Тот, кстати, волновался все больше, то и дело поглядывая на часы. Любопытно, кого он ждет. К пирсу подъехал очередной электромобиль, на котором от здания вокзала подвозили желающих, из него вылез еще один турист – молодой, довольно симпатичный мужчина лет тридцати, одетый неброско, но дорого. Одежду таких марок любил Александр Ермолаев. Папа Таисии был тем еще модником. Вспомнив отца, она невольно улыбнулась.

Надо ему написать, что у нее все хорошо. А еще отправить пару фотографий. Ему будет приятно, что дочка про него помнит.

– Леонид Петрович! Вы же Леонид Петрович, правда же, я не ошибся?

Привлекший внимание Таисии модный парень вдруг бросился к вылезающему из вновь подъехавшего электромобиля пожилому мужчине, лет восьмидесяти, не меньше. Невысокий, худощавый, он опирался на трость с крупным набалдашником в виде головы льва. Пока водитель доставал его чемодан, точнее старинный кожаный кофр, а сопровождающая его женщина лет пятидесяти терпеливо стояла рядом, он озирался по сторонам, словно искал кого-то. На «модника» взглянул лишь раз и с некоторым недоумением.

– Простите, мы с вами знакомы?

– Нет. Конечно, нет. Просто кто же не знает знаменитого Леонида Петровича Лурье! Я счастлив, что мы с вами будем путешествовать на одном теплоходе. Разрешите сфотографироваться с вами?

Пожилой мужчина решительно отодвинул собеседника тростью.

– Если мы с вами отправимся в одно и то же путешествие, то у нас еще для этого будет масса времени. А сейчас я хотел бы пройти. Мне нужно найти одного человека.

– Да-да, простите. Это я сплоховал.

Модник скорчил виноватое лицо и поспешил к трапу, волоча за собой чемодан. Неведомый Таисии Леонид Петрович, который, оказывается, был чем-то знаменит, еще немного поозирался по сторонам, после чего с легким выражением досады на лице ступил на трап. Интересно, все кого-то ищут.

Впрочем, «учитель географии», тоже наблюдавший за «модником» и отбрившим его Лурье, как будто успокоился. Более того, он быстрыми шагами покинул открытую палубу, словно вспомнил о каком-то срочном деле. А может, он как раз и должен путешествовать с этим самым Леонидом Петровичем? И они просто ищут друг друга? Но тогда почему он не окликнул его сверху?

Таисия вдруг почувствовала, что начинает подмерзать. Часы показывали уже восемь вечера. На палубе она провела почти два часа, за которые температура воздуха значительно упала. Вечера и ночи еще не теплые. Что ж, можно спуститься в каюту, чтобы согреться и переодеться к ужину. А заодно и позвонить папе. Для первого дня путешествия впечатлений вполне достаточно.

Спустившись на один пролет вниз, Таисия толкнула дверь, ведущую с палубы к каютам, и нос к носу столкнулась с давешней Лизой, только что вышедшей из каюты номер триста семь, расположенной как раз напротив ее собственной.

– Ой, простите, – извинилась та.

– Да ничего страшного. Вы ни в чем не виноваты.

– Нет, несусь как оглашенная. Мне просто нужно помочь Анне Михайловне собраться на ужин.

– Анна Михайловна – это такая пожилая дама, – проявила осведомленность Таисия. – Вы с ней не вместе живете?

– Нет, что вы. Анна Михайловна занимает сьют. Вон тот. Триста пятый.

– А вы, значит, моя соседка. Меня зовут Таисия. А вас, как я слышала, Лиза.

– Да. Очень приятно. Простите, мне нужно бежать. – Женщина рванула к нужному ей сьюту, словно от скорости появления там зависела ее жизнь.

Дверь в сьют она открыла своим ключом. Последним, что услышала Таисия перед тем, как дверь снова захлопнулась, были слова: «Анна Михайловна, он приехал. Он здесь».

Пожав плечами, Таисия повернула к своей двери и остолбенела. По узкому коридору по направлению к ней шел человек, которого она никак не ожидала здесь увидеть.

На теплоход он почти опоздал. То есть не опоздал, конечно, отправление в полночь, так что оставалось время практически добежать до канадской границы, но вот на ужин, значившийся в программе тура в девять вечера, успел с трудом. Пропустить ужин было бы совсем некстати.

С утра он не позавтракал из-за того, что вдумчиво собирал вещи для круиза, потом рванул в больницу, где с утра была назначена операция. Продлилась она дольше запланированного, так что обед тоже пришлось пропустить, чтобы успеть завершить все намеченные до отъезда дела.

Их круговерть ежедневно затягивала его во временную воронку, не оставляя шанса не только на еду, но и на более важные вещи. Хотя что может быть важнее еды? Отношения? С ними тридцатипятилетнему Ивану Орлову не везло. Отношения требовали времени, даже если встречаешься с все понимающей коллегой по работе. Оказывается, любая женщина, даже та, что носит белый халат и подает тебе инструменты во время операции, периодически хочет наряжаться, ходить в кино, проводить вечера в обнимку перед телевизором и ездить в совместный отпуск.

Вечерами Орлов писал докторскую диссертацию. Если не работал, конечно. И на все эти глупости, съедающие куски жизни совершенно впустую, у него времени не хватало. Он думал, что Маша это понимает, а она, оказывается, просто долго терпела его, как она выразилась, закидоны, потому что любила и ждала, что он изменится.

Изменяться Орлов не хотел. Не считал нужным. У него есть любимая работа, на которой он в прямом смысле слова спасал жизни. И наука, в которой хотелось оставить след, чтобы другим стало спасать жизни немного проще. А все остальное его никогда не интересовало. Нет, никогда – это громко сказано. Интерес к романтической стороне жизни он утратил на четвертом курсе, когда впервые попал на лекцию профессора Лурье.

Лекции и семинары по трансплантологии человеческих органов вообще-то проводились лишь с шестого курса, и на том занятии Орлов оказался совершенно случайно. У него была свободная пара, которую он намеревался провести в кафешке неподалеку от института со своей новой подругой, студенткой шестого курса Мартой Халвицкой. Но Марта прогуливать лекцию Лурье отказалась наотрез, и влюбленный Орлов потащился в аудиторию вместе с ней, чтобы иметь возможность полтора часа гладить круглые коленки Марты.

Про коленки он забыл, как только Лурье взошел на кафедру и открыл рот, и после этого ходил на все его лекции, пропуская собственные занятия, пока профессор не заметил это, не оставил в аудитории после очередной пары и строго не выговорил ему за прогулы.

– Врач, молодой человек, должен быть всесторонне образован. Вот вы сейчас какую лекцию пропускаете?

– По урологии, – честно признался Орлов.

– Скажите, вы собираетесь быть трансплантологом?

– Да. Я мечтаю об этом! – пылко воскликнул двадцатилетний Орлов.

– И как вы собираетесь пересаживать почки, не зная основ урологии? – Профессор смотрел с легкой насмешкой, как много позже уяснил Иван, своей фирменной. – Так что прекратите прогуливать и начните прилежно посещать занятия по расписанию вашего курса. А если увлекаетесь трансплантологией, то приглашаю вас на занятия нашего кружка. Они проходят во внеучебное время, так что урона собственному образованию вы не нанесете.

С того самого момента все свободное время Иван Орлов посвящал трансплантологии человеческих органов, жертвуя ради занятий в кружке и спортом, и развлечениями, и личной жизнью. Девушек он отныне выбирал невзыскательных, если можно так выразиться. Тех, кто легко и быстро соглашался на физиологическую сторону отношений между мужчиной и женщиной, не требуя длительных ухаживаний и изнуряющих реверансов.

Такие девушки Орлову не нравились. И даже не в доступности было дело, а в излишней простоте. Заглядывался он на совсем других женщин – строгих, неприступных, загадочных, вот только на разгадывание их нужно тратить драгоценное время, которого и так не хватало. С пятого курса Ивану пришлось еще и работать. В Ярославле, откуда он был родом, скоропостижно умер отец, и мама-медсестра не могла в одиночку тянуть сына в Москве.

Орлов тогда устроился санитаром в морг, правда, проработал всего пару месяцев, после чего его «повысили», перевели в медбратья. Ему повезло попасть не куда-нибудь, а в институт имени Склифосовского, где практики было столько, что ни один вуз не сравнится. После ночных дежурств он частенько засыпал на лекциях, времени на подготовку к занятиям не хватало, особенно потому, что кружок по трансплантологии он не бросал.