— Внимание! К полету! — раздался по всему — маленькому ракетодрому энергичный голос инженера Станчу.

Остальные два члена экипажа — физик Штефан Григореску и радист Ханибал Калотэ — кинулись к ракете.

Все трое по внешности резко отличались друг от друга. Инженер Станчу, пилот «Бури», был высок ростом, темноволос; голубые, как весеннее небо, глаза освещали его широкое открытое лицо. Физику было лет сорок; черты его были словно высечены из камня, волосы серебрились на висках, сам он был худой и костистый. Полной противоположностью ему был Ханибал Калотэ — маленького роста, с яйцевидной лысой головой; широкий костюм на нем вздувался от ветра, так что он был похож на воздушный шар.

Они стояли перед поднимающейся кверху взлетной дорожной. Ракета «Буря», со стройным, веретенообразным корпусом и отклоненным назад оперением, целилась носом в облака. Инженер Станчу любовно взглянул на блестевшую под солнечными лучами серебряную стрелу, потом решительным движением открыл дверь и вошел внутрь ракеты. Остальные последовали за ним.

Персонал ракетодрома покинул металлическую эстакаду, закончив последние приготовления. Начальник ракетодрома взмахнул флажком.

В то же мгновение раздался шипящий свист. В какую-то долю секунды «Буря» рванулась вверх, скользя по трем намасленным рельсам. Она почти мгновенно превратилась в точку и исчезла в облаках.

Путешественникам казалось, что огромная сила вдавила их в пружинные кресла и мешала дышать.

Ханибал Калотэ побледнел, и на лбу у него проступили капли пота.

— С какой скоростью идем? — спросил Григореску.

— 7 200 километров в час, то-есть 2 километра в секунду, — ответил инженер Станчу, взглянув на счетчик. — Нужно проверить и остальные данные.

Он нажал кнопку, и вдруг в каюте раздался голос, не принадлежавший никому из них:

— Высота 18 500 метров, температура минус 56, ветер северо-западный, 6 баллов, относительная влажность 2 десятые процента, состав воздуха…

Это были автоматические индикаторы, работавшие по принципу говорящих часов.

— Значит, мы уже в стратосфере, — заметил физик.

В нижний иллюминатор виднелись густые облака, плавающие в тропосфере — зоне, простирающейся иа высоту до 12 километров, где рождаются дожди и грозы, снег и град, где дует ветер и разыгрываются все метеорологические явления.

В прорывах между облаками виднелись контуры суши и моря, реки, казавшиеся синими нитями, и островерхие массивы гор.

Зрелище в верхнем иллюминаторе было необычным. Небо было уже не голубым, а темнофиолетовым, почти черным, и на нем вместе с солнцем все ярче и ярче сияли звезды и серебристый серп луны.

— Это доказывает, объяснил физик, — что три четверти всей массы атмосферы находится уже под нами.

Внешняя температура начала подниматься. На высоте 60 километров самопишущие приборы отметили максимальный ее уровень в 70 градусов, потом она стала быстро, но плавно падать.

У верхних пределов стратосферы сиял последний слой серебристых облаков, открытых русским исследователем Черкасским. Здесь были взяты пробы воздуха для анализа.

На высоте 80 километров температура упала до минус 62. Стройный корпус «Бури» вступил в ионосферу.

Небо было черным, как уголь,

— Высота 120 километров, — заговорил автоматический прибор, как только физик включил его. — Температура плюс 108…

— Мы вступили в область излучений, — заметил пилот. — Здесь со всех сторон несутся потоки лучей: инфракрасных, ультрафиолетовых и космических.

— Нужно изменить длину волны сообщения с Землей, — обратился инженер Станчу к радисту. — Мы прошли отражающие слои Е и F, и 28-метровые волны не годятся больше.

— Я знаю, — ответил Калотэ — я и сам хотел перейти на более короткие волны, могущие проникнуть сквозь эти слои, но…

— Но что? — Вмешался физик, только что вошедший в каюту.

— Но мне показалось, что я слышу какие-то сигналы на 25 метрах. Не знаю, может быть, я ошибаюсь…

Физик иронически взглянул на него.

— Ты знаешь, что на этой длине волны к нам не может попасть ни одни земной сигнал.

— Я очень доверяю тонкости слуха Калотэ, — заметил инженер.

Некоторое время в аппарате не слышалось ничего, кроме паразитических шумов. Радист только что приготовился изменить длину волны, когда среди смутного шороха и писка послышались какие-то сигналы. Он стал напряженно вслушиваться.

Физик слушал некоторое время, потом оказал:

— Возможно, что мы встретились с любопытным явлением отражения или с электромагнитным излучением Солнца.

— А может быть, это сигналы из другого мира, — прошептал Хавибал. — Кажется, они на неизвестном языке…

— Тссс… Дайте-ка, сказал пилот, я тоже попробую расшифровать эти «марсианские» сигналы. — И он надел наушники.

Сигналы — чередование длинных и коротких звуков — слышались теперь как будто яснее. Инженеру удалось даже понять их.

— Тем-пе-ратура плюс 72… Влажность ноль…

— Браво, товарищ Калотэ! Так, значит, это и есть сигналы из другого мира? А не кажется ли тебе, что это просто метеорологические данные? А язык — тот самый, иа котором говорим мы сами?

Радист покраснел.

— Что ж… Когда я слушал их в первый раз, они были неясные, — пробормотал он. И потом, разве я не могу ошибаться?

Штефан Григореску усиленно старался что-то вспомнить. На лбу у него прорезались новые морщины.

— Конечно, — произнес он, помолчав, и решительное лицо его просветлело. Теперь я вспомнил. Вы знаете, что недели две назад была выпущена управляемая по радио метеорологическая ракета, не вернувшаяся более. Я думаю, что вследствие ошибки в управлении эта ракета в какой-то момент достигла чрезмерной скорости, — скажем 8 километров в секунду, — и превратилась в искусственный спутник.

— Вы понимаете, какие сокровища таятся в ней теперь? Ведь уже в течение двух недель она производит записи на высоте 200–300 километров, судя по передаваемым ею метеорологическим сведениям! Сведения эти не могли попасть в земные приемники, так как передаются на волне 25 метров. Пока она оставалась ниже главных отражающих слоев, на высоте 80–90 километров, на Земле ее прекрасно слышали.

— Что ж, если так, то давайте найдем эту управляемую ракету.

— Конечно! — вскричал физик с редко прорывавшимся у него энтузиазмом. Да она одна стоит не меньше десятка исследовательских полетов! Ее непременно нужно найти. Товарищ Калотэ, включи поисковый механизм, чтобы определить направление, с которого идет волна.

Радист явно заинтересовался этим предложением. В нем всегда жила жажда приключений, и никогда он не испытывал большего удовольствия, чем участвуя в разгадке какой-нибудь тайны.

— Да, да, немедленно, — поспешил он ответить.

С лицом, загоревшимся от волнения, он включил аппарат. Направление указывалось совершенно ясно, и инженер соответственно этому изменил курс ракеты. Но по мере ее движения сигналы становились все слабее и, наконец, совсем перестали быть слышными.

Когда их удалось поймать снова, пеленгатор показал совсем другое направление.

— Интересно, очень интересно! — вскричал инженер. — Попробуем еще раз.

Попробовали снова. С приближением к месту, указываемому пеленгатором, сигналы слабели.

— Нет, причина должна быть другая. Вероятно, 25-метровые волны, излучаемые ракетой, отражаются от различных слоев ионосферы. То, что мы принимаем, это просто эхо, по направлению которого ни о чем нельзя судить.

— Значит, откажемся? — с досадой спросил Калотэ.

— Нет, будем искать иначе. Радиолокатор может оказаться полезнее. Нам нужны более короткие, не отражающиеся от ионосферы волны.