Чапский был сейчас уже не просто режиссером, но главой зарождающейся киноимперии «Чапски продакшн». С этой позиции он решил, что будет просто идиотизмом не использовать Сашу Корбаха в американском кино. Скажи, олд чап, ты сможешь написать сценарий, поставить фильм, один или со мной, сыграть в нем роль? Конечно, ты можешь! Какой фильм? Об этом поговорим через несколько дней. Сейчас лечу в Париж, там у меня одна экипа[166] снимает, потом обратно в Эл-Эй, через неделю вернусь в Ди-Си. Здесь будет решающий митинг заинтересованных сторон. Да, уже есть такие. Все, дело в сторону. Давай теперь выпьем, как когда-то в общаге у ВДНХ. За то, чтоб они сдохли! И больше чтобы не рождались! – заключил Корбах этот популярный московский тост.

На Коннектикут-авеню, бросаясь за такси, Чапский рассыпал свой портфель. Среди прочего вывалилось немало «троянцев» – презервативчиков с роскошным закатным пляжем на пакетах. Собирали все хозяйство с мокрого асфальта, чертыхаясь по-польски и по-русски. Крев, чья, пся, мать, какая, гребена! Из машин народ смотрел на большого дядьку в тяжелом пальто и стройного псевдоюнца, похожего на здешнего гомосексуалиста. Чтобы привести себя в норму, ввалились в «Тимберленд», где в американском стиле, то есть почти в полном мраке, сидели несколько таких, что были уже в норме. Тут Чапский устал от полузабытой славянщины и перешел на английский.

– Listen, Korbach, are you happy in America?

– Not at this particular moment, Chapsky.

– Why not?

– How can I be happy when my girlfriend is in the space?

– In what space?! – взвыл Чапский, глядя в угол бара, как будто там искал ответа на вопрос о пространстве.

– In the outer space. – Корбах качался на табуретке, как общеизвестный Хампти-Дампти. – She is so far away, my love, she’s orbiting our planet, she’s losing her gravitation, she’s not my love anymore, a weightless body…

– That’s great, Sashka! It’s a great proposal. He’s drunk in the bar, she’s weightless on the orbit! You’re a generator of proposals, you fucking Soviet Sashka Korbach! We’ll make you rich and famous sous les drapeaux de Chapsky Production![167]

Прошло не более недели. Нора была уже на Земле и проходила послеполетные обследования в Хьюстоне. Их телефонные счета росли с космической скоростью, так как разговоры в основном состояли из вздохов и пауз. Вдруг явился Чапский, выбритый и в отличном синем костюме. С ним была его ассистентка, в глазах которой, казалось, постоянно стоял тот самый популярный в наших краях троянский морской закат.

– Едем, Сашка, сегодня ты увидишь синклит не хуже ЦК КПСС.

В машине он сунул Александру листок бумаги. Это был, разумеется, пропозал. Конечно, ты сможешь его потом перекроить или вообще выбросить к чертям. Сейчас главное – раскачать телегу. Дорога была недолгой, АЯ ничего не успел прочесть. Заметил только, что действие начинается в Афганистане. В те времена трудно было найти сценарий, который не начинался бы в Афганистане.

– Ну вот мы и приехали, – сказал Чапский. – Мы вылезаем, а Нора позаботится о парковке.

Саша вздрогнул:

– Какая еще Нора?

– Да вот эта, моя помощница.

– Моя подруга – тоже Нора.

Чапский пожал плечами:

– Должно быть, их папаши обожрались Ибсеном.

Перед ними высился и ширился на весь квартал серый дом с множеством маленьких колонн и эркеров, дом неопределенного архстиля, но с некоторым приближением к Paris d’Haussmann.[168] Это была знаменитая «Старая Контора», второе по важности вашингтонское строение. Оно было обнесено решеткой и бетонными надолбами в виде цветочных клумб, которые тут появились после того, как соплеменники Омара Мансура стали увлекаться грузовичками, начиненными взрывчаткой.

Чапский и Корбах поднялись по торжественной лестнице, открыли двери и сразу оказались в окружении статных, плавно двигающихся и цепкоглазых офицеров, белых и черных. После небольшой проверки компьютерного списка визитерам на лацканы пиджаков были нашлепнуты «баттонз»; не исключено, что в этих липучках была какая-нибудь магнитная полоска, которая мониторила их по ходу движения внутри столь важной структуры. «Второй этаж, джентльмены, вас там встретят», – сказал старший на КП.

На мраморной лестнице Чапский приостановился:

– Слушай, мне только сейчас пришло в голову; прошлый раз ты что-то болтал по пьянке о невесомой подружке, а сейчас сказал, что ее зовут Норой. Уж не хочешь ли ты сказать, что это Нора Мансур?

Корбах не успел ответить – к ним спешили два мальчика из аппарата. Дурацкая мысль тут же посетила Сашу: вот эти ребята получают гроши по сравнению с тем телевизионщиком, а галстуки у них завязаны идеально. Надо все-таки сосредоточиться, фиддлстикс. А это еще из какой оперы, фиддлстикс? Фиддлстикс, фиддлстикс, что за абракадабра привязалась? Приглашаем читателя пошебуршить немного в прочитанном, чтобы обнаружить словесное чучело. По секрету: четвертая часть, милостивые государи.

Они шли по широкому коридору с высоким потолком (таких сейчас не строят), справа и слева открывались двери, тоже широкие и высокие, и к ним с весьма любезными рукопожатиями присоединялись ответственные сотрудники. Лица этих людей порядком примелькались на телевидении, иначе можно было бы предположить, что находишься в каком-нибудь германском бальнеологическом курорте прошлого века, фиддлстикс. Наконец прибыли к месту назначения. В дверях огромного кабинета двух эмигрантов приветствовал Американский Политик из тех, чье имя в официальных списках предваряется словом «нonorable». Эту возвышенность, увы, лучше не переведешь, чем некоторой толстопузостью – «достопочтенный».

Эдмонд Пибоди являл собой пример исключительной сбалансированности внешних и внутренних качеств. Благодушно-приятельскими манерами не очень отличаясь от своих сотрудников, он тем не менее нес отпечаток большой политики, как внешней, так и внутренней; последняя, возможно, была для него важнее первой. Прибывшим мистер Пибоди едва ли не раскрыл объятия: «Большая честь приветствовать вас здесь, господа! Перед вами поклонник всех ваших фильмов, мистер Чапский! О, мистер Корбах! Моя жена видела ваш спектакль в „Черном Кубе“. Мы ведь соседи с президентом вашего университета. Нэнси Миллхауз чуть ли не насильно затащила мою Энди на премьеру, а домой она вернулась в сущем восторге! Просто была восхищена вашим талантом. Вы ведь недавно в Вашингтоне? Что ж, добро пожаловать в нашу столичную провинцию! – Он повернулся к своим сотрудникам: – Теперь все в сборе, можно начинать. Давайте, ребята, все заходите ко мне».

Чапский успел перед началом совещания шепнуть Корбаху: «Потом расскажу, кто есть кто, пока что просто сиди с вдумчивым видом; это все, что от тебя требуется».

На совещания в ЦК КПСС это все-таки было мало похоже, учитывая тот факт, что часть народа сидела на валиках диванов, а двое даже на полу, демонстрируя идеально натянутые носки. Все называли друг друга сокращенными, чаще всего односложными именами: Эд, Джо, Фил, Рекс. В советской партийной этике небольшой элемент неформальности вносится как раз за счет удлинения имен хвостатыми патронимами, ну, отчествами, мой друг.

Говорить начал Чапский, и по ходу его выступления картина прояснялась, как будто он протирал ее своим круто загнутым большим пальцем. Речь шла о большом игровом фильме, посвященном советским военнопленным в Афганистане. Все понимают, что это горячая тема, но мы, «Чапски продакшн», не гонимся за актуальностью. Мы хотим создать настоящую человеческую драму силами современного – хотелось бы подчеркнуть это слово – искусства. Это должен быть жесткий аутентичный фильм с почти документальной фактурой. Никаких Слай Стиллонов с пулементными фаллосами, никаких бла-бла-бла «танцев с саблями» моджахедов, пылких глазок из-под чадры. В то же время наш жесткий фильм должен быть пронизан некоей постмодерной эстетикой, с моментами гротеска и ностальгией советского упадка. Учитывая все эти элементы, гайз, мы решили предложить постановку Алексу Корбаху. Никто в Америке, кроме него, не сделает того, что мы хотим, господа, мистер Пибоди.