее ненакрашенные губы изогнулись в слабой улыбке.

   «Она знает», - подумал Жак. «Она знает, что я не хочу ее убивать!» И тогда его мучения стали невыносимыми. Какая ирония в том, что после стольких лет жизни они снова встретились именно в этот момент. У него возникло непреодолимое желание выхватить пистолеты из серебряной шкатулки оруженосца и попытаться увести ее с арены, готовясь сразиться с любым, кто рискнёт их остановить.