Гигантское свечение поднимается над Сиеной. Горожане ошеломлены сиянием небес. Все флюгеры начинают вращаться, и окна распахиваются, и флаги хлопают на ветру, и странная череда похожих на корабли облачков пересекает небо.

Верный Дон Симоне прибегает запыхавшись. Он готов чем угодно помочь своей законной супруге Беатриче и ее возлюбленному, великому Данте, но их уже нет среди живых.

Таков был в общих чертах «плот»[242] сценария, одобренный в конце концов для производства. В этом виде с ним еще можно работать, ворчливо согласились профессионалы. Все-таки лучше, Алекс, чем ваши предыдущие варианты, ну согласитесь. Дольше всех артачились любители фехтования. Один, молодой да ранний из продюсерской группы, некий Клипертон, одолевал АЯ ночными звонками. Послушайте, Алекс, в 1301 году Карл Валуа прибыл со всей своей армией под стены Флоренции и устроил в городе отличный переворот. А ваш любимый Алигьери был очень здорово запутан в этой свалке, разве нет? Послушайте, как мы можем упустить такую возможность? Представляете, как подтянет весь проект одна пятиминутная батальная сцена?! Ну, кровь, ну конечно, войны без крови не бывает, ну, Алекс, ну не валяйте дурака!

В другой раз этот Клипертон говорил, что уже три ночи не может спать, все продумывает финальную «секвенцию».[243] Какого же черта, Клип, вы не спите, когда все уже давно продумано. Нет, Алекс, вы послушайте! В последнем эпизоде все должно перейти в страстное совокупление. Это будет торжество гуманизма, Алекс, усекли? Да-да, немолодая пара, прямо там, на мосту, в присутствии горожан! Это будет преодолением всех предрассудков, зарей Ренессанса, вы всасываете? Конец Темных Веков, сродни развалу Советского Союза, вы должны в это врубиться, Алекс! АЯ вежливо благодарил знатока и энтузиаста. Это «грозно», Клип, поистине «грозно»! Где вы брали свой курс истории, Клип? Ну, так я и думал – Гарвард!

Так или иначе, все уже подходило к концу. Он не мог поверить, что через пару месяцев, после экспедиции в Сэйнт-Пит (как американцы быстренько переименовали для себя бывший Ленинград), он расстанется с ублюдками бизнеса Квентином и Голди и останется наедине только с их отражениями на пленке.

Все шло гладко в тот день, и тон задавала, конечно, великая Рита О’Нийл. Без всякого сомнения, она отлично подготовилась к съемке, а внешность ее была, пожалуй, даже слишком свежа для пятидесятилетней Беатриче. Только однажды вдруг все едва не пошло вразнос. Голди Даржан, появившись на мосту в ореоле вечной красоты, не нашла там предмета своей страсти Квентина Лондри, который должен был к этому моменту сменить грим величия на свою натуральную юность.

– Долго мне еще ждать этого идиота? – поинтересовалась она, да так громко, что весь павильон услышал.

– Посмотрите на эту блядь! – вскричал тогда Квентин. – Она лишает меня права отлить между сменами грима! Провинциальная дура, ничего не понимает в системе нашего Лавски! Эта женщина – кретинка, братья, никто иная!

К счастью, сообразительный звукооператор, звали его Гильомом, врубил как будто по ошибке музыкальную дорожку и медным ревом приглушил заявление Лондри. Что касается первой фразы этого заявления, мы должны сказать напрямую: Голди никогда не обижалась на слово «блядь». Словом, все было уже готово для продолжения, когда в студию вошел Дик Путни.

Сначала Алекс не заметил начальства. Он только что произнес заветное слово «Экшн!»,[244] камера заработала и начала медленно по своим рельсам двигаться к мосту, когда кто-то из-за его спины мягко, но решительно взял режиссерский микрофон и скомандовал нечто противоположное: «Кат ит!», то есть «Стоп!». Повернувшись, он увидел группу высших чинов компании: Дик Путни, Риджуэй, Эд, Пит, Эд Путни-Кригер, Эдна Кригер-Накатоне. «Что „кат“?» – спросил он и прокашлялся. «Все „кат“!» – сказала Эдна в отличном японском стиле, то есть не оставляя никаких шансов на помилование в последнюю минуту. Произнося это, она протягивала ему утреннюю «Нью-Йорк таймс», то есть ту самую газету, которую он утром отфутболил с крыльца на газон, торопясь к машине.

Первая полоса демонстрировала ошеломляющие заголовки: «Конец эпохи», «Крушение трона Корбахов», «АКББ в революционном вихре». Там же были фотографии, большие и меньших размеров: Стенли Корбах в период расцвета, он же в период упадка с подчеркнутыми деталями этого упадка в виде морщин и пятнистого зоба, Норман Бламсдейл, неумолимый руководитель переворота, три дочери Стенли, ополчившиеся против отца (принадлежность оных к разным матерям не удержала журналистов от упоминания шекспировской драмы), Мел О’Масси, ракетой взлетающее новое имя, Арт Даппертат, первый вицепрезидент, чей уход из лагеря Стенли сыграл решающую роль в перевороте столетия, ну и, конечно, Марджори Корбах, кукольное личико которой не только демонстрировало последние достижения пластической хирургии, но и являлось маской современной финансовой Леди Макбет.

В добавление к заголовкам первой полосы весь раздел бизнеса был полон анализов, калькуляций и предсказаний того, что произойдет на рынке ценных бумаг в свете свержения Стенли с президентского кресла. Обсуждались также вопросы о безусловном крахе невиданной в истории благотворительной организации Фонд Корбахов и о судьбе личных ассетов Стенли, уже взятых под строгий контроль соответствующим федеральным ведомством.

Алекс отбросил газету, извлек свой радиотелефон и набрал номер, известный только кучке людей во всем мире.

– Шалом! – услышал он голос, который устрашил бы любого из вас, не принадлежи он вашему киноагенту.

– Привет, Енох! Это Алекс! Где вы там, ребята, сейчас находитесь в данный момент?

Енох Агасф хмыкнул:

– Кажется, это остров. Или Греция, или Карибы. Стенли только что ушел на пляж. Эрни и Джордж там его ждут, чтобы отправиться на рыбалку.

Алекс не стал спрашивать, что за Эрни и Джордж. Это могли запросто оказаться Хемингуэй и Байрон.

– Он видел сегодняшние газеты?

– Ну конечно. Он перелистал кубический ярд этих газет, потом сказал «мы проиграли» и пошел к морю, там Эрни, Джордж и Чарльз ждут его на рыбалку.

– А что это за Чарльз? – спросил Алекс.

– Шарлеман, – уточнил Вечный Жид и продолжил: – А почему бы и нет? Ребята все еще находят в этом удовольствие.

АЯ знал, что, если Агасфа не остановить, он будет без конца распространяться на свою любимую тему: бесконечная скука всего этого мира с его банальным солнечным светом и дурацким трепетом теней, как это все может надоесть, если даже и кинопредставительство уже обрыдло и ты жаждешь только одного, а чего, вы знаете, сэр. Он поблагодарил Агасфа и повесил трубку.

– Ну, давай поговорим, Алекс, – сказал Дик Путни своим коронным стальным голосом. Видно было, однако, как сильно он огорчен и взбудоражен. Все шестеро, о нет, простите, семеро сели в кресла и образовали некий круг рядом с кусками декораций, которые сейчас казались АЯ просто омерзительными. Ебаное тщеславие, говорил он себе, е-е-ебаное тщеславие, пытался он скрыть неудержимую зевоту.

– К вашим услугам, джентльмены, – проговорил он и сообразил, что обращение не совсем правильное. Тогда сделал легкий поклон в соответствующем направлении. – И ледис, конечно. Прошу прощения за множественное число, но это просто фигура речи.

Все обменялись взглядами, как это делают в присутствии неизлечимого алкоголика.

– Вы, очевидно, уже поняли, что мы должны остановить производство «Свечения», – сказал Дик. У него, кажется, слегка постукивали зубы. – Ты должен знать, что это было нелегким решением для меня, Алекс. Перестаньте зевать, сэр! Ты знаешь, что в традициях нашей компании относиться к своим режиссерам как к членам семьи. Вы знаете, как мы вас любим, как ты сильно был любим нашим почетным президентом, моим отцом Эбрахэмом Путни, не правда ли?

– А что с ним случилось? – спросил Алекс, внезапно сбросив зевоту и как бы засуетившись. – Надеюсь, он в порядке? Он жив?

– Дай мне закончить! – пролаял Дик с необъяснимой свирепостью. Потом продолжил фальшиво-деловым тоном: – Надеюсь, вы понимаете, как сильно мы все огорчены тем, что при сложившихся столь паршивых обстоятельствах нам приходится закрыть ваш восхитительный проект. И дело совсем не в финансовых прибылях или потерях. Безусловно, «Путни» может себе позволить выделить такой бюджет, который помог бы вам завершить вашу работу даже и без инвестиций Стенли. Важны, однако, принципы мировой солидарности. Посмотри вокруг, милейший, и ты увидишь беспрецедентную со времен коллапса Нью-Йоркской биржи в 1930 году лихорадку во всех деловых общинах мира.